Муратов метнулся на кухню и принёс стакан воды.
Смелов выпил и вытер рот ладонью, — на зоне свои порядки. И не так страшна сама зона, как те, кто управляет ею с воли. — Он наклонился к Казбеку, — это я сейчас не про твоих коллег, хотя и среди вас ссученных хватает. Через полгода после второй попытки посадить на перо, начальник упрятал меня в тюремную больничку, где я оклёмывался и раны зализывал. Пальцы на руках мне ещё в первый месяц переломали. Как-то вечером один из охранников пришёл ко мне в камеру и без обиняков сказал, что птичка донесла ему о моей скорейшей кончине. Тут уж я стал понимать, что не просто так меня определили на нары. Сидел я, сам знаешь, далеко. Лес валил и штабелями складывал. До столиц далеко, до амнистии ещё дальше. — Фёдор замолчал, задумавшись. Муратов терпеливо ждал, не торопя Смелова.
— Кое-какие побрякушки у меня оставались. После конфискации жена переехала к своей тётке в Москву. А я к Римме наведывался по рабочим делам, пока ещё директорствовал. Командировки, то да сё. Женщина она одинокая, замкнутая была. Из репрессированных, — уточнил Смелов, — никого не боялась, никого не любила, — усмехнулся, — доброго слова от неё не дождёшься. Но баба умная, не чета, мне. Она то и надоумила меня схорон сделать. Чтобы Нельке к совершеннолетию подарок был. Там украшения из скупки лежали. Не все же ценность знают вещам. А я их, всё по-честному, покупал на свои кровные. Так вот, сговорились мы с человечком, что за цацки он устроит мне побег.
— Побег?! — брови Муратова поползли вверх.
— Ну да, — Фёдор забарабанил пальцами по столу, — как-то так. Я плохо, что понимал тогда, единственное, чего хотел, это вырваться на волю. Вернуться к своим.
— Вы поверили чужому человеку?
— Что мне оставалось делать? Я ведь не представлял, что так всё обернётся. Ты не подумай, охранник сдержал слово. Я ж ему свой клад, который на чердаке у Риммы прятал, сдал. Он съездил в Москву и, будто всю жизнь воровством промышлял, нычку то и почистил. А вернувшись, уж, видно, мною занялся. Из больнички меня тогда уже выпустили. Спать я в те дни совсем перестал, боялся. Всё чудилось, что порешат. Да так и случилось. Аккурат к ноябрьским праздникам меня и придавило.
— Деревом?
— Брёвнами, что готовые к погрузке лежали. Услышал грохот, а когда повернулся, уж поздно. Подмяло.
Муратов вернулся к окну. Открыл форточку и подставил лицо свежему воздуху.
— Начальство готовилось к праздникам, суета, дело понятное. Поэтому похоронили меня быстро, да и не глубоко. Сам не знаю, как очнулся, зачем. Долго шёл, — лицо Фёдора застыло и напоминало сейчас скорее восковую маску, нежели живого человека. Вечерний полумрак отбрасывал на него серые тени, и только глаза, блестящие и пронзительные, сияли на этом лице словно звёзды.
— Холод уже тогда по ночам был адский. Зато ягод, грибов в лесах до самых морозов оставалось много.
— Никто не помог?
— Чтой-то, лесник, добрый человек. Дал тулуп, спички, и погнал вон. Ещё ружьишком пригрозил, что б бежать сподручнее было. Народ у нас отзывчивый. А то, что пугливый, так это не порок, а житейский опыт, — голос Фёдора заметно осип.
— Фёдор Аркадьевич, а пойдёмте на кухню? Я, честно говоря, жутко проголодался. Думаю, вы тоже. Нелли Фёдоровна не обидится на нас, если мы похозяйничаем, пока она спит.
Смелов кивнул. Мужчины вышли из комнаты и прикрыли за собой дверь.
Кухня в доме Лисневских была тоже королевских размеров. Фёдор неодобрительно покачал головой, но сел за огромный стол. Муратов нажал кнопку электрического чайника и по очереди открыл несколько верхних ящиков в поисках чашек. Заварив чай, он поставил высокий бокал перед Фёдором. В ход пошли крекеры и орешки из широкой вазы, стоявшей тут же на столе. Казбек сел по правую руку от Смелова и, в ожидании продолжения, посмотрел на него.
— Документов у меня не было, сам понимаешь. Работал там, где не спрашивали. За кусок, за крышу над головой.
— А сейчас?
— Это ты как следак интересуешься?
— Как человек.
— Ну, врать тебе не буду, не под протокол. Последние десять лет живу со своим именем, а фамилия в паспорте другая. Нашлись люди, помогли. Скитаться я привык. Да вот только, когда Нельку нашёл, никак теперь не могу уйти. Столько раз порывался, — Смелов развёл руками. — В Москву я несколько лет добирался. По — началу страшно было, сто первый километр никто не отменял. В деревнях подёнщиком работал. Думал, как с женой увидеться.
— Вы не знали…
— Нет, — Фёдор устало потёр глаза, и Казбек мог бы поклясться, что видел в них слёзы. — Потом, уже позже выяснил. Римма, царствие небесное, тоже долго не протянула. Ушла вслед за племянницей, женой моей, Танечкой. Нельку в детдом отдали, куда я её пойду искать. Так и жил. В девяностые, смешно сказать, мне полегче даже стало. Кругом развал, чёрт те что творится, а я как свежего воздуха глотнул. На общем фоне и я вдруг как все, гражданином несуществующей страны стал. Справили мне, значит, документы, я комнату снял. Пристроился в кооператив работать. Руки то у меня хоть и искалеченные, а крепкие. Да и глаза, слава богу, не подводят. Клепали мы тогда украшения из меди. А я после смены для души пару — тройку побрякушек сварганил. Хозяин увидел, похвалил. А потом, слово за слово, уболтал меня цацки из золота лепить. Деньги нужны были, согласился. И вроде ничего дело пошло, я поуспокоился, пока однажды не попался мне в руки один перстенёк. Мы ж плавили, золотишко то, коронки, цепочки, монеты. Не я, конечно, хозяин. Сам плавил, смешивал, мне заготовки отдавал. А в тот день принёс перстенёк и спрашивает, стоит ли его в печь кидать, или он ценность, какую, имеет. Как глянул на него, перед глазами поплыло. Из моей скупки был тот перстенёк, в сейфе лежал. Петровской эпохи вещь, с клеймом. Стал аккуратно расспрашивать, мол, что, да откуда. Болтунов никто не любит, а когда больших денег касается, тем более. Не добился я от него ничего. Стал следить за хозяином по мере возможностей. Через несколько месяцев, не поверишь, — Фёдор хохотнул, — столкнулся с Алимовым у себя же на работе. Он меня, разумеется, не узнал. Да я и сам себя в зеркале давно перестал узнавать к тому времени. А вот он мало изменился. Раздобрел, конечно, морда аж лоснилась. Сидели они долго с моим хозяином в кабинете, потом Шамиль ушёл, а мне было велено подготовить всё для плавки. Килограмм ювелирки мой дорогой друг в мешке принёс. — Фёдор встал, подошёл к окну и, открыв его, всё же закурил. По комнате поплыл крепкий табачный смог. — Всё я тогда и понял. Решил Шамиля собственными руками удавить. Ждал удачного случая. А потом увидел их.
— С Нелли?
— Да, с Нелли и мальчишкой его, — Фёдор щурился, когда дым попадал ему в глаза, но продолжал смолить, кроша пепел прямо на подоконник.
— Вы узнали дочь?
— Как вам объяснить…Я не мог поверить. Женщина у подъезда её окликнула по имени. А мне, понимаешь, дурно стало, так плохо, что думал, всё. В могиле выжил, в тайге, а тут прихватило. Передумал я. Это ж он её растил, понимаешь? Из детского дома взял. А я его убью?!
Казбек попытался возразить, но осёкся.
Фёдор выбросил окурок в форточку и вернулся за стол, — я решил тогда, вот моя девочка, красивая, сытая. А что ей могу дать я?
— Он отнял у вас семью.
— Что-то пошло не так, — Смелов не обратил внимания на слова Казбека, — я не понимал ничего. Нелли вышла замуж, родила дочь и переехала. Я перестал её видеть. Запил. Пропил всё, что накопил к тому времени. Как собака валялся под забором. Наверное, я это заслужил. Люди не рождаются плохими или хорошими. Всё судьба решает. Вот и за меня решила, что б её, проклятую…
— Нет! — Казбек резко встал, с грохотом опрокинув стул, — с вами произошли страшные вещи, несправедливые и гнусные! Но то, что случилось с вашей дочерью, — Муратова трясло, — она оказалась в руках насильника. Вы должны были…
— Алимов умер, — Фёдор злорадно усмехнулся, — его сынок, чёртово отродье, тоже.
— Я ЛЮБИЛА ЕГО! — Нелли, держась за дверь, пошатываясь, стояла на пороге, — Не надо осуждать Бориса. Он был самым лучшим для меня. Защищал. Вы даже представить себе не можете, что он сделал ради меня!
