Хендрикс навел объектив на окно слева от входа проверить, где находится спальня: в задней или передней части дома. Но был вынужден положить камеру на траву. Пот затек в глаза, их защипало. Да, жара в лесу — не подарок. Зато этим голубкам теперь лафа.
Скукоженная фигурка мальчика под деревом — свидетельство весьма красноречивое.
В два сорок три, старательно записывал детектив, Карен Уэлфорд показалась у окна рядом с кухней. Он следил за ней в камеру, запечатлевая ее размытый силуэт, пока она беспокойно сновала туда-сюда за сетчатой дверью, потом остановилась и нагнулась, приняв позу человека, снимающего нижнее белье.
Через несколько секунд в наушниках зазвучал пронзительно ясный, раздраженный мужской голос: «Как ты могла позволить ему вытворять с собой такое?!»
«Он сегодня возвращается», — сказала Карен.
Молчание.
«Обещай никогда больше не касаться этой темы…»
Хендрикс увидел, как всколыхнулась высокая трава у ограды, повеяло прохладой, и в уши ему ворвался нахлынувший следом рев прибоя.
«…мы никогда об этом не говорили, хорошо?»
Вероятно, она убедила его изменить решение.
Долгая пауза. В спешке отматывая пленку назад — вдруг удастся компенсировать что-нибудь из того, что он пропустил, — Хендрикс услышал наконец голос Карен: «У нас нет выбора».
Затем показалась чья-то рука и закрыла окно.
В город Карен отправилась пораньше. На выезде из Долины Акаций она забеспокоилась о том, как вписать в график визит в парикмахерскую, поскольку в данном случае он займет меньше времени, чем ей было отведено после полудня. Имея в запасе два с лишним часа, которые можно было убить до возвращения Тома с работы, Карен решила рискнуть проехаться в центр. Под вымышленным предлогом она попросила Терстона высадить ее у магазина «Братья Брукс» на Мэдисон-авеню и оставшийся путь до Центрального вокзала прошагала бодрым шагом, бросая вызов жаре.
В квартиру Карен вернулась на такси.
Послонявшись по городу инкогнито — в джинсах, обвислой футболке и темных очках, — она остановилась под зеленым навесом на углу Восемьдесят пятой улицы и оглянулась посмотреть, нет ли за ней хвоста. Пожилая пара в абсурдных для этого времени суток вечерних туалетах протиснулась сквозь вращающиеся двери ее дома и в темпе фуги зашаркала под ручку к ожидавшему у обочины кебу. Считая нужным поспешить, Карен вихрем пронеслась мимо них в вестибюль дома номер 1180 по Пятой авеню, как будто у нее уйма неотложных деловых встреч и весь день расписан по минутам.
Поднимаясь в пентхаус, все еще взвинченная беспредметной гонкой, она поинтересовалась у швейцара Алекса, все ли в порядке с лифтом, а то он слишком медленно едет. Не поворачивая головы, швейцар дал ей более исчерпывающий ответ, чем требовалось, погасив ее нетерпение своей литовской меланхоличностью: он возложил вину за похоронную скорость «этого труповоза» на перегрузку решетки, вызванную тепловой волной, и предрек очередное отключение, как в семьдесят седьмом, с грабежами и бесчинствами, похлеще, чем в Американском легионе.
Лифт вползал в небо. Карен почувствовала, как холодеет пот у нее между лопатками и на боках под руками. Дрожь от необъяснимого страха унялась. Чемодан был на месте, только в качестве дополнительной предосторожности она переложила его в другую ячейку. Теперь оставалось только ждать.
* * *
Очутившись в своей прихожей, Карен приперла спиной входную дверь, словно в нее ломился враг, и закрыла глаза.
Она никогда не чувствовала себя уютно, ночуя в городской квартире, претендующей на то, чтобы именоваться домом, но оформленной в духе роскошной стерильности — вроде «люкса» фешенебельного отеля, где идеально оборудованная кухня практически не используется, а диваны и кресла в сверхэлегантной гостиной никогда не примяты. Хотя у Неда здесь была своя комната, она не вызывала у него желания остаться. На столике в холле Карен заметила букет свежих цветов, составленный со знанием дела и помещенный в высокую восточную вазу, которой она раньше не видела. Рядом лежала аккуратная стопка нераспечатанных конвертов и записка Тому от уборщицы Эльвиры. После двух-трехдневного отсутствия у Карен появлялось чувство, что она внедрилась в чью-то чужую жизнь.
Она сбросила туфли и пошла наверх, ведя рукой по перилам лестницы, круто поднимавшейся вдоль обшитой деревом стены холла высотой в два этажа, стараясь не встречаться с лакированными взглядами тех, кого Том называл своими лжепредками. Стены были, как в мастерской художника, снизу доверху увешаны портретами, которые Том с его первой женой штабелями скупали на аукционе. Том утверждал, что ему любопытны люди на картинах. Верхом наслаждения, с упоением трактовал он всякий раз, когда у них собирались гости, было бы обнаружить какой-нибудь старый семейный фотоальбом, дошедший до нас из глубины веков, а не десятилетий. Для Карен они были скорее немыми свидетелями.
На площадке она стянула футболку и с некоторым вызовом бросила ее на богато украшенные резьбой перила балюстрады. Она еще не думала, что надеть. Том только вчера вечером объявил ей, что она должна сопровождать его на благотворительном вечере в Публичной библиотеке. Обычно он не ставил ее перед фактом. В других обстоятельствах она, возможно, нашла бы в себе силы сказать, что ей не хочется туда идти: тащиться в Нью-Йорк в самый разгар дня, оставить Неда одного в такое время!
Выхлоп холодного воздуха из кондиционера в хозяйской спальне слегка припахивал лавандой. Карен опустила плотные парусиновые шторы на окнах, ликвидируя панорамный вид на Манхэттен, из-за которого эту квартиру принято было считать пределом мечтаний. Стало не так жарко, городские шумы снизились до невинного басового гула. Карен вытянулась поперек кровати, расстегнула молнию на джинсах и закрыла глаза. Но уже через минуту-другую потянулась за маской для сна, которую она, как и в Эджуотере, держала в ящичке ночного столика.
Карен проспала, наверное, час с небольшим.
Стоя возле ванной, она смотрела на воду, хлеставшую из крана, и удивлялась со сна, почему та льется почти беззвучно. Потом уселась на плетеную позолоченную корзину для белья и выпила апельсинового сока — прямо из пакета, который она нашла в маленьком холодильнике в гардеробной Тома. Когда ванна наполнилась, Карен вернулась в спальню.
Открыв дверцы стенного шкафа с решеткой типа «жалюзи», она стала рыскать по вешалке с вечерними туалетами, удостаивая внимания только те из них, которые могли удовлетворить вкусам Тома. Ему нравились простые платья классического покроя — ничего такого, по чему ее можно было бы слишком легко опознать или что могло бы вызвать кривотолки. Она нашла коротенькое узкое черное платье без лямочек и, приложив к груди, повертелась перед зеркалом «псише» у противоположной стены.
Не вполне удовлетворенная своим видом, Карен взяла платье двумя пальчиками и милостиво позволила ему упасть к ее ногам, внезапно устыдившись того, что она все еще старается заслужить одобрение мужа.
Но это еще не все. В зеркале над своими голыми плечами она увидела, что верхний ящик ее письменного стола был чуть выдвинут. Он должен быть заперт! Она резко развернулась, удивляясь, как это не бросилось ей в глаза, когда она вошла в комнату.
Письменный стол, точнее изящный секретер эпохи королевы Анны, который Карен превратила в склад, был забит бумагами: разрозненные письма, старые счета, неоплаченные квитанции за парковку, театральные программки, пригласительные билеты — сумбурная хроника ее нью-йоркской жизни, ее супружества, ее превращения в светскую львицу, ее все более редких выездов в город. Верхний ящик, в котором хранились семейные медицинские карты, она всегда держала под замком. Служанка, разумеется, знала, где лежит ключ, но подозрение, что Эльвира копалась в ее столе, было абсурдным.
Это мог быть только Том.
А почему нет? После «прорыва» Неда он, что вполне естественно, захотел просмотреть записи доктора Мискин. Карен выдвинула ящик целиком и обнаружила, что искомая папка лежит на самом верху. Но Том за всю неделю ни разу не ночевал в городской квартире, ему пришлось бы выкраивать время, чтобы заехать сюда с работы. Но и это, каким бы добросовестным отцом он ни был, казалось маловероятным.
Она достала папку Неда, которая всегда вызывала у нее чувство вины своей объемистостью, и пролистала машинописные страницы с психоаналитическим отчетом Лии Мискин. Ничто в ее записях не помогло Карен понять, почему ее сын спустя пять месяцев после того, как ему исполнилось три года, перестал разговаривать, как будто это было одним из факультативных приложений к жизни. Впрочем, Мискин не вполне владела информацией. Карен сказала ей — в присутствии Тома, — что не было никаких предвестий. Но это не соответствовало действительности. Вскоре после того, как она стала брать Неда с собой в Овербек на свидания с Джо (исключительно в те дни, когда у няни был выходной), мальчик выдал ей как снег на голову: «Мам, я совсем не хочу учиться говорить».
