Час за часом Эриберт молча сидел возле своего племянника, механически выполняя его желания, и постоянно внимательно всматривался в пустое лицо, словно пытаясь увидеть скрытую за маской тайну. Эриберта одолевала мысль о том, что если бы ему только удалось разумно побеседовать с пришедшим в сознание князем Эугеном хотя бы полчаса, хотя бы четверть часа, то все бы прояснилось и встало на свои места, но разумная беседа с Эугеном была абсолютно невозможна, потому что мозговая лихорадка прогрессировала. Когда время подошло к полуночи, беспокойство князя достигло предела. Должно быть, на него действовала та напряженная, наэлектризованная атмосфера, которая всегда окружает опасно больных и оказывает столь сильное воздействие на тех, кто находится рядом.
Его мысль истерически металась между самыми роковыми возможностями. Он представил, что случится, если тяжелобольной Эуген умрет. Как он объяснит то, что произошло, в Позене и императору? Как сумеет он оправдать себя? Он уже видел, как его обвиняют в убийстве, как осуждают (его, принца крови), как ведут на эшафот… Случай, каких не бывало в Европе в течение столетия!..
Затем он снова взглянул на больного, и ему показалось, что он видит отпечаток смерти в каждой черте его лица, искаженного агонией. Он слышал, как тот тяжело стонет. Ему почудился странный глухой стук. Он прислушался, но это оказалось не что иное, как городские часы, которые пробили двенадцать. Однако слышался и другой звук — таинственное шарканье возле двери. Он прислушался, затем вскочил со стула. Опять ничего! Ничего! Но он чувствовал, что его тянет к двери, и, постояв немного, он подошел и распахнул ее. Сердце его лихорадочно забилось. На циновке возле двери лежала Нелла. Она была одета, но, по всей видимости, без сознания. Он склонился над ее гибким телом, поднял ее и уложил в кресло возле очага. Он совершенно забыл об Эугене.
— Что с вами, мой ангел? — прошептал он и затем поцеловал девушку… Поцеловал дважды. Он мог только глядеть на нее, не зная, чем помочь.
Наконец Нелла открыла глаза и вздохнула.
— Где я? — спросила она слабым, дрожащим голосом. — Ах! — Она узнала его. — Это вы! Я сделала что-нибудь глупое? Я была в обмороке?
— Что случилось? Вам стало плохо? — спросил он с беспокойством. Он встал на колени у ее ног, крепко сжимая ее руки.
— Я видела Жюля возле моей кровати, — пролепетала она. — Я уверена, что видела его. Он засмеялся надо мной. Я была одета и вскочила, испугавшись, но он исчез, а я побежала к вам…
— Вам это приснилось, — успокоил он ее.
— Приснилось ли?
— Вы, должно быть, задремали. Я не слышал ни звука. Никто не мог войти. Но если вы хотите, я разбужу мистера Рэксоула.
— Возможно, мне все это привиделось, — согласилась она. — Как глупо!
— Вы переутомились, — сказал он, все еще бессознательно держа ее за руку. Они смотрели друг на друга. Она улыбнулась ему.
— Вы поцеловали меня, — сказала она внезапно, и он, покраснев, поднялся с колен. — Почему вы меня поцеловали?
— Ах, мисс Рэксоул! — пробормотал он торопливо, путаясь в словах. — Простите меня. Это было непростительно, но простите меня! Меня переполнили чувства. Я не сознавал, что я делаю.
— Почему вы поцеловали меня? — повторила она.
— Потому что… Нелла!.. Я люблю вас. Но я не имею права говорить это.
— Почему вы не имеете права говорить это?
— Если Эуген умрет, я буду вынужден занять его место на троне. У меня есть обязательства перед Позеном — я должен буду стать его правителем.
— Хорошо! — спокойно сказала она с восхитительной самоуверенностью. — Папа стоит сорок миллионов. Почему бы вам не — отречься от престола?
— Ах! — тихо вскрикнул он. — Зачем вы вынуждаете меня говорить подобные вещи! Я не могу уклониться от моего долга перед Позеном, а царствующий князь Позенский может жениться только на принцессе.
— Но князь Эуген будет жить, — сказала она убежденно. — А если он будет жив, то…
— Тогда я буду свободен. Я откажусь от всех моих прав, чтобы сделать вас моей, если… если только…
— Если — что, князь?
— Если вы соблаговолите принять мою руку.
— То есть достаточно ли я богата?
— Нелла! — Он склонился к ней.
И тут раздался звон бьющегося стекла. Эриберт подошел к окну и открыл его. В звездном мраке он сумел различить лестницу, приставленную к задней стене дома. Ему показалось, что он слышит шаги в глубине сада.
— Это был Жюль! — крикнул он Нелле и без дальнейших слов бросился вверх по лестнице в мезонин. Мезонин был пуст. Мисс Спенсер таинственно исчезла.
Глава XIX Князья в «Гранд Вавилоне»
Королевские апартаменты в «Гранд Вавилоне» знамениты в мире отелей (и в самом деле, где же еще?) как непревзойденные в своем роде. Только немногие дома в Германии, в особенности те, что принадлежат безумному Людвигу Баварскому, могут похвастаться комнатами и салонами, превосходящими их в пышной роскоши и в чуть ли не дикой, похожей на сказку экстравагантности богатого убранства, но нет ничего — и даже на Восьмой-авеню в Нью-Йорке, — что могло бы справедливо быть названо более полным, более совершенным, более соблазнительным и — что важно не в последнюю очередь — более комфортабельным.
Покои состоят из шести комнат: прихожей, салона, или комнаты для аудиенций, столовой, желтой гостиной (в которой королевские особы принимают своих друзей), библиотеки и королевской опочивальни — с последней мы уже знакомы. Наиболее важная и наиболее впечатляющая из всех шести, разумеется, комната для аудиенций — помещение пятидесяти фугов в длину и сорока в ширину с превосходным видом на Темзу и Тауэр.
Убранство этой комнаты в основном соответствовало германскому вкусу, поскольку из каждых шести царственных постояльцев этих апартаментов в четверых текла тевтонская кровь; но основную славу помещения составлял французский потолок, шедевр Фрагонара, целиком скопированный с самого знаменитого дворца в Лувре. Стены закрывали дубовые панели, задрапированные тканями из Арраса, имитирующими уникальные континентальные образцы. Ковер, целиком покрывающий пол, антикварный образчик превосходной турецкой работы, был по случаю куплен Феликсом Вавилоном у одного безденежного романского князя. Серебряные канделябры, в которые теперь были вставлены электрические лампы, прибыли с Рейна, и каждый из них имеет свою собственную историю. Королевское кресло — этикет не позволяет назвать его троном, но, несмотря на это, оно могло бы быть таковым — было вывезено Наполеоном в качестве добычи из Австрии и куплено Феликсом Вавилоном у одного французского коллекционера. В каждом углу комнаты стояла гигантская ваза из германского фаянса шестнадцатого века. Они были подарены Феликсу Вавилону Вильгельмом I Германским во время его первого визита инкогнито в Лондон в связи с французскими трениями в 1875 году.
В комнате для аудиенций висела только одна картина. Это был портрет несчастного, но благородного дона Педро, императора Бразилии. Его подарил Феликсу Вавилону сам дон Педро, и он висел здесь как одинокое и величественное напоминание королям и князьям о том, что империи проходят и величие низвергается. Во время юбилея 1887 года, когда под крышей у Феликса Вавилона гостили семь особ королевской крови, некий князь, занимавший покои, прислал Феликсу краткое послание о том, что портрет должен быть снят. Феликс вежливо отказался снять его, и князь тут же переехал в другой отель, где его обокрали, похитив драгоценность ценой в тысячу фунтов. Королевская комната для аудиенций «Гранд Вавилона», хотя мало кому известно об этом, — это одна из лондонских достопримечательностей, но ее никогда никому не показывают, и если вы спросите о ней служителей отеля, то они расскажут вам только глупые подробности вроде того, что чистка турецкого ковра стоит пятьдесят фунтов и что одна из гигантских ваз треснула у основания, виной чему буйная игра в жмурки, которую затеяли однажды вечером четыре юные принцессы, балканский король и его личный адъютант.
И вот в этих-то величественных покоях стоял возле оконной ниши в один прекрасный день в конце июня князь Эриберт Позенский. Он был одет в безукоризненный сюртук английского покроя с гарденией в петлице, а на его брюках красовалась прямейшая стрелка. Он был чрезвычайно рассеян, и, казалось, ожидал кого-то, поскольку время от времени бросал через плечо быстрые взгляды на дверь за королевским креслом. Наконец в двери появился маленький высохший сутулый старый человечек с типично германским выражением лица и принялся раскладывать какие-то бумаги на маленьком столике, стоявшем возле кресла.
— Ах, Ганс, мой старый друг! — сказал Эриберт, подходя к старичку. — Я должен поговорить с тобой кое о чем. Как ты находишь его высочество?
