— Челеста, bellissima! — воскликнул Форново. Он отодвинул в сторону мусор, наклонился через прилавок и расцеловал ее в обе щеки. — Не проходит дня, чтобы я не вспоминал твоего отца и не скучал по нему. Я скажу тебе честно, Венеция стала гораздо хуже после того, как его не стало.
Он говорил медленно и торжественно, как если бы он все еще был членом давно прекратившего свое существование двора дожей.
Челеста представила Николаса. Форново посмотрел на него испытующим взглядом, прежде чем одарить кивком головы и слабой улыбкой. Затем он снова обратился к Челесте.
— В какую беду, дорогая, ты теперь позволила себя втянуть?
Она рассмеялась:
— Я никогда не могла скрыть что-либо от тебя.
— Так же, как и твой отец, — заметил, нахмурясь, хозяин лавки. — Хотел бы я, чтобы он прислушался в тот день к моему совету, cara mia. Если бы он это сделал, я полагаю, он был бы жив сегодня.
— Все это уже в прошлом.
— Да, конечно, в прошлом. — Форново глубоко вздохнул. — Но в прошлом спрятаны и все наши грехи. А именно наши грехи в конечном счете и приводят нас к гибели. — Он прищелкнул языком. — Тебе следует хорошо помнить то, о чем забыл твой отец, дитя мое. Я не хотел бы, чтобы ты разделила его судьбу.
— Я буду помнить. Обещаю тебе.
Коротышка хмыкнул, по-видимому, не совсем поверив ей.
— Марин, нам нужна твоя помощь. Ты помнишь ту маску, которую ты сделал недавно для Оками-сан?
— Домино. Конечно, помню. Замечательная работа. — Он нахмурился. — Она не принесла вреда?
— Нам нужны некоторые сведения о самой маске Домино, — ответила Челеста, уклонившись от ответа на его вопрос. — Мне кажется, что она не принадлежала к первоначальным венецианским маскарадным маскам.
— Нет, нет, конечно, нет. Домино появилась в Венеции во второй половине шестнадцатого столетия, — заверил Форново, начав смешивать краски в неглубокой миске. — Фактически она имеет французское происхождение. Словом «домино» французы называли длинные грубые капюшоны, которые носили монахи и которые ввели в моду в Венеции французские аристократы и послы, прибывавшие сюда.
Краска в миске постепенно становилась чистого небесно-голубого цвета и даже в темной посуде как бы излучала свет.
— Маска сама по себе — это как бы своего рода шутка, — продолжал Форново. — Венецианцы во все времена были непочтительны, когда дело касалось их римских пап. — Он поднял к свету густую слезовидной формы каплю подготовленной краски и придирчиво осмотрел ее. — Вы знаете, что один из римских пап объявил Венецию угрозой остальному миру. — Сильным движением руки он стал втирать краску в щеку белой маски. — Проклятый человек! Но почему мы должны позорить его? Мы, венецианцы, не будем вспоминать прошлое, если оно не связано с каким-либо ритуалом. Но это и делает нас, венецианцев, великими. — Он окрасил другую щеку маски, края отверстий для глаз, губы, и как бы волшебством алхимика маска превратилась в лицо. — «Morte ai tiranni!» Таким всегда был наш воинственный клич. Смерть тиранам на Рима! Будь они папы или Цезари. Наша республика была единственной, которая выжила после падения Римской империи. И это не было делом случая! — Форново осторожно отложил в сторону маску, подмигнул Николасу. — Здесь, в Венеции, мы всегда были свободными. Вот почему евреи бежали сюда, спасаясь от преследования в менее просвещенных землях. Гетто было придумано здесь вскоре после 1500 года, и в течение многих лет Венеция была центром подготовки раввинов в Европе. — Он ваял другой горшочек, начал смешивать краски, чтобы в итоге получить алый цвет. — Истина заключается в том, что мы понимаем евреев, а они понимают нас. Мы были на самом деле похожими друг на друга: загадочные, с выдающимися способностями, чрезвычайно практичные — знатоки бизнеса. Когда остальной цивилизованный мир был феодальным, мы такими не была. Евреи, которые не могли терпеть феодального мышления, ценили это больше всего. Мы все были капиталистами с незапамятных времен.
Под умелыми руками мастера появилась ярко-алая краска, возбуждающая, как свежая кровь. Он посмотрел на маску, над которой трудился, кивая головой, как бы выражая удовлетворение совершенным им волшебством.
— Конечно, мы заставили евреев заплатить за предоставленное убежище. Почему бы и нет? Они могли позволить себе это, и им больше некуда было идти. Мы пометили их, издав декрет об обязательном ношении ими красных шляп. — Форново начал накладывать алую краску. Делал он это бережно, можно даже сказать, с каким-то сожалением. — Было ли это жестоко? — продолжал он. — Почему кто-то так говорит? Мы обращались с ними так же, как и со своим собственным дожем. Мы изолировали евреев в их гетто совершенно так же, как мы сделали дожа заключенным в его великолепном дворце на площади Святого Марка. Клятва, которую он произносил при вступлении в должность, делалась с каждым годом все длиннее, потому что мы постоянно увеличивали список того, что ему запрещалось делать. — Он поднял указательный палец и помахал им. — Конечно, время от времени нам приходилось расплачиваться за наши успехи. Как и евреев, нас часто презирали или завидовали из-за того, что мы были такими. В 1605 году разве мы не доказали папе Павлу Пятому, обвинившему Венецию в ереси, что мы лучшие христиане, чем он сам? Кто сражался с турками во имя Христа, в то время как Рим отсиживался? Конечно же, Венеция.
— Марин, — вежливо прервала его Челеста. — Мы говорили о Домино.
— Да, да, — сказал Форново почти раздраженно. Он опять отложил маску в сторону, чтобы та просохла. — Я подхожу к этому. Ты думаешь, что я забыл? — Он снова быстро окинул взглядом Николаса. — У нас, венецианцев, есть поговорка: когда история недостаточно хороша, сгодится и миф. — Форново улыбнулся своей загадочной шутке. — Существует миф относительно того, как появилась маска Домино на карнавале. Согласно ему, не французские аристократы и послы ввели этот иронический и неверующий типаж в Венеции, а евреи, бежавшие из Франции от преследований антисемитов.
Он резко повернулся и прошел через ширму из нанизанных на нитки шариков в глубь своей лавочки. Через несколько минут он вернулся, держа в руках какой-то предмет так осторожно, как если бы это было что-то хрупкое или только что родившийся младенец.
— Домино! — воскликнула Челеста. — Но это невозможно!
— Возможно, cara mia, — вот она. — Форново хитро улыбнулся ей и протянул им маску. — Но это оригинал, самая старая маска в моей личной коллекции. Я показываю ее сейчас вам, а раньше я показал ее Оками.
— Знал ли Оками-сан историю Домино? — поинтересовался Николас.
— Разумеется, — подтвердил Форново, нахмурив броди, — Не думаете ли вы, что я буду таким неучтивым, что продам ему одну из моих драгоценных масок Домино без того, чтобы ознакомить его с ее историей? За какого венецианца вы меня принимаете? — Он скорчил гримасу. — Кроме того, эта маска Домино особая, потому что она была сделана во Франции, в Париже, и была привезена сюда евреями, бежавшими от преследований. — Он осторожно перевернул маску так, чтобы была видна ее внутренняя сторона.
— Вот здесь имеется имя мастера — А. Алойнс. — Форново указал на метку своим тонким указательным пальцем. — А здесь, несколько ниже, клеймо компании, под эгидой которой работал господин Алойнс. Эта компания по изготовлению масок является самой старой во Франции, и она существует до сих пор.
Он поднял маску ближе к ним, и они смогли прочитать название компании — «Авалон лимитед».
* * *
В наступившей тишине звук разбитой тарелки, выскользнувшей из руки официанта, был ошеломляющим, но взгляд Маргариты не отрывался от глаз Кроукера. В нем ощущался вызов, что позволяло ему сделать заключение, что эта молодая женщина впервые решилась рассказать о пережитом ею ужасе.
— Он избивал меня, и, что еще хуже, я позволяла ему делать это. Я не жаловалась, не пошла к Дому, не забрала свою дочь Франсину и не ушла. Вместо этого я осталась и покорилась.
— Почему?
Она улыбнулась, но все в ней вновь напряглось до предела. У Кроукера создалось впечатление, что, если он протянет к ней руку и потрясет ее, она разлетится на тысячи кусочков.
— Это очень трудный вопрос, не так ли? — Маргарита коснулась салфеткой своих губ, но на них не было ничего, что следовало бы снять или вытереть. — Может быть, я чувствовала, что заслужила все это, выйдя замуж вопреки желанию моего брата.
— Доминик был против этого брака?
— Категорически.
— Почему?
Она позвала плечами.
— Может быть, он лучше знал Тони, чем я. Но тогда я была настроена решительно. Я думала, что все знаю. Или, может быть, меня черт толкнул поступить наперекор Дому. Кто его знает?
— Однако Доминик назвал Тони в качестве своего преемника?
Маргарита посмотрела на Кроукера широко расставленными темными глазами и произнесла:
