Ознакомительная версия.
Рыцарь на коне дядя Олег снова проскакал мимо галопом. Конь под ним храпел и косил глазом. Черный шахматный конь, про которого папа говорил ей, что он ходит «кочергой».
Каркала ворона, и Анфиса проснулась. А может быть, все случилось наоборот: она открыла глаза, что-то разбудило ее – во сне. Эти черные горластые – они сгинули куда-то из парка и не прилетали. И вот за окном снова хриплое: карр! карр!
За окном номера – серая мгла. Сырое осеннее утро, раннее утро, туман. Карр! Словно колокол треснувший, валдайский кладбищенский колокол.
Анфиса повернулась на бок: эти сумасшедшие дни… она и забыла, она практически совсем позабыла все… уехал, бросил… Костя, мой Костя уехал, а я здесь… И Катя… А он уехал к семье, к ребенку, к дочери. Сколько раз он показывал ее фотографию. Смешная девчушка, маленькая, похожая на Дашу, сколько раз Анфиса втайне мечтала, что и у них будет вот такая же… такая же… похожая на Дашу?!
Она отбросила одеяло. Что это? Какой-то звук – тихий, неясный. Такие звуки рождает ночь, а сейчас утро, вон рассвело уже. Но что-то ведь ее разбудило? Сон? Она попыталась сосредоточиться. Там, во сне, было темно. И качался какой-то фонарь – уличный, ржавый. Качался, качался, качался, пятно света металось туда-сюда по земле, по траве, по треснувшему асфальту. Там были вросшие в землю ступеньки, крыльцо под козырьком и дверь, обитая дерматином. И еще что-то там было, что напугало ее во сне, заставив проснуться, уйти, убраться оттуда – сюда, в явь, в реальность, в свой номер, в постель под теплое одеяло. Оттуда – сюда, оттуда… А что было там?
В двери, обитой дерматином, зиял пролом – от крыльца до дверной ручки: рваная дыра, ощерившаяся как пасть расщепленными досками и клочьями грязной ваты. Дверной дерматин был похож на содранную кожу. А фонарь перед крыльцом все качался, качался, скрипел, а вокруг были тьма и полное безветрие. Ночь. Штиль.
А за окном – мгла, утро…
Звук – не с улицы, из гостиничного коридора…
– Катя! – Анфиса приподнялась, испуганно глядя на дверь номера. – Катя!
– Я не сплю.
Шапкина разбудил шум воды. Как будто река, делившая город Двуреченск пополам, поменяла свое русло и влилась широким потоком в окно, в уши, в сон, который снился, а может, грезился наяву.
Перед глазами вращалось огненное радужное колесо, сердце было переполнено счастьем, а тело было чужим, тяжелым. Эта ночь, эта их ночь вдвоем. Ни с одной женщиной никогда у него не было так. Никогда, ни с кем…
Шум воды – река, водопад Кивач. И сам он плыл куда-то сквозь счастливую сонную радугу, как счастливый утопленник… нет, любовник… нет, муж – ее муж, потому что эта ночь связала их навсегда.
Там, в машине, он обнял ее. И она… Ее губы, ее руки. Нежное бесстыдство, телесный жар – он не ожидал, что все будет вот так, хотел, добивался, добился, получил. Но все равно не ожидал. Ее глаза, густые ресницы в полщеки, сладкий от алой помады рот, ее руки, которые обнимали его – там, в машине, на темном берегу реки у подножия Зяблинского холма. И потом здесь – в ее номере, куда они вернулись глубокой ночью, чтобы продолжить все – на этой вот широкой двуспальной кровати, на которой она так долго, преступно долго была одна. Без него.
Никогда ни с кем…
Ни с одной женщиной…
А ведь их у него было, было…
А он и не знал, что возможно такое…
Счастье…
Бессилие…
Шум воды…
По дороге в отель они купили три бутылки шампанского. В эту ночь в ее номере оно текло рекой. И он забыл обо всем – об Уткине, о мальчике, об экспертизе, о водителе фуры, о Половце, упокоившемся в боксе морга до лучших розыскных времен, о девочке, о рисунке, о выстреле в Сухом переулке, об улице Ворошилова…
В мутной сонной воде, которую он слышал и по которой плыл, что-то блеснуло – как рыба. Острый осколок зеркала – тот самый, который он нашел там, внизу, в провале, куда не спускался с самого детства. Там, в провале, осколок.
У самого лица распустился красный цветок – ее сладкий от помады рот, ее дыхание… Алкоголь, шампанское… Неужели он до такой степени надрался?! Три бутылки шампанского, но что для него, Романа Шапкина, этот кислый лимонад?
Шум воды…
По сонной мутной реке плыла постель, и они лежали вдвоем. Он обнимал ее, он был мужем и хозяином, он делал, что хотел, она позволяла ему, позволяла все. Ее гибкое послушное тело, смуглая кожа, медовый привкус на губах. Она была нежна и ненасытна, смеялась, запрокидывая голову, обнимая, сплетаясь, соединяясь с ним. Шампанское, пролитое на ее смуглую грудь, на смятые, сбитые простыни…
Никогда ни с кем…
Ни с одной…
В его сорок восемь, как в первый, самый первый волшебный раз…
Мать моя – женщина…
Японский городовой…
Тело было словно отлито из чугуна или же налито свинцом. Шапкин с трудом оторвал голову от подушки. Постель рядом с ним пуста. А в ванной шумит вода. Она там принимает душ, готовя себя для него, для утра, для новых поцелуев на этой казенной гостиничной постели. Лучше бы они поехали не сюда, а к нему домой, но он же обещал, что будет здесь, заночует здесь. Но разве такую ночь можно назвать оперативным дежурством?
Голова была чужой, пустой. Шум воды нарастал, захлестывал. Сонная мутная река заполнила весь номер, подхватила, закружила его в водовороте, как счастливого утопленника… любовника… Опять что-то сверкнуло: острый зеркальный осколок рассек кожу на груди у самого сердца.
Шапкин не ощутил боли, он просто хотел, чтобы она вышла из ванной, выключила этот чертов душ, чтобы вернулась к нему как можно скорее.
Зуммер на часиках – мамином подарке запел, запищал над самым ухом, и Даша проснулась бодрая и отдохнувшая. Чрезвычайно деловая. Выскользнула из постели как угорь. Бабушка Маруся спит – и пускай. Лошадь и дядя Олег ждут ее.
Легкий стук в дверь номера. Ну вот! Он же обещал. Она прямо на пижаму стала натягивать брюки, кенгурушку, сунула ноги в кроссовки. Сейчас они прокатятся по парку. Это такой восторг – лошадь. У нее такая грива и губы мягкие. Надо будет в ресторане хлеба попросить, чтобы угостить. Но нет, тогда сразу же позвонят маме, разбудят ее, а она, пожалуй, запретит. Скажет – холодно, сыро, потом. Всегда все потом. Вот у папы всегда все, что он обещал, было быстро и сразу.
И у дяди Олега так. Сказано, то есть написано в записке – сделано. Лошадь ждет, они поедут по парку к детской площадке. Даша, сопя, зашнуровывала кроссовки. Нет, к детской площадке они не поедут, там… Там ведь… В общем, там может встретиться та девчонка в розовом – противная, грязная, мерзкая, как свинюшка. О, она показала бы ей, побила бы снова, как тогда… При всех – при маме, при бабушке, при этом здоровом дядьке-милиционере это было нетрудно и совсем не страшно. А вот когда она… Даша тряхнула головой: нет, ничего, просто тогда на площадке она как-то растерялась. Все случилось так неожиданно. И отчего-то ей подумалось, что эта дрянная девчонка пришла к ней… ну, оттуда, от папы, которого с ней давно уже нет.
А, все ерунда!
На улице ее ждет лошадь. Дядя Олег – там, в коридоре, они спустятся вниз. Это будет такой сюрприз для всех. Может, он даже научит ее прыгать через барьер, вон в «Унесенных ветром» девчонка, ну дочка Скарлетт, прыгала же, а ведь была совсем крохой.
Даша вышла в коридор. Никого. Странно. Наверное, дядя Олег уже внизу. Она попыталась вспомнить, какой же у него номер? На этом этаже все номера вначале имеют цифру «20», что значит второй этаж. Мамин люкс в том крыле, у них с бабушкой сейчас 2026-й, а у дяди Олега и его жены (скучная она какая-то, похожа на училку пения) 2009-й.
Даша прошла по коридору. Мягкая дорожка, матовые светильники. Надо спуститься на лифте, а можно и по лестнице. Она поравнялась с дверью, на которой была табличка с номером 2011, до лифта оставалось всего несколько шагов.
Кто-то осторожно нажал на ручку двери 2011-го номера – изнутри, хотя после отъезда австрийских туристов номер числился на рецепции пустым, незанятым. Дверь тихо приоткрылась. Даша не успела даже обернуться. На нее сверху упало, обрушилось что-то темное, душное. Это было одеяло. Чья-то рука впилась ей в подбородок, зажимая рот, не давая вскрикнуть. Рывком ее поволокли внутрь в пустой номер, где, кроме постели, кресел и телевизора, как и в других номерах, было только зеркало – обычный предмет стандартной гостиничной обстановки.
Пол был ледяной: Катя опустила босые ноги и тут же отдернула, точно обожглась. Но уже в следующую секунду она была у двери.
Этот звук…
ТАКИЕ ЗВУКИ – ДЕТИ НОЧИ, А СЕЙЧАС УТРО…
Туман – белесый кисель, бледное лицо Анфисы, и этот звук – то ли хрип, то ли предсмертный стон…
Кто там за дверью?!
Катя рванула ручку: освещенный коридор, все светильники горят, ковровая дорожка – красная тропа в…
Ковровая дорожка сбилась, загнулась возле двери 2011-го номера. Он был совсем рядом, почти напротив. Катя была уверена, что он пуст и заперт, и тем не менее…
Ознакомительная версия.
