— Хорошо. Это может остаться только между нами. Кох разглядывал ее шею и грудь. Отвратительно.
Но не дай ему заметить, что ты так думаешь.
— Из-за того, что вы привлекаете людей, — сказал Кох, — люди будут говорить с вами. Я хочу, чтобы вы слушали очень внимательно, а потом приносили мне любую... э... информацию, которая, по вашему мнению, может заинтересовать меня. Все, что может быть важно для Третьего рейха.
— Шпионить? — задумчиво проговорила Алиса. — Вот что вы имеете в виду, не так ли? Вы хотите, чтобы я шпионила для вас?
Он улыбнулся, довольный ее понятливостью:
— Есть сведения, что в Бухенвальде зарождается подпольное движение, организация, намеревающаяся устраивать побеги или бунты. Необходимо, чтобы я выявил лидеров и расправился с ними до того, как они доставят нам проблемы.
— Вы думаете, я смогу выяснить что-то об этой организации?
— Эта ваша служба будет очень хорошо вознаграждена. Вы меня понимаете?
— Да.
Алиса изучала его какое-то время, намеренно притворяясь равнодушной. Но ее мозг работал максимально быстро: она думала, взвешивала, планировала. Потом медленно проговорила:
— Вы сказали о преимуществах? В качестве награды.
— Есть ряд вещей, которые мы можем осуществить, чтобы сделать вашу жизнь более комфортной. — Теперь он заметно расслабился. — Вы, должно быть, скучаете по хорошей пище и горячей воде для умывания. Чистое постельное белье. Я могу позаботиться, чтобы у вас все это было.
— Но не моя свобода? Вы не можете позаботиться о моей свободе?
Он колебался, а потом, как будто обдумав это, сказал:
— Если вы обеспечите нас тем, что нам нужно, это может стать реальным. Это может выглядеть как побег. Я могу сделать вид, что перевожу вас в другой лагерь. Возможно, в Дахау, он не очень далеко отсюда. Побег может оказаться путешествием. В таком случае вам дадут деньги и бумаги, которые вам помогут.
Дахау. Деньги и бумаги. Дахау. Конрад. Боль, которую Алиса пыталась подавить все эти месяцы, вернулась, усиленная в тысячу раз. Я все-таки не доверяю Карлу Коху, думала Алиса. Я также не думаю, что он полностью доверяет мне, но все это, может Быть очень хорошо, — сказала она наконец, глядя ему прямо в глаза, — я сделаю то, чего вы хотите.
* * *
— Конечно, я его обманула, — сказала Алиса.
— Как ты осмелилась? — спросил Майкл, выныривая из этого зловещего мира, где танки по-хозяйски ездили по улицам города, где люди были заперты за колючей проволокой и где их запугивали пулеметами с черными дулами. Но даже когда он произнес это, он знал, что, естественно, она осмелилась; она бы осмелилась сделать все что угодно.
— Все было не так опасно, как кажется, — сказала Алиса. — Там, в Бухенвальде, действительно была подпольная организация. В этом комендант был прав, хотя она появилась недавно и была еще пробным шагом, была непрочной, как паутина. Но это была паутина, которую на самом деле пряли очень старательно, и даже намек на ее существование наделал такого шуму в СС, что они стали набирать шпионов за свой собственный счет.
— И они думали, ты будешь одной из шпионов?
— Да. Они предполагали, что я сделаю все ради еды, тепла и других вещей. Они думали, что имеют дело с Лукрецией фон Вольф, которая любила роскошь и была изнежена, и в этом была их ошибка. Они не знали, что Лукреция — это просто дым на экране, а я гораздо лучше, чем они могли себе представить, подготовлена к тому, чтобы справляться с суровым режимом лагеря. Я привыкла вставать в полшестого утра в самую холодную зиму, растапливать печь и набирать холодную воду из колодца во дворе. А когда меня порекомендовали на место горничной Нины Драйер, там по-прежнему были все эти сборы и сидение до трех или четырех часов утра, чтобы помочь ей раздеться после вечеринки или бала. — Она остановилась, а потом продолжила: — И были еще те тяжелые недели, прожитые на улицах Вены. Я верила, что, если я смогла выжить там тогда, я смогу выжить практически везде.
— Но обманывать нацистов. Гестапо...— Слова все еще внушали страх. Стальные армии выпускали стальные когти в свои жертвы и причиняли им ужасные страдания...
— Когда дошло до дела, их было легко обмануть, — сказала Алиса. — Я посвятила в это двух или трех женщин, которым могла доверять, и мы придумывали разные истории, которые, как мы думали, нацисты проглотят. Открытие спланированного дела кочевало из одного барака в другой. Где-то готовили ложные бумаги. Через определенный промежуток времени я приносила эти истории коменданту, и он верил им. Он был глупый человек, этот Карл Кох. Большую часть времени он был пьян или играл в карты, так что это облегчало мне задачу.
— Он не узнал, что ты потчевала его ложной информацией?
— Какое-то время. Мы были очень осторожны, чтобы не подвергать никого опасности той информацией, которую давали ему, и при этом мы умудрялись отводить внимание от настоящих заговорщиков.
— Расскажи мне о них. — Вновь Алиса оживила людей из рассказов, так что было просто увидеть маленькие группы одетых в лохмотья женщин, загнанных в деревянные бараки, планировавших и перешептывающихся друг с другом.
— Это были те, кто действительно вытаскивал людей на свободу. Все было довольно просто — большинство узников тайком выносили в корзинах прачечной или маскировали под рабочих. Мы не копали тоннелей под печами и не переодевались в форму немецких офицеров. И далеко не все, кто бежал из Бухенвальда, оказались в безопасности. Но некоторые сумели. Некоторые добрались до Швейцарии и Англии. Наши успехи были ничтожно малы, но тот факт, что у нас все же получалось, давал нам надежду.
— Почему ты не пошла с ними, с теми, кто сбежал?
Она на мгновение замолчала перед тем, как ответить на это.
— Карл Кох и его люди следили за мной, — сказала она. — Так же, как и высокопоставленные нацистские офицеры, которые приезжали в Бухенвальд. Они обычно очень придирчиво расспрашивали меня. И два раза, пока я была там, приезжал Герман Геринг, хотя я не говорила с ним. Но он знал обо мне, он знал, что я шпионка. Так что я должна была играть роль жадной эгоистичной маленькой золотоискательницы. Пока нацисты были уверены, что я Лукреция, понимаешь. Кто-то, готовый продать своих товарищей ради еды и одежды. Однажды, я помню, я обедала в комендатуре с Карлом Кохом и двумя руководителями штаба Гитлера. — Она усмехнулась, и непослушная баронесса неожиданно появилась в комнате. — Несмотря на все их положение и попытки казаться стильными и принадлежащими к la belle epoque, вино было ужасное и еда была весьма посредственная. А компания была скучная. Я помню, фон Риббентроп был там в тот вечер.
— Я знаю о нем. Он предпочел убить себя, чтобы не быть казненным после войны.
— Да. Он был обманщиком, — сказала Алиса. — Не представлял из себя ничего интересного, просто сделавший карьеру продавец вина. — На мгновение надменность баронессы стала очевидна. — Но я делала вид, что получаю удовольствие от общения с ними. Я была лицемеркой, Майкл, ты представить себе не можешь, какой я была лицемеркой. Но я разыгрывала представление в Бухенвальде, и это срабатывало. Нацисты были так рады, когда их план использовать узников в качестве шпионов стал приносить даже больше плодов, чем они ожидали. Предполагалось даже, что Гитлер знал и одобрял эту вербовку, а офицеры СС были готовы преодолеть горы и переплыть океаны, чтобы заслужить похвалу Гитлера. Но это значило, что все они очень строго следили за тем, чтобы я оставалась шпионкой.
— Тебя стали лучше кормить?
— Да, — сказала она. — И мне разрешили послать письмо моим родителям в Англию, а потом получить в ответ два письма от них. Это, по крайней мере, принесло мне вести о Деборе, которая в то время жила с ними. Они приняли ее и няню, конечно, я была уверена, что они именно так и поступят. Майкл спросил:
— Но в конце нацисты выяснили, что ты их обманывала? Что ты на самом деле совсем не шпионила?
Алиса замолчала так надолго, что Майкл подумал, что она не собиралась отвечать. В конце концов она ответила:
— Да, они узнали. И перевели меня в другой лагерь.
— В качестве наказания?
— Да. Лагерь находился в маленьком польском городке посреди заболоченных земель. Изначально там был барак и еще что-то вроде заброшенной фабрики, но когда меня туда привезли, территория лагеря уже была сильно увеличена. Они осушили часть болот. Но он все еще был окружен огромными застоялыми прудами и он был словно абсолютно одинокий мир, забытый остальным человечеством. Он источал запах человеческого страдания. — Она посмотрела на Майкла. — Он был известен как Освенцим.
Освенцим... Название повисло в воздухе, и Майкл почувствовал ледяную дрожь. Освенцим был местом средоточия зла, он знал это, и его мать тоже знала это. «Плохое место», — говорила она, и в ее глазах ничего нельзя было прочесть. Но когда Майкл, еще совсем маленький, заставлял ее рассказывать истории об этом месте, она качала головой и отказывалась говорить. «Это не то место, о котором надо рассказывать истории, — говорила она, — это одно из самых темных мест на земле, и я не хочу, чтобы ты когда-нибудь знал об этой темноте, Майкл, милый мой. Мы с тобой будем придумывать истории только о счастливых вещах».
