В Блумсбери была большая квадратная кухня, которая располагалась чуть ниже уровня первого этажа, так что и в солнечный день там было темновато. Осенними вечерами там было по-настоящему темно. Из нее шесть узких ступенек вели в старую кладовку, которую Симона использовала как темную комнату для печати фотографий. Это было прохладное удлиненное помещение, без окон, с каменным полом и голыми стенами. В глубине находилась старая глубокая сточная труба, вдоль стен располагались широкие мраморные полки, где, возможно, хранились прежде молоко и сыр. Там было достаточно места для увеличителя и резака, которые Симона использовала для выравнивания печатных снимков, и места для стоп-ванны и ванночек для фиксажа и проявителя. Там уже была установлена электропроводка, сейчас не в лучшем состоянии, но служившая источником энергии и света. Эта темная комната была сделана как на заказ.
Она закрыла дверь, включила верхний свет, выдвинула маленький ящичек и заглянула внутрь.
Она очень сильно старалась принять мамино объяснение присутствия Сони в Мортмэйне в тот день — между ней и Соней существовала телепатическая связь, и она сохранялась даже спустя годы после смерти Сони. Если тебе нужно доказательство жизни после смерти, сказала мама, вот оно, и она казалась такой счастливой от этой мысли, что Симона ни тогда, ни когда-либо после не решалась опровергнуть. Ведь правда же, что, когда они вернулись в Мортмэйн, там не было и следа Сони. «Ничего нет, видишь», — сказала мама ободряющим голосом.
Но Симона знала, что в Мортмэйне в тот день кто-то был — живой, обыкновенный человек, который разговаривал с Симоной и вел ее по коридорам Мортмэйна. Кто кричал, падая в отвечающую эхом темноту колодца, и кто с тех пор возвращался к ней во сне, царапая кирпичи старой шахты в попытке выбраться…
Была ли это Соня или только призрак Сони, Симона оставила ее умирать в темноте.
Тогда это не казалось таким. Тогда Симона чувствовала, что в той ужасной комнате она сделала все, чтобы спасти Соню.
Она склонилась над колодцем после того, как Соня упала, и глядела во тьму, охваченная ужасом. Но как бы ни была она испугана, нельзя было оставлять Соню, которая могла истекать кровью или лежать внизу с переломанными руками и ногами, живая, но не в состоянии позвать на помощь. Там мог быть выступ, о который она могла удариться, и Симона должна была вытащить ее.
Когда она осторожно наклонилась над колодцем, оттуда дохнуло кислым и затхлым. Она старалась не замечать этого и заглянуть поглубже в густую тьму. Но хотя слабый свет из комнаты позволял разглядеть кирпичную кладку и ряд железных перекладин, торчащих наружу и напоминавших лестницу, дальше начиналась такая глубокая темнота, что ничего глубже пары метров вниз не было видно. Если бы только был какой-нибудь источник света!
Свет. Слово взорвалось в мозгу Симоны. Был источник света, был способ навести его, конечно, был! Камера с фотовспышкой. Она могла держать камеру у колодезного жерла, сфотографировать его при фотовспышке и на короткий миг увидеть дно.
Кожаный футляр лежал по-прежнему возле свитера — там, где Соня оставила его. Симона вынула камеру и перекинула футляр через плечо. Можно было сделать еще две вспышки, что означало, что ей предоставляется шанс дважды заглянуть в колодец. Она осторожно настроила аппарат; это было довольно сложно сделать в темноте, но ей показалось, что она все правильно навела.
Затем она снова склонилась над жерлом. Она боялась потерять равновесие, но все же ей удалось сесть, и большая часть веса тела приходилась на пол. Камни под ногами были холодными и жесткими. Симона навела камеру так, что затвор смотрел прямо вниз; теперь она легко могла справиться с задачей при помощи правой руки, держась за камень левой рукой, и ей не нужно было смотреть в визир, ей нужно было лишь спустить затвор и заглянуть вниз. У нее будет полсекунды и, может быть, даже меньше, но этого должно быть достаточно, чтобы все увидеть.
Этого было достаточно. Вспышка бросила белый сноп света в темноту, и затем темнота сомкнулась вновь, глубокая и непроницаемая. Симона села на корточки, сжав в руках камеру. Ее била дрожь и слегка подташнивало.
Яркая вспышка белого света отпечаталась на ее лице и ослепила глаза, так что она не сразу привыкла к темноте. Но в ее зрачках отпечаталось нечто, что никогда не сотрется. Образ фигурки Сони, маленькой и невозможно далекой, недвижно лежащей в неестественной позе… Левое плечо Сони — то, что было немного кривым, — было вывернуто под страшно кривым углом к остальному ее телу… Из-под кожи обеих ног торчали острые кости…
Но хуже всего, хуже сломанных ног и перекошенных плеч, была Сонина голова, лежащая наполовину в темной грязной луже. И была ли это только вода? Может быть, это кровь, темная и густая, сочащаяся и смешавшаяся с колодезной водой, так что нельзя отличить? Потому что кровь в темноте кажется черной, ты не знала этого, Симона? На мгновение шепот голосов вновь пронесся в ее голове. Кровь кажется черной, Симона, мы знаем об этом все…
В крови или в воде, Соня лежала на спине, и ее голова, казалось, была свернута гигантскими руками. Ужасно. Ужасно.
И Симона бросилась через комнаты; напуганная, вся в слезах, выбежала из старого дома на тропинку и, не разбирая дороги, поехала домой.
Не было никакой необходимости хранить эту пленку. Позднее тем же вечером мама навела фонарь на колодец, и Сони не было там, и, хотя объяснение было немного непонятным и таинственным, оно положило конец обсуждению.
Но Симона сохранила пленку. Она перемотала ее и вынула, осторожно укрывая отсвета. Затем обмотала шерстяным шарфом и убрала на дно ящика своего столика. Она проявила первую пленку — со снимками Мортмэйна снаружи, — мама посмотрела их, и они ей очень понравились. Один из этих снимков Симона разместила на выставке — интересный эксперимент, сказала она Гарри Фитцглену, но, конечно же, это была попытка прогнать кошмар.
Они покинули Западную Эферну вскоре после событий в Мортмэйне: Симона ждала этого и не удивилась, когда мама на следующую же неделю начала звонить риэлтерам и опять говорила о том, что они блуждают, подобно цыганам, и, может быть, лучше для Симоны, если они переедут поближе к Лондону. Никто из них не заговаривал о том, что они покидают это место из-за происшествия в Мортмэйне, но Симона понимала, что они обе знают, что это главная причина.
Она никогда так и не сказала маме, что была еще одна пленка с кадрами, сделанными при фотовспышке. Все эти годы она думала, что нужно уничтожить пленку из Мортмэйна, но никогда так и не сделала этого, и пленка была при ней, когда они уехали из Западной Эферны и перебрались в Северный Лондон и затем в квартиру, которую она снимала с двумя другими девушками, когда училась в училище. Это было нечто вроде талисмана наоборот; нечто, что могло однажды, несмотря на все доказательства обратного, стать свидетельством того, что действительно произошло в Мортмэйне.
С тех пор как она стала работать в галерее Торн, пленка хранилась в маленьком ящике в темной комнате. Если хочешь спрятать листок, сделай это в лесу. Если хочешь спрятать пленку, сделай это в фотостудии.
Симона вытащила пленку из ящика и посмотрела на нее. Затем, в свете красного фонаря, цвета ее кошмаров, она начала проявку.
На заре эры фотографии недалекие люди находили этот процесс пугающим, они верили, что камера обладает способностью похищать души, и в страхе отворачивались от нее.
Странным и искаженным образом это представление воплотилось в теории, поддерживаемой некоторыми исследователями-физиками, что пленка может запечатлеть сверхъестественные существа, хотя чаще этот процесс используется для разоблачения мошенничества, чем в качестве доказательства существования призраков.
Симона никогда не переставала восхищаться постепенным появлением образов на белой поверхности, и, хотя она понимала, как происходит химическая реакция, иногда это казалось волшебством. Вот и сегодня она ждала чуда, когда, склонившись над рабочим столом, наблюдала, как образы выплывают на бумагу.
Первые два снимка — снятые снаружи Мортмэйна — вышли удивительно хорошо. Симона вгляделась в них. Да, в них были четкость и контраст светотени, и с технической точки зрения они неплохи.
Она перешла к следующему, сделанному внутри центрального холла здания. Тени и ветхая лестница… и изящный орнамент на каменной арке… Сердце Симоны сжалось и затем заколотилось быстро-быстро. Там было что-то еще, прямо на границе поля зрения. Она склонилась над столом, пристально вглядываясь. Да, вот оно: размытое цветовое пятно, как если бы кто-то пробежал перед камерой. Будто бы человек, одетый в вишневый свитер, промелькнул перед камерой так быстро, что она не успела поймать его. Как нечеткий отпечаток пальца, как твое собственное отражение в запотевшем зеркале ванной комнаты. Симона рассматривала эту несфокусированную деталь несколько секунд и затем перешла к последнему кадру.
