Этому Ольшанскому с его разноплеменными шлюхами пришлось потесниться.
Теперь Лилит едва сдерживалась, чтобы не свернуть шею заносчивой дамочке прямо тут, при всех. Конечно, она бы исчезла, превратилась в вихрь, только ее и видели, но про выставку можно было бы забыть. И про многое другое, возможно, даже личную свободу.
– Нет, вы не искусствовед, вы покупатель, – вдруг констатировала дама. – Вас я вижу насквозь.
– Как вы догадливы.
– Да и прикид у вас слишком хорош для искусствоведа. Мы выглядим поскромнее, – рассмеялась она. – Но хороший покупатель должен быть и неплохим искусствоведом. На кого работаете, уважаемая?
– Представляю очень известного коллекционера.
– А-а, ясно! Инкогнито. Приехали прицениться к Ольшанскому, а тут вдруг Кожемякин подвернулся. Верно?
– Вы очень догадливы. Все именно так.
– Я знаю, – самодовольно кивнула дама. – И вы решили: почему не приобрести пару работ этого певца ангелов? Не голые бабы, конечно, но тоже неплохо. Для души тоже что-то нужно.
Развязный панибратский тон стал еще одной каплей, чтобы сосуд терпения Лилит переполнился и назойливая голова говорливой искусствоведки полетела бы прочь.
– В точку.
– А знаете, как он начинал? Наш Пантелеймон?
– Нет, расскажите.
Лилит то и дело смотрела по сторонам, не появится ли художник. Она была уверена, что узнает его – такие люди не похожи ни на кого.
– История для романа. Он начинал как иконописец, но потом решил объединить иконопись и светскую живопись. Ему приснился ангел – тот пришел во сне и объявил, кем ему быть и что делать, чему посвятить свою жизнь. Проснувшись, Пантелеймон взялся за работу. С тех пор каждый его день – это созидание собственного мира. Нас уже приглашают лучшие галереи мира, кстати, – заметила искусствовед. – Сразу после Манежа – Франция, Испания, Италия, Лондон, а потом США. Начнем с центра Помпиду в Париже.
– Вот как?
– Да, нашему одиночке придется поработать на публику. Я его учу общаться с людьми. Сами знаете, без этого никак. Да где же он? Только что проходил за вашей спиной…
Лилит резко оглянулась – никого, только двое рабочих в фартуках.
– Алла Михайловна! – громко позвал женский голосок, тотчас аукнувшийся в пустом помещении. – Где вы? Подойдите сюда, пожалуйста!
– Простите, голубушка, – сказала толстуха и двинулась на голос. – Ты где, Лизонька?
Лилит оставила летающих крылатых существ, вышла в большой проход и тоже двинулась вдоль стендов. Она успевала подмечать новые работы, уже распакованные, и пыталась увидеть «лучезарного гения», выцепить его взглядом.
Но случилось иначе. Эта картина остановила Лилит, как выстрел. Ее взгляд, когда нужно, пронзающий любые пространства, стрелой вошел в это полотно, в каждый его сантиметр, охватил все разом, и только потом, не сразу сделав первый шаг, Лилит стала медленно подступать к нему. Так крадется опытная кошка к чему-то новому, вставшему у нее на пути, возможно, очень опасному, но жизненно важному. Мимо чего не пройти.
Лилит остановилась у полотна. Замерла, онемела, застыла, как умела застывать в витрине магазина на глазах у тысяч прохожих. И одновременно затрепетала. Принимая женский облик, она умела и любить, и ненавидеть, и трепетать. Это был Ангел, летящий над темными каналами хорошо знакомого спящего города. Когда-то она жила в нем и знала все его закоулки, была влюблена в канал и каждый мосток над ним, в дворцы и притоны. Везде она побывала! Везде насыщалась она, обретая человеческое тело, везде пылала страстью ее огненная душа! И пытали сердце и облик ее – другие сердца, мужчин и женщин. И вот теперь этот город вернулся на полотне. Его изображал и Владислав, много раз и тоже великолепно, во времена карнавала и войн, но тут было другое – метафора, иносказание, горечь и боль. Ангел над ночной землей! Лилит всматривалась и внимала всему, что хотел сказать гениальный мастер. Не просто Ангел, нет! Это была душа художника, отлетевшая от тела. Устремленная ввысь! А в одном из каналов, далеко внизу, расплылось темное пятно – это застыла тень утопленника с разбросанными руками и ногами. Душа погибшего человека возвращалась к Богу, а несчастное бренное тело оставалось внизу, в мертвой воде.
Лилит вспомнила, будто все было вчера, как это произошло на самом деле. Она знала, что в ту ночь, сломленный, с убитой душой, он погибнет. Бросится в один из каналов на его любимом месте, где он привык гулять, у моста Риальто. Только в ту ночь шел карнавал, и на него некому было обратить внимание. Ее паланкин остановился в стороне. Через штору она видела, как он обреченно шел к мосту, долго стоял и смотрел вниз. Затем нашел место, где не было ограды, и черная вода, усыпанная цветочными венками, оказалась совсем рядом. Он покачнулся и упал вниз головой. Фейерверки взрывали ночное небо. Никто не заметил несчастья. Никому до него не было дела.
Через минуту она вышла из своего миниатюрного убежища и подошла к краю набережной. Он плавал там, в черной воде, вернее, то, что от него осталось. Пустышка, кукла, прах. Она подняла голову и посмотрела в небо: знала, что Алессандро Бьянки сейчас устремился туда. Что ж, отняли у нее, отняла и она. На свой страх и риск, может быть, будущие муки и пытки. После этого она и стала беглянкой, но знала, всякий день и час знала, что кара рано или поздно настигнет ее. Так и случилось в далекой от Венеции польской земле, в Старом Ляшском замке. Но самым страшным на полотне было особое пятно – темное, в проулке между домами, черно-ультрамариновой тени. И Лилит разглядела, что пряталось там. Это был паланкин, который держали в руках двое слуг. Она знала, кто сейчас прятался в этих носилках. Герцогиня Лилиана Савойская!
– Он не вынес горечи этого мира, – сказали у нее за спиной.
Лилит стремительно обернулась. Перед ней стоял молодой человек с открытым лицом и ясной улыбкой, копной светлых волос и синими живыми глазами. Правда, очень печальными.
– Вижу, – сказала она. – А кто вы?…
Впрочем, зачем этот вопрос? Она же знала, знала!..
– Пантелеймон Кожемякин, – ответил молодой человек. – Художник, автор этого полотна. Равно как и всех остальных… Как вы странно смотрите на меня?…
Она как можно глубже заглянула в эти глаза, и ее пробило током! Ей понадобились все силы, чтобы не отступить и не рухнуть на пол. Столько было в нем силы, и она знала ее природу. Он вернулся, и вернулся именно теперь, когда она освободилась и решила шагнуть широко и смело, очень далеко.
– Очень приятно, Пантелеймон. Я Лилиана Полонская. – Она протянула ему руку. – Искусствовед и покупатель.
Он
