Он же свой. Он же в доску свой! А они с ним как с каким-нибудь шпионом…
Или, может быть, именно потому, что он свой? Хоть и бывший — но свой.
Но тогда…
Тогда вопрос «зачем» не стоит. Тогда становится понятно зачем! И понятно, почему они так небрежны…
Через два дня все стало очевидно, потому что генерала в отставке Федорова сбила машина. Сбила удачно, в смысле не до смерти. Потому что пострадавший был готов к наездам автотранспорта. Равно как к падающим на голову кирпичам, взрывам бытовых газовых баллонов и нападению пьяных хулиганов. Отчего вовремя сориентировался, когда грузовой «ЗИЛ» въехал правым колесом на тротуар.
Он услышал рев приближающегося двигателя и, даже не оглядываясь назад, прыгнул к стене дома. Машина задела его вскользь, отбросив вперед и в сторону. Федоров машинально сунул руку под мышку и… нащупал провисшую резину подтяжки. Пистолета не было. Пистолет был сдан при уходе в отставку.
Генерал встал на ноги, раскланялся со сбежавшимися со всех сторон прохожими и быстро исчез с места происшествия.
«Сволочи! — думал он про себя. — Хороша благодарность за двадцать пять лет беспорочной службы…»
Домой он не вернулся. Он лучше, чем кто-либо другой, знал, что теперь, после неудачного покушения, на него откроют настоящую охоту.
Генерал сел на электричку и вышел на неприметной, но с залом ожидания станции. Выбрал себе место понеприметней и стал думать.
О «ЗИЛах», заезжающих на пешеходные тротуары.
Интересно знать, за что на него ополчились? За что чистят?
За служебные секреты? Которые он может предложить вероятному противнику?
Вряд ли. Все эти секреты противник давно знает. И даже знает больше, чем знает генерал. Секреты в розницу враг покупать перестал. Потому что купил оптом.
Тогда зачем?..
Зачем его вначале убрали из рядов Вооруженных Сил, а теперь убирают совсем? Окончательно.
Кому он мешает?
И в чем мешает?
Вот два главных вопроса, на которые он, если хочет остаться живым, должен ответить.
Кому?
И в чем?
Госпиталь был новый. Хотя, как подозревал Зубанов, такой же, как тот, в котором он лежал несколько недель назад. Фальшивый. С одной палатой на пустом этаже не имеющего отношения к медицине здания. С автоматическим замком в ее двери, который все случайно захлопывают…
— Как ваше самочувствие? — спросил врач, обходивший единственного пациента.
— Спасибо. Хреновое.
— Что так?
— Скучно. Прошу перевести меня в общую палату.
— Вы потому туда хотите, что там не были. А кабы побывали, сразу обратно запросились.
— Чем там так плохо?
— Тем, что больных много. И каждый из них со своими капризами. И со своими анализами…
— И все равно я настаиваю на переводе меня в общую палату.
— Обязательно. Но немного позже. Когда вы поправитесь.
— Я уже поправился.
— Вас подводят ваши субъективные ощущения. А объективно вы еще нездоровы. Поверьте нам на слово. Вам надо соблюдать постельный режим.
— Здесь соблюдать?
— Здесь.
— Спасибо, доктор.
— Ну что вы, это наш долг…
Ну раз долг, то никуда не денешься. Придется находиться. В одиночной… палате…
— Вот ваши лекарства.
Медсестра была мила и хорошо вышколена.
— Вот эти таблетки надо выпить до еды. Эти — после еды.
— А когда еда?
— Когда вы захотите.
— Я сейчас хочу.
— Хорошо. Я распоряжусь.
Интересная больница. Напоминает ресторан. С отдельными кабинетами. Из которых не выпускают.
— Только вы таблетки выпить не забудьте.
— Не забуду.
Таблетки полковник не выпил ни до еды, ни после еды. Таблетки в этой больнице он не пил. На всякий случай. На случай, если его захотят отравить недоброкачественной пищей.
— Вот ваш завтрак.
Таблетки полковник растворил в остатке чая. Чай вылил в остатки супа. В суп бросил недоеденное второе.
— Что-нибудь еще?
— Спасибо, я сыт.
По горло.
Но долго отлынивать от лечения полковнику не дали.
— Перевернитесь, пожалуйста, на живот, — радостно улыбаясь, попросила медсестра. Сопровождаемая медбратом.
Это было серьезней. Ампулы, шприцы и медсестру в чае утопить было невозможно. Но и получать в нижнюю часть тела то, что до того растворял в чае, тоже невозможно.
— Приспустите, пожалуйста, штаны.
— Для вас? — многозначительно спросил Зубанов. — Для вас с превеликим удовольствием.
— Не для меня. Для проведения медицинской процедуры.
Нет, не обиделась. Не ушла. Не хлопнула дверью. Значит, придется действовать по-другому.
— У меня аллергия на лекарства, — предупредил полковник.
— На какие?
— Я же говорю — на лекарства.
— На все?
— Ну да, на все. Кроме спирта.
— Так не бывает!
— Бывает. У меня бывает.
— Больной! Немедленно перевернитесь на живот и приспустите штаны!
— Уступаю насилию.
— Полковник перевернулся и приспустил. И, спрятав лицо в подушку, усердно зажевал слюну, сбивая ее в пену.
— Мне долго ждать?
— Сейчас. Поудобней лягу.
Холодные пальцы медсестры собрали валиком кожу. Вогнали в него иглу.
— Ну как? — участливо спросила медсестра.
— Все хорошо.
— Ну вот, а вы говорили аллергия.
— Ну, значит, ошибался, — улыбнулся полковник и, сказав «ой!», закатил глаза и закинул голову, ударившись затылком о дужку кровати. Очень сильно ударившись. Чтобы ему поверили. В уголках рта у него запузырилась пена…
Фокус с пеной был, наверное, лишним. Но полковник посчитал, что кашу маслом не испортишь.
— Что с вами? — испуганно закричала медсестра. Полковник еще несколько раз треснулся головой о спинку кровати и, упав на пол, стал изображать агонию.
— Ты что сделала?! — заорал медбрат.
Сестра бросилась в дверь за помощью. Вломившаяся в палату толпа людей в белых и пятнистых костюмах четверть часа суетилась над не желавшим принимать лекарства организмом.
Когда дело дошло до новых вливаний, полковник очнулся.
— Нет! — закричал он, увидев шприц. — Не подходите ко мне с этим! Я не хочу снова…
— Но это совершенно безвредное лекарство.
— Она тоже говорила, что безвредное! — показывая на медсестру, орал Зубанов. — Не буду! Уберите!
И даже на всякий случай выбил два шприца из чужих рук.
Вряд ли врачи поверили в его представление. Но цель была достигнута — он аргументировал свой отказ от приема лекарств, которые нельзя выплеснуть в чай…
Аллергический шок для больного не прошел бесследно. Больной перестал спать. Ночами.
С вечера до утра он лежал с открытыми глазами, вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Иногда он все же задремывал, но не больше чем на минуту и тут же просыпался.
Он измучился, но все равно не спал.
Наверное, он мог отдохнуть полноценно, если бы не кусал себя за пальцы. Больной кусал себя за указательный и большой пальцы, когда глаза его непроизвольно смыкались.
«Не спать!» — приказывал он сам себе.
Не спать!
Потому что, если спать, можно не проснуться.
Между бессонницей и вечным сном полковник выбирал бессонницу.
Иллюзий он не испытывал. Эта палата должна была стать его последним прибежищем. После того, что было, в живых его не оставят. Его зачистят!
Почему не зачистили до сих пор?
А черт их знает!
Раньше — потому, что он выполнял нужную им работу.
Теперь?.. Теперь, возможно, потому, что они надеются продолжить его использовать в качестве киллера.
Или, заметая следы, предложить следствию в качестве серийного убийцы. Естественно, в мертвом виде. Но в свежем виде, раз они тянут время.
Не исключено, что они с его помощью хотят скомпрометировать Безопасность. И ждут удобного случая…
Возможно, удумали что-нибудь еще.
Но, при любом раскладе, живым из этой палаты его не выпустят. Если только он сам о себе не позаботится…
Значит, надо заботиться…
Полковник Зубанов начал готовить побег. Третий за неполные два месяца. Только этот в отличие от тех, предыдущих, серьезный. Без дураков. Без подсунутых ему легких решений. И без спонтанных порывов.
Зубанов запоминал лица входивших в палату людей, составлял график их приходов и уходов, замечал привычки… Всеми правдами и неправдами выяснял местоположение и планировку здания.
Как выяснял?
Подглядываниями и подслушиваниями. Подглядываниями в окна, щели и замочные скважины. Подслушиваниями через те же щели и замочные скважины чужих разговоров и отдельных реплик вроде:
— Я от остановки сегодня двадцать минут шла… Или:
— На вахте привязались к пропуску… Значит, вход в здание по пропускам. А до ближайшей остановки двадцать минут хода…
