— Мисс Феррарс, я очень рад видеть, что вы уже на ногах.
Он был в перепачканном, измятом костюме, землисто-бледный от усталости, но тем не менее улыбался. На лице его застыло выражение спокойной решимости — или смирения? — какого я не видела никогда прежде.
— Мистер Мордаунт, я глубоко огорчена известием о смерти вашего дяди.
— Не стоит огорчаться. Последние годы он ежеминутно терпел невыносимые муки и все равно не протянул бы долго. И… дядя был человеком жестокосердным. А вдобавок еще и расточительным, как я выяснил сегодня утром. На протяжении многих лет он брал со счета значительные суммы без всяких объяснений и тратил неизвестно куда. Поместье заложено-перезаложено. Денег, вырученных от продажи клиники, едва хватит, чтобы покрыть его долги. А я еще обещал назначить вам содержание, — криво усмехнулся Фредерик, — не говоря уже о… Впрочем, довольно об этом. Я до сих пор так и не понял толком, какие отношения связывают вас с мисс Эрден и почему доктор Стрейкер поступал таким образом…
— Все из-за этого. — Я протянула Фредерику завещания и брачное свидетельство. — И все зря.
Мы проговорили до самого вечера, сидя у камина в его личной гостиной. Я дала ему прочитать письма Розины, но ничего не сказала о своих былых чувствах к Люсии, которая лежала в лазарете всего через несколько дверей от нас, по-прежнему без сознания. Теперь мы общались на короткой ноге, как и подобает кузенам. В свое время я гадала, станет ли Фредерик относиться ко мне иначе, когда узнает о нашем родстве, но он явно питал ко мне прежние чувства, и воспоминание о его пылком признании в любви витало в воздухе между нами.
Я предложила сжечь завещания — на случай, если вдруг ему удастся спасти хоть какую-то часть состояния, — но он и слушать меня не пожелал:
— Нет, Джорджина, поместье принадлежит тебе — и по законному праву, и по моральному. Если что-нибудь удастся спасти, все тебе и достанется. Дядя Эдмунд был вор и лицемер — как вспомнишь все его наставления о честности и добродетели! — и я не намерен извлекать выгоду из его безнравственности. Да и выгода-то вряд ли будет. Психиатрическая клиника такое же коммерческое предприятие, как любое другое, и, когда преступления доктора Стрейкера получат огласку, репутация заведения будет навсегда погублена. Подумать только, и ведь я боготворил этого человека… управитель сумасшедшего дома, он сам был сумасшедшим.
— Фредерик, — нерешительно проговорила я, — а ты рассказывал кому-нибудь о… том, что видел вчера вечером?
Он помотал головой.
— Мне кажется, лучше сохранить все в тайне. Дело не в репутации клиники; просто, если станет известно о том ужасном аппарате, кто-нибудь другой непременно попробует соорудить нечто подобное.
— Но ведь тогда доктор Стрейкер останется для всех великим человеком.
— Это меньшее из двух зол. Вероятно, на первых порах он руководствовался самыми благими намерениями. Но, получив в свои руки столько власти…
— А убитые им пациенты? Как насчет них?
— Мы не можем рассказать про них, не раскрыв всех обстоятельств их смерти. А тогда много человеческих жизней будет принесено в жертву еще чьему-нибудь честолюбию.
Мы оба умолкли, задумчиво глядя в огонь.
— Я понимаю, почему ты предлагаешь сохранить все в тайне, — наконец произнес Фредерик. — Доктор Стрейкер действовал в одиночку, а значит, ни о каком обмане покупателя речи не идет.
— И я все-таки перепишу все имущество на тебя. Я настаиваю, Фредерик. У меня есть собственный небольшой доход, и я не допущу, чтобы ты остался ни с чем.
— А я в таком случае настаиваю на разделе имущества между нами — если будет что делить.
Снова последовало молчание.
— Что ты собираешься делать дальше? — спросил Фредерик нарочито обыденным тоном.
— Сначала отправлюсь в Плимут, к мистеру Ловеллу. Надо распорядиться насчет передачи прав на собственность — ну и выяснить, сколько денег украла у меня Люсия. Потом заеду на Гришем-Ярд, чтобы забрать все свои вещи, которые там еще остались. Для дяди Джозайи я отсутствую дома всего пару дней, и убеждать его, что дело обстоит иначе, не имеет смысла. Он и так будет раздражен и обижен на меня за то, что теперь ему придется платить жалованье помощнику по лавке.
— А потом?
— Потом вернусь в Плимут. Мистер Ловелл любезно пригласил меня погостить у его родителей в Носс-Мейо, и если приглашение остается в силе… Только не пойми неправильно, Фредерик: я знаю мистера Ловелла единственно по записям в своем дневнике, но он был очень добр ко мне, и я хотела бы немного отдохнуть в тихой деревне, где можно гулять, размышлять, наслаждаться одиночеством и рассказывать о себе ровно столько, сколько хочется, не больше и не меньше. А ты, Фредерик? Что ты собираешься делать?
— Буду присматривать за делами здесь, пока клиника не продастся. Ну а если повезет, новые владельцы оставят меня на прежней должности.
— Но, Фредерик…
— Знаю, знаю: мне нужно бывать в обществе и все такое прочее. Но я всю жизнь провел здесь, и, если у меня есть какие-нибудь способности, применить их я могу только здесь… или в каком-нибудь похожем заведении. По крайней мере, я постараюсь сделать все возможное, чтобы ни один управляющий впредь не обладал такой огромной властью; если я добьюсь только этого и ничего больше, я уже буду считать, что жизнь прожита недаром.
Хотя он старался говорить обычным тоном, в голосе его явственно слышалась печаль.
— Фредерик, — мягко промолвила я, — пять дней назад ты признался мне в любви, и я боюсь, твое решение остаться здесь как-то… связано с этим.
— Да, — просто ответил он. — Я любил тебя и люблю. Но это безнадежно по всем мыслимым причинам, а потому…
— Нет, Фредерик, это безнадежно по одной-единственной причине. Я люблю тебя как брата, но не так, как женщина должна любить мужчину, за которого готова выйти замуж. Будь иначе, меня нисколько не волновали бы ни деньги, ни наследственность Мордаунтов, ни любые другие обстоятельства. Но я не хочу, чтобы ты питал ложные надежды и упустил шанс стать счастливым. У тебя нежная, любящая душа — я говорила это еще в самом начале нашего знакомства, а сейчас тем более так считаю, — и ты непременно должен жениться. Я навсегда останусь твоим верным другом, твоей кузиной, но я не могу стать твоей женой.
— Если бы я… если бы у меня сразу хватило мужества пойти против воли доктора Стрейкера…
— Фредерик, Фредерик, никакие твои поступки не изменили бы моего к тебе отношения, поверь мне. Сейчас тебе кажется, что ты никогда не сможешь полюбить другую женщину, раз уже отдал сердце мне, но ты полюбишь — вот почему ты должен бывать в обществе, как ты выражаешься, даже если будешь работать здесь…
— Ты говоришь так, словно знаешь это по собственному опыту, — с горечью произнес он.
— Нет, мне просто интуиция подсказывает. Не уверена, выйду ли я когда-нибудь замуж, Фредерик. После всего, что я пережила здесь, мне трудно представить…
Я осеклась, не зная толком, что именно мне трудно представить, и ясно поняла, что мои слова прозвучали неубедительно. «Фредерик, — захотелось сказать мне, — я любила Люсию страстно, как женщина должна любить своего мужа, хотя знаю об этом единственно из своего дневника. И да, она моя единокровная сестра, но ведь тогда я не знала ни этого, ни того, что она с самого начала намеревалась обмануть и предать меня. Возможно, я так никогда и не вспомню своих прежних чувств к ней, но мне кажется, я увидела в ней что-то такое, что есть во мне самой и что объясняет, почему я не могу ответить на твою любовь полной взаимностью».
Но потом я испугалась, что таким своим признанием я просто шокирую Фредерика без всякой на то необходимости, а потому ничего говорить не стала. Мы сидели в неловком молчании, пока в комнату не вошел незнакомый мне мужчина, некий доктор Овертон, который сообщил, что мисс Эрден очнулась и выразила желание поговорить со мною наедине.
— Пожалуйста, передайте ей, что я приду через пару минут, — попросила я.
— Но ты же не хочешь с ней видеться, — сказал Фредерик, как только доктор Овертон удалился. — Не лучше ли послать за полицией и отдать мисс Эрден под арест без всяких отлагательств?
— Нет. Мне хотелось бы поговорить с ней, прежде чем я приму решение. Но почему она помнит меня, когда у меня не сохранилось никаких воспоминаний о ней?
— Думаю, доктор Стрейкер заблуждался насчет своего аппарата, как заблуждался насчет многого другого. Он не убил тебя по чистой случайности. В самом деле, Джорджина, не разумнее ли избавить себя от этой неприятной встречи?
— Нет, я хочу поговорить с Люсией.
— В таком случае можно сначала я к ней загляну? Мне тоже есть что сказать этой особе.
Люсию поместили в ту самую палату, где я пришла в сознание холодным ноябрьским днем целую вечность назад. Лицо у нее было мертвенно-бледное и дочиста отмытое от всякой краски. Наше внешнее сходство оставалось очевидным, но теперь я видела прежде всего различия между нами — в разрезе глаз, рисунке губ, очертаниях скул; различия столь заметные, что я подивилась, как вообще кто-то, кроме подслеповатого дяди Джозайи, мог принимать нас друг за друга. Стоя там в дверях, я вспомнила запись в дневнике про наше с ней сходство, усиливающееся с каждым днем, и поняла, насколько все-таки хорошо она меня изучила.
