Александр Розов - Химера

— То есть, — предположила Элис, — человеку кажется, что он превратился в леопарда, и это, говоря современным языком, поднимает его боевой дух?

— Такого мнения придерживались колониальные власти Сьерра Леоне, когда, в XIX веке, они узнали о культе леопарда. Сохранилось решение от 1892 года о запрете туземного культа, адепты которого якобы надевали на себя шкуры леопардов и перчатки с ножами-когтями, и в таком виде устраивали кровавые нападения на людей. Сообщения туземцев о том, что люди племени Муру действительно способны превращаться в леопардов, были сочтены просто местным суеверием.

— Вы хотите сказать, что это было не просто суеверие? — спросила она.

Экспозитор пожал плечами.

— Я просто принимаю факты такими, какие они есть. С 1899 по 1912 год по подозрению в причастности к «криминальной секте леопарда» в британской Африке было арестовано около 500 человек. Но свидетели-туземцы, которых опрашивали в связи с убийствами, отказывались соглашаться с тем, что существует какая-либо секта или тайное общество, и настаивали, что убийства совершают настоящие леопарды. Рядом с телом всегда находили отпечатки лап леопарда, а само тело выглядело ровно как после нападения этого хищника.

Судья Гриффит, участвовавший в расследовании в 1912 году написал в своих мемуарах примерно так: «Африканский буш пропитан сверхъестественным духом, который соединяет животное и человека. Часть этого духа из окружающей обстановки передалась людям и оказывает влияние на их обычаи. У них поразительная способность скрывать то, что они хотят держать в тайне от других. Это результат существования из поколения в поколение тайных обществ».

— Судья, вероятно, заразился местной экзотикой, — заметила Элис, — сто лет назад Африка казалась другим миром, почти как сейчас какая-нибудь параллельная вселенная.

— Возможно. Но есть и более поздние документы. Так в 1946 году в Нигерии от когтей людей-леопардов погибло около 80 человек. Правительство объявило, что это дело рук сепаратистов, которые, якобы одевали особый камуфляж и перчатки с ножами, чтобы использовать суеверия о леопардах-оборотнях для дестабилизации обстановки. В отчетах Международного Красного креста за 1994 год описан сходный случай в Либерии…

— Вы-то сами верите в этих оборотней? — перебила Элис.

Андрэ снова пожал плечами.

— Я верю в существование очень древней религии, связанной с культом большой кошки. И у меня есть определенные основания в это верить. На фресках VII тысячелетия до новой эры, в древнем городе Чатал-Хююк, в Турции, многократно повторяется мотив женщины-леопарда. В мифах Египта и Эллады есть сфинкс, женщина-лев. В Мексике, на древних стелах ольмеков в Ла-Венты, есть много изображений женщины, занимающейся сексом с ягуаром. Согласно свидетельству судьи Гриффита (о нем я уже упоминал) в центрально-африканском культе леопарда сексуальный мотив сочетался с охотничьим. В мемуарах Гриффита есть перевод дагомейского заклинания-песни:

Предельно натуралистическое превращение человека в леопарда или ягуара было очень распространенным обычаем в самых разных частях света. Почему бы такому обычаю не существовать в культе химеры, если кто-то считает химеру своим тотемом?

— Честно говоря, это звучит дико, — заметила Эллис, — Все-таки Франция, XXI век.

— Я лишь высказал гипотезу, — сказал Андрэ, — Что касается дикости: если во Франции в XXI веке ислам считается нормальным, то и тотемизм нормален.

Элис покачала головой.

— Я не против любой религии. Но только до тех пор, пока она не становится причиной криминального насилия.

— Это все равно, что сказать: я не против алкоголя, если он не вызывает опьянения.

— Можно пить в меру, — возразила Элис, — после рюмки вина я спокойно сяду за руль, и закон это допускает. После католической мессы, я спокойно пройду мимо мечети или дацана, и мне в голову не придет бросить туда бомбу. Все хорошо в меру, и алкоголь, и религия.

— Э, нет. Вы рассуждаете так потому, что для вас и алкоголь и религия, это приправы к жизни. Как пармезан к спагетти. А если для человека это не приправа, а смысл жизни?

— Тогда пусть он лечится у психиатра.

— Но ведь в законе этого не написано, — иронически заметил он.

— И совершенно напрасно, — буркнула она.

… Комиссар Дюбуа убрал мобильник в карман и повернулся к Норману, — Вы слышали разговор, полковник. Моя версия об исламистах обретает некоторую почву, не так ли?

— И не надейтесь, — ответил Олле, — семья Харидж занимается марихуаной. То, что убиты их люди, наводит скорее на мысль, что экспозиция вообще не при чем. Какие-нибудь парни из Албании или с Гваделупы забили здесь стрелку парням Хариджа, и разговор у них не сложился. Ну а павильон разгромили так, по ходу дела.

— Но ведь ваш отдел занимался связями Хариджа?

— Да. Потому я и знаю, что к исламским экстремистам он никакого отношения не имеет. Это другой бизнес и все тут.

— А если я попрошу вас все-таки проверить это еще раз? Не обязательно официально.

— Предлагаете мне прокатиться к Азизу Хариджу?

— Да. С вами, Норман, он будет разговаривать иначе, чем с моими ребятами. Я скажу, чтобы они распечатали вам несколько фотографий. На случай, если он еще не в курсе.

— Хорошо. Я поеду к нему прямо сейчас. Но при одном условии, Огюст.

— Я понял. В отчете не должно быть никаких намеков на счет религиозного экстремизма, терроризма, и так далее. Правильно?

Олле скупо улыбнулся.

— Приятно с вами иметь дело, комиссар.

— С вами тоже, полковник.

Арабский ресторанчик на углу Барбес и Маркадет называлось «Ан-Наджм», т. е. «Звезда». Вывеска была только на арабском — ненавязчивый сигнал французам и прочим «западным людям»: НЕ ХОДИТЕ СЮДА. Но полковника Олле это не смутило. Он вошел и обратился к официанту:

— Махраба! Фэйн Азиз Харидж? (Привет. Где Азиз Харидж?).

Парнишка чуть не упал от удивления. Европейцы сюда вообще не заходили, а европеец, говорящий по-арабски… Если бы сюда зашла лошадь, официант бы удивился меньше. Впрочем, он, быстро пришел в себя и, сделав удивленные глаза, ответил:

— Миш арфа мин да (не знаю такого).

Норман вздохнул, покачал головой и тихо сказал:

— Валят, ана зариб. Энти айза мушкеле? (Мальчик, я тороплюсь. Ты хочешь проблем?).

Парнишка проблем не хотел, поэтому пробормотал «Сах» (ОК) и быстро нырнул в дверь за стойкой. Через несколько секунд, оттуда появился громила (ну просто брат-близнец тех четверых покойников из Люксембургского сада), и не слишком вежливо спросил:

— Эсмак?

— Ана шурта сердар Олле. Нхэб Азиз. (Я полковник полиции Олле. Мне нужен Азиз).

Громила пожал плечами и коротко бросил.

— Мафи (невозможно).

— Хау! (я все сказал), — проинформировал Норман, уселся за столик и закурил сигарету.

Через минуту появился тот же громила, и с низким поклоном, сказал:

— Леу самахт, Олле-саид. Удкуль фадляк. (Извините, господин Олле. Прошу вас).

Еще через полминуты они оказались в скромно, но элегантно обставленной комнатке, где на широком полукруглом диване за маленьким столиком сидел полный пожилой араб интеллигентного вида в белом костюме. Провожатый мгновенно испарился, а Норман, без церемоний, начал разговор:

— Здравствуй, Азиз. У тебя проблемы.

— Салам, полковник, — спокойно ответил араб, — Я знаю, что у меня проблемы.

— Откуда?

— Сначала убили людей из нашего дома. Потом пришел ты. Разве ты просто так придешь?

— Да, это точно. Кто их убил и за что?

Азиз вздохнул:

— Садись, выпей чаю. Дай пожилому человеку побыть гостеприимным хозяином.

Норман уселся рядом с ним, сделал глоток из полусферической фарфоровой чашечки, и поинтересовался:

— Зачем ты послал своих парней в Люксембургский сад?

— Меня попросил один человек, — ответил Азиз.

— Имя?

— Ох, полковник, разве ты не знаешь, что в наших делах нет имен?

— Это уже другие дела, Азиз. Из-за вашей торговли травкой я бы не приехал.

— Тогда что?

— Исламский терроризм.

— Мне сказали, это просто магазин с сувенирами.

— Кто тебе это сказал?

— Один человек. Побить стекла в магазине с сувенирами — не терроризм. Ищи лучше тех, кто их убил.

Норман покрутил в пальцах чашечку и предложил:

— Хочешь, я уйду, оформлю бумаги, и через час вернусь?

— Зачем, полковник? Разве я отказываюсь сотрудничать?

— Твои парни разгромили религиозную выставку, а потом их кто-то убил. Это — терроризм. Ты говоришь: «я не знал, что это — религиозная выставка». Я спрашиваю: «кто знал?». Ты говоришь «один человек», а имя не говоришь. Это укрывательство террориста. Я говорю: «хочешь, чтобы это было написано на бумаге?». Ты говоришь: «не хочу». Тогда я снова спрашиваю: «имя?». Нет имени — нет сотрудничества.