Мельник выслушал все. Двинул не спеша в сарай – выходит оттуда с большущим дрыном и очень спокойно говорит: «Сейчас я вашей одноглазой трубке ноги ее паучьи переломаю и вам тоже могу заодно, ежели через минуту хоть дух ваш здесь будет. Вам доступно?».
Им стало доступно.
Ты что, дедок! Ты что, с тараканами в башке, дедок?! Колян, он точно с тараканами! И через минуту их не было – взбежали на пригорок, сгинули.
А мельник еще долго успокаивался, выхаживая вдоль Вырвы, бурча: «Ишь, диковину отыскали! Я вам покажу диковину! Игрушки задумали! Я вам покажу игрушки! Я вам покажу иностранцев! Видел я ваших иностранцев!.. Хлеб им диковина! Я вам! Я… ух-х-х!». И похлопывал успокаивающе по коре мощного, в обхват, дерева – по «деревяге», которую «придется потом спилить на фиг». Я вам спилю! Я вам головы-то каждому спилю. Вот откуда тараканы-то брызнут!
Так было дело. Да, участковый приезжал разобраться. Разобрался. «Хулиганишь, Василич?» – «А то как же!» – «А как?» – «А вот так…». Рассказал. «Он в своем праве!» – так разобрался участковый и делал застегнутое лицо, как только на него пытались нажать. А пытались…
И что же?! Это все – отсекать?! Да ни за что!
Ладно, сначала – расшифровка, а там видно будет. Итак…
Дрынь-дрынь! Звонок, чтоб его! Дадут Гребневу сегодня поработать?!
Бадигина. И только он дверь открыл, как:
– Я должна тебе сказать, Гребнев, на тебя Парин очень обиделся! Я должна тебе сказать, Гребнев, меня Камаев просто умучил! Я должна тебе сказать, Греб- пев, ты кошмарно выглядишь! Я тебе скажу, Гребнев, вот черноплодка. Очень хорошо, чтобы пропотеть! Особенно если простуда! У тебя простуда, Гребнев! У тебя явно температура! И глаза красные! Что ты ухмыляешься?! Что ты вечно ухмыляешься?!
Попробуй не ухмыльнуться! Все-таки Бадигина – прелесть какой анекдот. Зуд под гипсом защекочет не сегодня-завтра, а она: пропотеть! Черноплодка! «Кошмарно выглядишь». Спасибо. Того же и вам… Она так и выглядит.
Бадигина всегда выглядит кошмарно. Вот парадокс! Восьмидесятилетний мельник в очках-каплях, в джинсах (пусть и со стрелочками) выглядит импозантным старцем. А Бадигина – коренная горожанка, и лет всего-то сорок пять, и одевается в ателье («Я вам скажу, у меня нестандартная фигура!»), но впечатление такое, что это мужчина, плохо переодетый в женщину. Очень плохо переодетый.
– Я тебе скажу, Гребнев, вот за твою ухмылку я тебя не люблю! (Не хватало Гребневу, чтобы Бадигина его любила. Ему за глаза хватает, что его Валентина лю… кто ее, впрочем, знает, Валентину! Шутки шутками…).
Однако темпы и скорости у Бадигиной! Гребнев все еще стоял в прихожей, а голос сердобольной коллеги звучал одновременно из кухни, из комнаты, из ванной:
– Мясо я побросала, оно быстро. Это азу! На вынос продавали. Ты вообще хоть когда-нибудь подметаешь в комнате?! Где ты штаны так извозил! И постирать толком не можешь! Тазика у тебя, конечно, нет! Ай! Горячая!.. – Бурлык-бур-рлык, тугой, гулкий звук наполняемой ванны. – Порошок у тебя есть?! Как вы, мужики, вообще живете! Я прямо в ванной простирну!.. Гребнев, проследи за сковородкой! Я не успеваю! (Она не успевает!). Мне еще за Антохой в садик!
Гребнев так и стоял в прихожей. Сгинь, Бадигина, со своей сковородкой! Он на неделю вперед наелся: хлеб, мед.
Опять звонок! Урожайный день! Гость косяком прет! Благо не надо к двери скакать. Открыл.
– А я ключ посеяла! – как большой веселый секрет выдала Валентина. – Зато вот компот! Почему-то больным всегда компот приносят. И тогда они сразу выздоравливают! А вот – новые костыли! Деревянные, как хотел. Не теряй больше!.. Стой! – она смерила Гребнева взглядом, Гребнев стоял на совсем даже не потерянных костылях. – А ты… Нарочно?
Что – нарочно… этого она не договорила. Дверь в ванную открылась и оттуда, вместе с «бурлык-бурлык», вырвалось:
– Посмотри мясо!!! А то я в ванной!!!
Валентина подобралась лицом, улыбка стала оскалом. Она перехватила новые костыли поудобней, раскачала и забросила их в комнату через всю прихожую, мимо Гребнева. Банку с компотом переставила через порог, внутрь. Выпрямилась. И сквозь оскал дикторским голосом:
– Посмотри мясо. А то она в ванной.
– Ва-ля!
Затряслась мелко-мелко и страшно, горлово:
– У-уйх-хди! – ткнула Гребнева в грудь ладонями. Одним прыжком метнулась вниз через четыре ступеньки и вон – из подъезда. Хлоп!
Как Гребнев не грохнулся, сам не понял. Падал, падал – рука по стенке поехала, зацепила крючок, прибитый для авосек. Вот как надо крючки прибивать! Какая-никакая, но опора. Он еще и отжаться ухитрился, снова приводя себя в вертикаль. Ай да крючок! Выдержал!
– Звонили, что ли? – высунулась Бадигина. – Ты где, Гребнев? Звонили, спрашиваю?
– Здесь я, здесь. Не звонили. Это я костыль уронил.
«ВОР УСТРОИЛСЯ С КОМФОРТОМ».
Он вошел в подъезд. Поднимаясь по этажам, звонил в каждую дверь. Когда на звонок отзывались, проскальзывал дальше… Но вот на звонок у очередной двери никто не откликнулся. Ясно – дома никого. Он быстро достал лом из-под пиджака и ловко открыл дверь.
Не ошибся. В квартире действительно – никого. Вор быстро собрал ценные вещи, золотые украшения, деньги, уложил все это в пару чемоданов. Поставив их тут же, он заглянул в ванную…
Дальше события разворачивались в плане почти комедийном. Залив ванну горячей водой, он с удовольствием выкупался, понежился. Потом побрился найденной тут же бритвой, не забыв при этом сменить лезвие. Ну, а после ванной… Он не мог себе отказать в привычном удовольствии! В холодильнике как раз нашлась бутылка «Пшеничной», отыскалась и неплохая закуска. Он быстро сервировал стол, выставив хрустальную рюмку. Инстинкт подсказывал, что пора уже бежать. И уж было ухватил чемодан, но его взгляд упал на пианино. Утонченная душа не выдержала. Он подсел к инструменту. Ударил по клавишам и запел…
Ничего не подозревающий хозяин, входя в открытую квартиру и слыша музыку, решил, что в доме кто-то из домочадцев. Он неторопливо снял пальто, переодел обувь, зайдя в ванную, помыл руки и только потом заглянул в комнату.
Нет, человек, самозабвенно играющий на пианино и напевающий знакомую песню, был решительно не знаком. И лишь разбросанные кругом вещи и два чемодана, стоявшие посреди комнаты, сказали ему все.
Учуяв неладное, незнакомец собрался бежать, но, услышав на лестничной площадке голоса, спрятался в шифоньере.
Из этого прибежища вскоре его извлекли вызванные работники милиции – сержанты М. Ансаров и М. Зейналов. Задержанный оказался двадцатидевятилетним Артуром Месроповым – человеком без определенных занятий и места жительства, неоднократно судимым за воровство и ограбление. В ближайшие дни он предстанет перед судом.
Так матерого преступника подвела любовь к комфорту…».
– Шейчаш ты отпадешь! – предсказал Гребневу Пестунов. Он, Пестунов, появился тогда, когда Гребнев решил, что хватит ему на сегодня гостей и сопутствующих впечатлений. Пора укладываться.
– На! – сказал Пестунов, вручая трость с резиновым набалдашником. Очевидность ее бесполезности для Гребнева была столь же понятна Пестунову. – А костылей – нигде. Даже в области. Благодари и за это. А, ну ты уже достал?! Здорово! У тебя есть чего внутрь забросить? Жрать хочется, как из пушки! Пра- а-адовольственную пра-а-аграмму в жизнь! – и, ерничая лозунгом, нырнул в кухню. -… Шейчаш ты отпадешь! – сказал Пестунов уже с набитым ртом, облазив холодильник и наколов себе яичницу чуть ли не из всего десятка яиц. – Ты читай, чита-ай!
Где он их только не откапывает – образчики для своей коллекции! «Вор устроился с комфортом» – вырезка из бакинской газеты «Вышка» за 18 января 1981 года. И ведь натуральная вырезка, не просто перепечатка на машинке. Потому что любой самой тщательной побуквенной перепечатке все равно иногда, а то и никогда, не верят, сколько бы Пестунов ни клялся, ни давал голову на отрез: есть там такое, есть! Никто не полезет подшивки листать, сочтут очередной легендой. Мало ли легенд о невероятных, но проскочивших опечатках. Сам Пестунов год охотился за экземпляром, в котором по легенде было тако-ое! А оказалось, ничего такого и не было. Потому в «маразмарии» у Пестунова – только «подлинники». И вырезка из «Вышки» была подлинником. Кто не верит, пусть проверит: 18 января 1981 год. Тут, правда, не опечатка, не «маразм» газетный, но сама по себе историйка замечательная.
– Шейчаш ты отпадешь!
Гребнев не отпал, но кое-какие мысли всплыли. Он их утопил было вчера, а сегодня они всплыли. И предстояло их обдумать. Только Пестунов очень мешал:
– Знаешь, чего-то я не наелся! Это что? Ого! Гребнев, подари банку! Чихал я на твои сосиски, мне наклейка нужна! «Хреновинки»! Ты гляди, а на вкус и не скажешь! Га! Чего ты снулый какой-то! Давай я тебя расшевелю!
– Не надо меня шевелить!
– Давай, давай! Музыку включил бы, что ли! У тебя тут что? – Пестунов щелкнул клавишей. Кассета все та же, с мельником. – A-а! Встретились? И как тебе гость? Колоритный старикан! Из него такой очеркешник можно сбацать! Но ты ведь – л-любитель. Загубишь! А на другой стороне что? Тоже?! Ты что, полтора часа пленки на своего мельника извел?! Точно, л-любитель! Что ты теперь со всем этим делать будешь?!
