— Плевать мне на его жестокость, — сказала я. — Флой, ты не можешь оставить меня в Лондоне, а сам поехать за Виолой и Соррел. Ты не можешь!
— Все это может быть для тебя сильным потрясением. Он замолчал, проводя пальцами по своим волосам.
Я сказала, что если он не возьмет меня с собой, то я тогда одна поеду в Западную Эферну, найду там Мэтта Данси и, скорее всего, пристрелю его.
— Любимая моя, — произнес Флой с бесконечной нежностью, — у тебя даже есть пистолет?
— Нет, но если нужно, я украду.
Мы посмотрели друг на друга, и затем с жестом отчаянного смирения Флой сказал:
— Хорошо, мы поедем вместе. Насколько я знаю, поезд отходит от Ватерлоо в десять часов. Ты будешь готова к девяти, если я заеду за тобой?
— Конечно.
— А что с твоей семьей? Твои родители и сестры? Они по-прежнему живут там? Нужно ли тебе остановиться в доме отца?
— Нет. — Я уже думала об этом. — Нет нужды, чтобы моя семья знала об этом, по крайней мере пока.
— Но там есть люди, к которым ты захочешь зайти?
Я подумала о Мэйзи, живущей в респектабельной посредственности со своей дочкой: я посещала ее пару раз, когда навещала родителей, и ее девочка была милым, хотя довольно тягостно-примерным ребенком. Но Мэйзи с таким рвением заставляет ее жить в покаянии, суровой жизнью по Библии, что я на себе почувствовала их холодное осуждение. Потом я подумала о Робин и Энтони, которые столь таинственно исчезли и чей след я потеряла безвозвратно.
Я сказала Флою:
— Нет, мне сейчас никто не нужен. На время этой поездки я — замужняя респектабельная леди, путешествующая по срочным делам в военное время. Никто не удивится, но даже если так, то мне плевать. Мы снимем две комнаты в гостинице «У моста».
— Что, если тебя увидят, узнают? Шарлотта, ты провела детство в этих местах, и если мы поедем по городам в поисках Данси…
— Я надену вуаль, — сказала я отчаянно. — У меня есть этот дорожный набор. Вуаль толстая, как саван, черт возьми! И если кто-то заговорит с нами, я притворюсь иностранкой. Бельгийской беженкой.
Флой покорно опустил руки, но сказал:
— А что с Эдвардом?
— Ах, плевать на Эдварда, — сказала я, хотя и использовала слово покрепче, что мне не кажется уместным здесь записывать. — Эдвард все еще в отъезде, сражается на войне из офиса. Так что он вряд ли узнает даже, что я тоже в отъезде. Но если это тебя беспокоит, я могу оставить ему письмо, что поехала навестить своих сестер.
Было уже восемь вечера, когда Симона наконец вышла из галереи Торн. Она включила сигнализацию и осторожно заперла дверь, чувствуя крайнюю усталость. Встреча с призраками — трудное дело, так ей показалось.
Призраки. Что бы ни произошло тогда, Соня не была призраком, она была живым, дышащим существом. Симона не оставила мысль позвонить матери, хотя она еще не знала, как рассказать ей. Но она позвонит, как только доберется до дому. Может быть, она сначала запишет то, что нужно сказать, прежде чем звонить, да, так будет легче. Но как бы она ни старалась, все равно предстоит сказать ужасную вещь — что она все же убила Соню, и они должны подумать, что это за темноволосая женщина, потому что ясно, что она во всем этом замешана.
Как хорошо, что машина здесь и можно ехать прямо домой. Она добралась до квартиры, припарковалась позади здания и вышла, заперев дверцу машины. Она уже поворачивалась, чтобы пойти узкой тропинкой к своей двери, как из тени примыкающего здания вдруг вышел человек и встал перед ней. Симона в мрачном предчувствии подняла голову: в Лондоне всегда существует опасность встречи с хулиганами и грабителями, даже на самых безобидных тихих улочках.
Это был не хулиган и не грабитель. Симоне показалось, что она попала в омут кошмара, сама того не заметив, или что время каким-то образом повернулось вспять, потому она точно никогда раньше не видела этого лица, но узнала его сразу. Темные волосы без какой-либо прически, невыразительные черты лица и довольно жесткие маленькие глазки. Похожа на какую-то невзрачную птицу, вот только рот с тонкими губами напоминает раскрытую мышеловку, и руки — нервные и неспокойные… Симона мгновенно узнала в ней женщину, которую видела в сознании Сони в тот день; невзрачная, неприметная женщина, которую Соня так люто ненавидела и которая стала частью кошмарного сна Симоны, вечно возвращавшегося к ней.
Мгновение Симона вглядывалась в нее; мысли беспорядочно кружились в голове. И вдруг она поняла, что время раскручивается не вспять, а всего лишь вперед, поскольку теперь вокруг глаз женщины и в углах рта четко различались морщины, которых не было во сне; и это было самое страшное, поскольку призраки не старятся, они замирают в своем особом состоянии времени, пространства и бесконечности…
Она уже собиралась было что-то сказать, но, прежде чем ей удалось собраться с мыслями, женщина резко вытянула вперед руку в перчатке, в ней что-то мелькнуло, и затем Симона почувствовала острую боль в руке. Знакомая улица и дверь ее дома всего лишь в нескольких метрах опрокинулись и закружились, и ей показалось, что она падает в обморок.
— Ты не потеряешь сознание, — сказала женщина, вытаскивая шприц. — Я уколола тебя хлорпромазином — ты станешь беспомощной, но не вырубишься.
Симона с трудом спросила:
— Зачем?
Но женщина уже крепко сжала ее руку и поволокла вдоль улицы. Она казалась необычайно сильной.
— Моя машина рядышком, — сказала она. — И теперь остается только сесть в нее; ты будешь на заднем сиденье, но я тебя привяжу; а еще я свяжу твои запястья и лодыжки, так что ты и шелохнуться не сможешь. И если кто-то спросит нас, прежде чем мы сядем в машину, я скажу, что тебе плохо, а я медсестра и везу тебя в больницу. Я ведь и в самом деле медсестра, так что, скорее всего, мне поверят. Вот, мы уже пришли. Давай залезай внутрь.
Симона надеялась, что кто-то пройдет мимо, и она сможет позвать на помощь, но машина женщины была в двух шагах, и в это время дня людей на улицах не бывает. Ее толкнули на заднее сиденье маленького «седана», и женщина склонилась над ней. Симона почувствовала, как что-то обвилось вокруг ее запястий — жгуты из жесткого пластика. Вроде тех, которые накладывают в больницах с табличкой с твоим именем. Она вспомнила, что женщина сказала, что она медсестра. Но все казалось таким далеким и словно в тумане, и Симона не знала, сколько времени прошло и на самом деле ли это все происходит. Может быть, это возвращение знакомого кошмара, и скоро она проснется.
— А теперь твои лодыжки, — сказала женщина, наклоняясь вниз. — Хорошо. Теперь пристяжной ремень. Я не хочу, чтобы нас остановила полиция, потому что мы не пристегнули ремни.
Она застегнула ремень вокруг Симоны, затем поднялась, закрыла заднюю дверь и села на место водителя. Симона пыталась вытянуть руки, но то, чем женщина уколола ее — хлорпромазин, так она сказала? — повергло ее в такую слабость, что она не могла и пальцем пошевелить.
— Даже не пытайся освободиться, Симона, — сказала женщина, взглянув на нее в зеркало. Ее глаза были похожи на маленькие жесткие камушки. — А, да, я знаю твое имя, — сказала она тише. — Я знаю о тебе многое, Симона. Я следила за тобой, и я ждала этой встречи долгие голы. Я знаю гораздо больше, чем ты можешь себе представить.
Она завела двигатель, и машина поехала.
— Куда — ты — везешь — меня? — Произносить каждое слово было так же трудно, как взобраться на гору, но Симоне удалось это.
— Нам предстоит долгий путь, Симона, — сказала женщина. — Сегодня мы отправляемся в Мортмэйн.
Из дневника Шарлотты Квинтон
16 ноября 1914 г.
Сегодня утром мы пойдем в Мортмэйн, Флой и я.
Я была готова пойти туда прямо ночью, но Флой сказал (с убийственной мужской логикой!), что уже полночь — не самое подходящее время идти куда-то, а особенно в этот дом.
Так что я сдерживаю себя с терпением, на которое только способна последние семь или восемь часов, и смогла даже съесть маленький завтрак (чашка кофе и тост), и теперь я готова: надела сшитый на заказ костюм (коричневая саржа) и кремовую шелковую блузку. Понимаю, что эти записи об одежде кажутся легкомысленными, когда, может быть, очень скоро я увижу моих дорогих потерянных дочерей — спустя четырнадцать лет, но отказываюсь признать, что это недостойно внимания. Хотя бы потому, что описание одежды помогает заполнить время до выезда в Мортмэйн. Темный саржевый костюм, маленькая коричневая шляпка с бронзовой отделкой, ботинки на пуговицах, янтарные бусы и брошь, батистовый платок, опрысканный лавандой…
Я думаю, что боюсь больше, чем когда-либо в жизни, но я и виду не подам.
9.30 утра
Окна моей спальни в гостинице (маленькая комната, но очень уютная и прекрасно меблированная) выходят на дорогу, и я открыла окно, прислушиваясь к звукам утра. Воздух в деревне всегда другой, чем в Лондоне, и я люблю осенние запахи — золотых, бронзовых и медных листьев, смешанный с мягким запахом дождя, и хризантем, и костра…
