— Нет, — снова повторил Зорькин. — Не надо.
— Что за каприз, Максимыч? — недовольно уставился на него Митрофанов. — Я что, зря жопу рвал?
— Зря. Увольняюсь.
— Что?
— Увольняюсь я, Олег Вячеславович. Совсем.
— Ты что, опять с похмелья, Максимыч?
— Наоборот протрезвел. Вот это, — Зорькин бухнул на стол перед начальником тяжелый пакет, — информация. Наша, официальная и всякая иная — пресса там, Интернет… Сверху в голубой папке — мой отчет. Прочитаешь — поймешь. Делай с этим что хочешь. Посчитаешь нужным — дай ход. Нет — сожги и забудь. Я уже забыл.
— Ты мне бомбу, что ли, принес? — неуверенно улыбнулся Митрофанов, опасливо косясь на пакет. — По-человечески сказать не можешь, что там?
— Сам поймешь, — хмуро сообщил Зорькин. — Хочешь — скажи, что сам до всего этого допер, мне не жалко.
— Да что там, Максимыч? — забеспокоился начальник. — Сядь, я при тебе посмотрю.
— Нет, — отодвинулся к двери Зорькин. — Я пошел. Мне надо еще рапорт об увольнении зарегистрировать.
— Максимыч…
— Прощай, Олежек. И не препятствуй. Прочитаешь — сам уйти попросишь, чтоб глаза не мозолил. — И не дожидаясь, пока открывший рот Митрофанов скажет что-либо еще, вышел.
* * *
Главврач реанимации пропустил в кабинет двух женщин, показал на кресла:
— К сожалению, к нему сейчас нельзя. Только что закончили прямое переливание крови. Он слаб, очень слаб.
— Он выживет? — не выдерживает дама помоложе, сероглазая красивая шатенка, видимо жена.
— Надеемся, — кивает доктор. — Сейчас все зависит от него самого.
— Мой сын обязательно выживет, — вздергивает подбородок женщина постарше, с седой стрижкой, — он сильный.
— Конечно, — соглашается доктор. — И очень везучий: нашли его вовремя, еще бы немного и…
— А кровь ему хорошую перелили? — неожиданно спохватывается супруга. — Его СПИДом или гепатитом не заразят? Сейчас столько ужасов про это рассказывают!
— У нас не было времени проверять кровь на инфекции, — сухо роняет врач. — Но донор — молодой парень, думаю, все обойдется. Я же сказал, ваш сын и супруг очень везучий человек. Такую кровь, как у него, найти весьма сложно.
— Четвертая, резус отрицательный, — вставляет Алла Юрьевна. — Подобная кровь наличествует у очень небольшого числа людей, и почти все носители этой крови — исключительные личности, начиная с Иисуса Христа.
— Что, у Христа тоже? — удивленно переспрашивает доктор. — Не знал.
— Знаете, есть теория, — с удовольствием просвещает его седая дама, — что группа крови имеет наследственные корни. Особенно такая редкая. Она течет в жилах всего семи процентов землян, и вполне возможно, что все они — дальние родственники.
— Алла Юрьевна, вы хотите сказать, что наш Алик — родственник Христа? — с глупой и гордой улыбкой спрашивает супруга больного.
— Вполне возможно, — скромно пожимает плечами дама.
— Ну а тот донор, у которого сегодня кровь взяли, может, и он — наша родня? — Сероглазая с любопытством смотрит на свекровь. — Надо, наверное, с ним познакомиться?
— Ты же знаешь, Жанна, — покровительственно и холодно цедит Алла Юрьевна, — в Санкт-Петербурге у нас родственников нет. Все умерли в эмиграции. Хотя, конечно, мы должны поблагодарить этого доброго юношу. Доктор, мы можем его навестить?
— Вряд ли, — врач устало трет глаза, — его уже увезли в палату. Спит.
— Ничего-ничего! — машет рукой сероглазая. — Мы потом к нему зайдем, когда Алик поправится, вместе и зайдем! Они же теперь кровные братья! Вы фамилию скажите, я запишу.
— Фамилию? — Доктор роется в бумагах. — Сейчас узнаю.
Нажимает на селектор, долго слушает гудок.
— Лида, скажи-ка мне фамилию паренька, у которого кровь брали.
— Баязитов, — звонко докладывает голос. — Иван Романович Баязитов.
— Иван? Баязитов? — Седая дама смертельно бледнеет. — Вы не ошиблись?
— Вы его знаете, Алла Юрьевна? — с тревогой глядя на изменившееся лицо свекрови, спрашивает сероглазая.
— Нет, — едва разлепляет сухие губы та. — Фамилию по телевизору слышала, бандит, который девочку убил. Разве он не в тюрьме?
— Из тюрьмы и доставили, — спокойно объясняет доктор.
— Как? — вскакивает сероглазая. — Кровь убийцы — моему мужу? Он же прокурор города! Почему вы не спросили разрешение у родственников?
— Вам нужен живой супруг или мертвый прокурор? — устало поднимается врач. — У убийцы, думаю, кровь ничуть не хуже, чем у прокурора. По крайней мере, совершенно одного цвета. Извините, мне нужно к больным. У нас — обход.
* * *
Стыров приехал на работу рано, еще до прихода секретаря, потому сам сгреб всю почту с ее стола и принялся внимательно рассматривать конверты. В данный момент его не интересовали ни оперативные сводки, ни секретные приказы. Даже письмо с изображением совы в уголке, что означало особую секретность послания и особую же важность, он, не задумываясь, отложил в сторону: потом.
Невзрачный канцелярский конвертик, серенький, тощий, отыскался в пачке ночной курьерской доставки. Синяя литера «М» вместо марки говорила о том, что отправитель сего послания — «Медпункт». Так скромно именовался громадный и разветвленный научный блок, чуть ли не институт, занимающийся единственно выполнением специальных заказов таких же, как у Стырова, секретных подразделений.
На листке, вложенном в конверт, присутствовало ровно три строчки: «Анализ представленных образцов позволяет сделать вывод, что носитель генетического материала «А» является биологическим отцом носителя генетического материала «Б». Все, дальше шел телефон для справок. На тот случай, если тупой заказчик захочет знать подробности.
Стыров хотел. Очень. Особенно сейчас.
— Коллега, — набрал он номер внутренней, стопроцентно защищенной от прослушки сети. — Я по поводу заказа 16701.
— Слушаю.
— Насколько точны ваши выводы?
— В данном случае — 99,9 процента — лениво отозвался голос.
Полковник терпеть не мог общаться с людьми из «Медпункта»: более чванливых и напыщенных сотрудников он в своей жизни не встречал. Хотя… Точность их исследований была безукоризненной, это признавали все, Стыров в том числе.
— То есть ошибка все-таки возможна? — хищно спросил он.
— Конечно. В одном случае из десяти тысяч подобных. Но ваш случай сюда не относится.
— Почему?
— Вам как, попроще объяснить, чтоб вы поняли, или сказать, как есть?
— Попроще, — проглотил хамскую реплику Стыров. — Как есть.
— Ну, вы, конечно, в курсе, что геном человека на 99,9 процента идентичен у всех человеческих особей. Одинаков, короче. А вот оставшиеся 0,1 процента как раз и отвечают за индивидуальные особенности, такие как цвет глаз, волос и так далее.
— Коллега, — простонал Стыров, — мне бы ближе к вопросу, без вводной лекции.
— Генетическая генеалогия, с помощью которой мы проводили исследование, открывает доступ к той части ДНК, которая передается неизменной по мужской линии от отца к сыну. Это — игрек-хромосома. Она в своем роде уникальна, потому что совершенно не подвержена кроссинговеру в каждом новом поколении. В процессе теста специальных маркеров последовательность оснований в них повторяется…
Как глухарь на току, абонент на том конце провода пел хвалебную песнь генетике и собственной научной значимости, а Стыров, уже совершенно не слушая, внутренне возносил точно такую же хвалебную песнь себе.
Было за что! Не зря, слушая рассказ Елисеева о перипетиях личной жизни прокурора города, он стотысячным чувством унюхал, услышал, углядел: не все так просто! В этой истории есть что-то еще! И не зря после ухода зама руки сами потянулись к фотографиям.
Он долго держал перед собой два снимка — прокурора и убийцы, — пока наконец не увидал того, что не разглядел до него никто. Никто! Лица на черно-белых фотографиях были похожи. Очень! Особенно резко очерченные специфически треугольные скулы. С чуть косоватой правой стороной. И уши. Одно, левое, располагалось заметно ниже другого, правого.
Уши-то как раз его и зацепили. Он всегда обращал внимание на эту часть тела. С того самого памятного вечера, когда совершенно неожиданно для себя стал мужчиной.
Стыров улыбнулся, вспомнив.
Сколько ему было? Пятнадцать? Да, только исполнилось. Наигравшись с пацанами в футбол и перепачкавшись до невозможности, он помчался к морю, окунуться и сполоснуть пропотевшую одежду, вставшую на жаре колом, чтоб мать не кричала и не ругалась. Среди огромных валунов где ледяная горная речушка впадала в море, выстирал штаны и футболку, разложил на раскаленных камнях и нагишом прыгнул в воду. Плескался в теплой соленой синеве, нырял, громко отфыркиваясь, ухал и ахал, попадая в холодные прыткие струи речушки, не успевшие смешаться с ленивым прогретым морем. Берег был пуст, отдыхающие заходили сюда редко, а местные жители в эту пору море и вовсе не жаловали — осень.
