Проклятые целители. Неужели им удалось? Но мне так тошно быть нормальным. Хочу улететь!
Страшно за людей. Что делают? Кроме пепла в небе, ничего нет. Даже неба нет, один пепел, сплошной пепел. Кроме лысых мыслей, ничего в глазах. Да и не глаза это вовсе, а витрины магазинные. А гении свалены в грязь, их топчут сапогами и изящными туфельками. И вот уж гениев нет, грязь только осталась.
Где же крылья мои? В червя превратился. Мысли поносной жижей стали. Я не вижу мыслей своих. Всё пропало. Дерьмо плывёт. Дерьмо всплывает на поверхность. Господи, сколько же его во мне! Неужто и раньше оно было?
На обшарпанной стене над головой дрожат мёртвые тени.
Никак не могу поймать ощущение. Что-то очень душное. Очень тесное. Ночное, но красно-коричневое. Не сине-звёздное, а именно красно-коричневое, но почему-то ночное. Пятнистое, расплывчатое. И я как бы ползу, тело волоку с усилием. Белые капли пота на лице светятся молоком. Ползу, но не продвигаюсь ни на миллиметр. И духота. Нос забит до самого мозга. А чьи-то руки затыкают рот.
Вижу, как рассыпается время. Его заполняет звенящая пустота. Этого нельзя допускать, потому что это нарушает структуру…
Прогуливаясь по парку ранним утром, увидел под кустами бледную тень.
Разгребая руками густой туман, я подплыл ближе и разглядел человеческое тело. Абсолютно голое и бесцветное. Посреди груди влажно выделялась полоска. Я наклонился и понял, что грудь разрезана бритвой, острой бритвой, очень острой, потому рана почти не заметна. Пальцами я притронулся к телу и раздвинул холодное мясо. Рана оказалась глубокой, но без крови, гладкой, как зеленоватое стекло.
Я оставил тело лежать на месте и ушёл домой, унося в душе странное и таинственное ощущение, что лицо человека было мне знакомо. А уже в квартире, проходя мимо зеркала, я увидел отражение моё и понял, что в парке под кустом лежал я или другой человек, но с моим (определённо моим!) лицом.
Я прошмыгнул в мой кабинет и обнаружил за моим столом неизвестную мне женщину в длинном белом платье времён короля Артура.
– Кто вы? – удивился я и невольно обратился к ней с заглавной буквы, понимая, что отношения наши – официальные.
– Хозяйка, – ответила она холодно.
Интонация была отвратительной. На мой взгляд, таким тоном не положено отвечать вообще, а особенно если принять во внимание её непрошеное появление в моём доме.
– Хозяйка чего? – поинтересовался я.
– Хозяйка этого сна. Вы зашли ко мне в сон. Это мой сон, и вы, сударь, мешаете мне смотреть его. – Она хмуро сдвинула брови.
– Но это моя квартира.
– Квартира ваша, но снится она мне. Почему же мне не может сниться ваша квартира?
– А мне что же снится? – растерялся я и почувствовал себя совершенно потерянным. – Во-первых, я никак не думал, что все это мне снится. Во-вторых, согласитесь, что предъявленное мне обвинение достаточно нелепо по своему содержанию, ведь мне тоже может сниться моя квартира и даже эта чужая женщина. Ведь так?
– Вам снится парк, – ответила она. – Но и мне снился тот же парк, поэтому сны наши спутались. Вы забрели в мой. Но такого быть не может, потому что я вас убила в моём сне. Вы ведь видели свой труп, и теперь вы не имеете права быть живым. Вы путаете карты, любезный.
– Как же мне быть? – Я чувствовал, что меня гонят из собственного дома. – Куда же мне теперь?
– Назад в парк, и побыстрее, потому что мне пора просыпаться, – с беспокойством проговорила она. Я заметил, что у её ног лежит длинное лезвие меча с кpоваво-кpасной рукоятью. – Я не хочу просыпаться с вашим сном, сударь, так как могу проснуться тогда не совсем собой, а немного вами.
И тогда я кинулся прочь.
В туман…
Что за угрюмость на лицах? Улица переполняется серыми масками прохожих. Меж губ у них сочатся серые вязкие слова. В ушах видны пушистые клоки ваты.
– Это что за улица? – спрашиваю, а в ответ слышу только бой городских часов.
На кладбище я увидел заброшенную могилу. Таких много на каждом кладбище. Жухлая трава, земля изъедена осенними каплями дождя. На полусгнившей дощечке, вкопанной в землю, я прочитал едва различимые слова: «Здесь погребён твой сон».
За окном вижу фары машин. Они далеко внизу, и глядеть на них неудобно, потому что в стекле отражаются яркие больничные лампы. Но всё же фары различимы. Они ползают по пространству за окном неугомонными светлячками. И я вижу их следы в темноте, будто время замедлилось и растянуло огоньки в пространстве, размазало их по темноте. Огни текут полосками, соединяются жидкими сгустками своими в озерца, брызгаются такими же огнями, разливаются струйками, утягивая за собой мои мысли.
На спине набухли пупырчатые вздутия. Это крылья, наверное, начинают расти. Неужели я дождался? Неужели полечу?
На завтрак подали гнилое яблоко. В нём жили прозрачные червяки. Я их съел. Может, мы тоже видимся кому-то червяками в наших многоэтажных домах? Копошимся, переползаем с места на место…
И вечные таблетки. От чего меня пытаются излечить? Не от ангельской ли свежести душевных порывов хотят меня избавить?
У меня появились крылья. Но странные они какие-то, похожи на отваренные куриные крылышки. Перьев нет. Может, мне просто попалось кривое зеркало? Да и смотреть на собственную спину весьма, признаюсь, неудобно.
А Белый Халат, когда я попросил взглянуть на мои крылья, кинулся прочь и минут через пять привёл очень важного кого-то, но уже в чёрном и с длиннющей бородой.
Опять перед самыми глазами ампулы и шприц…
Я бы очень хотел поведать вам, как за окном моей лечебной камеры висел человек. То есть он не висел, а сидел, но в воздухе. Сидел на крохотном пушистом облачке. Однако я не успел разглядеть его хорошенько, потому что пошёл сильный дождь, внезапный дождь, пронизанный острыми жёлтыми ножами молний. И человека смыло вниз водой.
Нет, не быть мне, не быть! Или быть, но без бытия! Быть, но без памяти!
А что, есть человек без памяти?
Память – наша опора.
Мы даже фотографии собираем, чтобы иметь какие-то свидетельства прошлого. Нам всем нужны материальные свидетельства, подтверждающие наше существование раньше – фотоснимки из детства, юности, зрелости. Нам нужно на что-то опираться, потому что мы не доверяем памяти. Нам нужны доказательства. Как мне убедить себя, что я был ребёнком? Как мне поверить в то, что когда-то я впервые познал женщину? Откуда мне знать, что было время, когда я не умел читать? Разве есть у меня весомые аргументы того, что я живу не только сегодня? Чем доказать, что у меня есть прошлое? Только памятью. Но я помню так много. Человек не может быть таким огромным. Мне нужны другие подтверждения…
– Хочу, чтобы вы все запомнили этот день, 30 января 2005 года! – торжественно провозгласил высокий мужчина в дорогом костюме, пощёлкивая большими ножницами. – Мы открываем сегодня Московский Центр изящной древности. Открываем его коллекцией самых неожиданных вещей. Вы увидите и бесхитростные предметы из повседневной жизни первобытных людей, и древние манускрипты, и золотые поделки скифов. Уверен, что даже для Москвы, привыкшей к самым разным вкусностям, так сказать, сегодняшняя экспозиция будет неожиданностью…
Он говорил долго, прерывая иногда себя похлопыванием в ладоши, приглашая тем самым собравшихся гостей к непродолжительным аплодисментам, затем снова говорил. Когда красная ленточка была наконец разрезана, поток посетителей медленно потёк в зал. Одной из последних вошла старая, но очень элегантная и эффектная женщина в чёрном платье почти до пола. Опираясь на лакированную деревянную трость с изогнутой рукояткой в виде конской головы, она медленно двигалась мимо экспонатов. Иногда её взгляд задерживался на каком-нибудь предмете, она приглядывалась, внимательно читала пояснительную надпись и шла дальше.
– Надо же было написать такое: «Классический колчан степных индейцев», – раздался рядом с ней покашливающий голос.
Женщина медленно подняла голову и посмотрела на говорившего. Это был мужчина почтенного возраста, но, пожалуй, моложе её. Он улыбался, глядя на висевший на стене колчан из белой выдры.
– Вам кажется, что эта атрибуция неправильна? – спросила старушка. – Вы разбираетесь в этом?
– «Классический колчан»! – фыркнул мужчина. – Они даже какую-то палку сунули в него для убедительности, чтобы на лук было похоже. А всё его настоящее содержимое, должно быть, потеряли или вышвырнули по глупости.
– Откуда вам известно, что внутри хранилось что-то другое? – С нескрываемым интересом она посмотрела на собеседника.
– В племени Черноногих его называли Белый Дух. Вы ведь не хуже меня знаете, что это – священный белый свёрток. Раньше он был наполнен перьями, листьями шалфея и табака, священными круглыми камешками с дырочкой посредине и прочими вещицами, необходимыми для магических ритуалов.
