Ознакомительная версия.
— Вот же сучонок! Фирка — в жопе дырка!
Корней пытался унять свой гнев и выругаться пожестче в адрес ненавистного певца. Но получались какие-то детские считалки, а не унижающие и уничтожающие, как ему того хотелось, ругательства. От собственного бессилия Фрост еще больше нервничал и злился. Не выпуская статуэтку бронзового атланта, он набирал телефон Романа Ротмана. Тот долго не отвечал, но с третьей попытки телемагнат услыхал то ли шепот, то ли сопение в трубке. Корней раздраженно гаркнул:
— Твою за ногу!.. Роман! Ты что сопишь? Алло!
— Да-да, — еле-еле слышно донеслось из динамика.
Фрост разозлился пуще прежнего:
— Ротман! Не мычи! Отвечай!
— А кто это? — странный придушенный голос не был похож на Романов, но все же это был именно радиобог Ротман.
— Е-е-оперный театр! Рома, это Корней! Корней Фрост. Ты чего шифруешься? — недоумевал телемагнат.
— А-а-а-а? Тьфу ты! Корней, ты, как всегда, очень не вовремя! Я не могу ни с кем сейчас говорить. Все! Прощай!
Фрост едва успел завопить в ухо исчезающего коллеги:
— Погоди ты!!! Срочные вести! Обнаружилось завещание Шлица.
— Ну и что?! — почти равнодушно, но все так же приглушенно отвечал Ротман.
— А вот и то! Рома, мы с тобою в полной жопе! Ни тебе, ни мне там не оказалось места, а вот Кирке Фарфорову аж целый особняк обломился!
— С какого перепугу? — казалось, Роман на секунду заинтересовался этой странной новостью, но тут же, не дожидаясь, пока Фрост наберет в рот побольше воздуха для ответа, сам продолжил: — А мне вообще насрать! Я на Лазурном Берегу. В ближайшее время возвращаться не планирую. Понял мою телеграмму? Бывай, Корней… И вот еще… мой тебе совет: проверь свои документы по каналу, стройке, газете и все остальное. Пока не поздно… — Связь оборвалась. Фигура атланта полетела на пол.
«Бух!» — глухо охнул «ТЭФИ».
— Козлы! Уроды! Скоты!
Фрост изрыгал оскорбления и проклятия в адрес человечества. Ротман по каким-то неведомым причинам отказался выслушивать и обсуждать новости про дело, которое волновало всех медиаолигархов последние месяцы. Видимо, у РР нашлись более важные дела. Тем более что в последние дни он вообще не появлялся на отечественном горизонте, отсиживаясь где-то в пределах трассы А-8 между Сен-Тропе и Сан-Ремо. На память о «жирных девяностых» большинство олигархов, включая медийных капиталистов, обзавелись виллами, домами и апартаментами на этой самой живописной дороге Европы.
— Что же это происходит?! Куда бежать?
Фрост мерил гигантскими ступнями пол кабинета и вслух задавал ему вопросы. Ценный паркет в ответ виновато скрипел при каждом шаге. Вдруг Фроста словно осенило; он рванулся к столу и судорожно переворошил кипу бумаг, большинство из которых составляли разноцветные и разномастные приглашения на всевозможные вечеринки и мероприятия, проходящие ежевечерне и еженощно в падкой на развлечения столице. Наконец на поверхность вынырнул сверкающий всеми цветами радуги конверт, усыпанный мелкими, но яркими хрусталиками. Внутри оказалась покрытая золотом пластиковая карточка. На ней — витиеватая надпись: «Гость Алимджана». И ниже: «Проход, уход и забота ВЕЗДЕ».
Фрост перевернул конверт. На ней красовалась завтрашняя дата. Именно в этот день вся русская тусовка стремилась в гости к Алиму. Там на далеком Лазурном побережье последние пятнадцать лет с завидным постоянством он принимал гостей. Если вы не получали подобной карточки в хрустальном конверте, то это означало лишь одно — вы не были приглашены!
— Срочно готовьте самолет. Завтра рано утром. Да! Скорее всего, один. Хотя все возможно. Все! Срочно! — пробегая мимо секретарши, выкрикивал Фрост.
«Последний шанс ухватить ускользающее наследство должен быть использован!» — твердо решил Корней Львович и, стиснув недавно полностью перестроенные зубы, помчался вниз по ступеням телецентра.
— Гражданин Фарфоров? Кирилл Брунович?
Выражение лица у офицера было строгим и взыскующим.
— Ну, да, — манерно изогнул бровь артист, — а в чем, собссно, дело?
— Вот постановление о вашем задержании, — сунул ему чуть ли не в нос какую-то бумажку мент, и едва Киря взял эту проклятую бумагу, на его кистях щелкнули наручники.
Наступила такая тишина, что, казалось, единственным звуком в аэропорту был далекий ор Кириных поклонников. А в следующий миг снова защелкали фотовспышки — с утроенной частотой.
— Киря в наручниках!
— Собственно-наручно… так сказать!!
— За такой снимок не меньше чем Пулитцеровская премия светит!!!
Фарфоров растерянно огляделся кругом, и глаза его панически заметались.
— Где Павлов? Немедленно позвоните Павлову! Он же мне обещал! Он же мне говорил!
Когда Агушину доложили, что Фарфорова привезли из аэропорта Домодедово мало того что в наручниках, так еще и в автозаке, он поначалу даже не поверил.
— Розыгрыш?
— Какой там розыгрыш? — криво улыбнулся Моджис. — Все натурально. Как в жизни. Не как на эстраде…
Агушин задумчиво почесал затылок и уставился на принесенную ему на утверждение доску с золотыми буквами, описывающими его новую должность.
— А какой умник сюда точку поставил?
— Но Геннадий Дмитриевич… — жалобно загундосил уставший переправлять буковки художник.
— Я же говорил, — беспощадно потыкал в доску Агушин, — точки не надо. Переправить.
Художник ненавидяще кивнул помощнику, они подхватили доску, вышли из кабинета, и Агушин снова почесал затылок.
— Ну, и как все это теперь разгребать?
Моджис только пожал плечами.
— Ладно, — вздохнул Геннадий Дмитриевич, — доставьте его сюда. Закрою вас всех своей широкой генеральской грудью.
— Прямо в наручниках доставить? — не поверил Моджис.
Агушин счастливо улыбнулся:
— Разумеется. Будет что внукам рассказывать: скажу, я эту вашу звезду собственноручно из наручников доставал.
И спустя пять или семь наполненных ожиданием минут мимо ошалевшей секретарши протащили самого Кирилла Фарфорова.
— О, снимите это немедленно! — взмолился Агушин.
Один из конвойных достал ключ и щелкнул браслетами.
— Все-все, — махнул им Агушин, — я вас не держу.
Конвойные вышли, и генерал юстиции нажал кнопку селектора.
— Юлечка, будь так добра мне чашечку чаю, а Кириллу Бруновичу… — он глянул на Фарфорова. — Чай? Кофе?
— Ничего я не буду, — сердито буркнул Кира.
Агушин рассмеялся:
— Мой вам совет, Кирилл Брунович, ну, просто по жизни: никогда не упускайте случая сорвать попавшую на пути ягодку удовольствия. Завтра может оказаться поздно.
— Черного кофе, — буркнула звезда. — Только не какого попало. Будьте добры, венесуэльского.
Агушин кивнул и подался к селектору:
— И черного венесуэльского кофе для господина Фарфорова.
Секретарша опешила:
— А где я его возьму? У меня в пакетиках только этот… с орлом и статуей Свободы.
Фарфоров картинно закатил глаза:
— Ну, пусть будет с орлом и статуей…
Агушин дал секретарше «добро» на орла и развернулся к Фарфорову:
— Ну, что, Кирилл Брунович, вы ничего не хотите мне сказать? Все-таки вы так внезапно исчезли, еще приказ о вашем задержании до аэропорта не дошел…
Фарфоров напрягся:
— Вы же нашли убийцу! Что вам еще надо?
Дверь открылась, и Агушин принял из рук секретарши чашечку чая.
— Но мы не нашли заказчика…
Фарфоров побледнел.
— И вы хотите сказать, что я…
— А вы что хотите сказать? — вопросом на вопрос отозвался Агушин.
Кира поджал губы:
— Я любил Шлица. А Шлиц любил меня. Тому подтверждение его завещание. Он же мне студию оставил! В центре Москвы! Понимаете?
— Еще бы, — кивнул Агушин. — За такую студию можно не одного, а целых трех Шлицев замочить.
Кира непонимающе распахнул большие глаза.
— Зачем мне его убивать? Он же мне целую студию завещал!
— А вот за этим! — рассмеялся Агушин. — Именно потому, что завещал!
Кирилл покачал головой:
— Чудовищная логика! Нечеловеческая прямо! Иезуитская… Вы что, и впрямь видите мир в таких омерзительных красках?!
Они не могли понять один другого. В принципе.
Утро началось для Артема с неприятностей, и первую плохую новость сообщил старый армейский друг Саффиров.
— Короче, слушай, Тема, на мое начальство давят.
Павлов сосредоточился. Он ждал, что замыслившие переоформить бизнес покойного Шлица на себя Фрост и Ротман не остановятся, но, чтобы давить… даже не на Шамиля, а на его начальство… здесь нужно было подключать серьезные ресурсы!
— А поточнее, Шамиль Ренатович, можно? Что значит давят?
— А вот то и значит, — зло отозвался Шама, — я, конечно, оборону держу: пока все новые учредители с паспортами не явятся, никаких перерегистраций быть не может!
Ознакомительная версия.
