Страусс вздохнул и закурил следующую сигарету. Оллхоф засыпал в кофеварку новую порцию кофе.
Меньше чем через три минуты Слайго и доктор вернулись. Доктор выглядел совершенно изумленным. Слайго — слегка разочарованным. Я внимательно посмотрел на Уорбертона. На его лице не было никаких отметин. Слайго явно его не тронул.
Оллхоф встретился взглядом со Слайго, и тот кивнул.
— О’кей, — сказал Оллхоф. — Теперь вы, Граймс.
Глаза Граймса заметались.
— Инспектор, — начал он. — Я честный человек. Кроме того, я не уверен, что все это законно. Я…
Слайго улыбнулся, но в его улыбке не было веселья. Он поднес к носу Граймса огромный кулак и сказал:
— Сам пойдешь или как?
Граймс судорожно сглотнул. Он пошел сам.
Мы сидели в полной тишине. У всех, кроме Оллхофа, был весьма озадаченный вид. Потом из спальни донеслось сочное проклятие — это ругался Слайго. Мгновение спустя он вышел оттуда, а за ним выскочил и Граймс.
Мне снова показалось, что Слайго разочарован. Граймс же, подобно Уорбертону, был невредим, но слегка ошарашен. Он опять сел на краешек стула. Я заметил, что Уорбертон смотрит на Оллхофа взглядом психиатра, опасающегося, что его пациент может начать буйствовать.
— Прекрасно, — сказал Оллхоф после того, как Слайго кивнул. — Вы, Страусс.
Страусс спокойно пожал плечами, поднялся со стула и вслед за Слайго прошел в спальню. Хлопнула дверь.
Протекла минута. Вдруг мы услышали звук удара; потом еще один, погромче. Деревянная дверь не смогла заглушить вопля, полного боли. Еще через минуту она открылась, и Страусс вбежал в комнату.
У него не хватало одного переднего зуба. Под правым глазом наливался синяк. Кровь из разбитой губы капала на галстук. За ним вышел и Слайго — его маленькие глазки блестели, а на лице было написано глубокое удовлетворение.
Страусс поднял обе руки, правой указывая на Оллхофа, а левой на Слайго.
— Это незаконно, — закричал он. — Это хулиганство. Вы с ума сошли. Нарушаете права свободного гражданина. Вы у меня попляшете! Я вас…
— Сядьте, — сказал Оллхоф.
Страусс открыл рот, точно собираясь выплюнуть еще несколько угроз. Слайго со счастливым видом шагнул к нему. Страусс закрыл рот и сел на свое место.
— Я так понимаю, — обратился к Оллхофу Уорбертон, — что мистеру Страуссу сделали в спальне то же предложение, что и нам с Граймсом?
— Да, — ответил Оллхоф, — только он отказался его принять.
— Почему? — спросил Уорбертон. — Это же просто смешно. Если вам предлагают либо быть избитым, либо съесть безвредную таблетку аспирина, вы, разумеется, выберете второе.
— Таблетку аспирина? — выпалили мы с Баттерсли одновременно.
— Конечно, — произнес Оллхоф. — Ты провалил мой план поимки преступника в квартире Мэнсфилд. Вот мне и пришлось прибегнуть к хитрости.
— Я слушаю, — сказал я.
— Ну, — отозвался Оллхоф, — поскольку он не знал, что Гарриет Мэнсфилд мертва, он думал, что отравленная таблетка до сих пор находится в пузырьке с аспирином. Слайго по очереди отводил их в спальню. А там предлагал либо принять таблетку из пузырька Гарриет, либо получить по физиономии. Понятно, что Граймс с доктором были шокированы. Но для любого нормального, невинного человека здесь есть только один выбор. Они приняли таблетку.
— А Страусс нет, — закончил за него я, — потому что боялся умереть. Возможной смерти он предпочел избиение.
— Да-да, это совершенно очевидно, — подтвердил Оллхоф с нарочито скучающим видом. — И не менее очевидно, что именно Страусс убил Дейнтли и Гарриет Мэнсфилд.
Страусс уставился на Оллхофа и промокнул платком окровавленные губы. Он не впал в панику. В глазах его отражалась сосредоточенная работа мысли. Потом он сказал:
— Знаете, Оллхоф, вы такой же тупой, как этот громила, что меня бил. Наплели тут теорий. Но у вас нет ни одного факта, который мог бы убедить прокурора в моей причастности к этому делу.
Мне подумалось, что он прав. Эксперимент Оллхофа с аспирином и тяжелыми кулаками Слайго мог быть чрезвычайно убедителен для нас, но в суде он не значил бы ровным счетом ничего, даже если бы Страусса взялся защищать самый безмозглый адвокат в штате. И Оллхоф должен был понимать это не хуже других.
— Итак, — произнес Оллхоф ровным голосом, точно дело было уже закрыто и сдано в архив, — у Мэнсфилд, вероятно, был роман со Страуссом. Возможно, он давно кончился. Но по просьбе Страусса она уговорила Дейнтли открыть дверь. Потом ее охватил страх. Она знала, что Страусс жесток и безжалостен. И знала, что ее жизнь теперь тоже в опасности. Поэтому она и обратилась ко мне за помощью. Но отравленный аспирин Страусса сделал свое дело.
— Звучит все это замечательно, — сказал Страусс, — но что вы будете делать дальше? Отравление вы на меня повесить не можете. А что касается Дейнтли, то у меня есть алиби.
Я вспомнил, что Страусс был с карликом в баре и не мог убить его в течение всей роковой ночи. Я согласно кивнул головой.
— Боже мой, — воскликнул Оллхоф, — неужто вы думаете, что я с этим не разобрался?
— Не пойму, о чем вы говорите, — ответил Страусс. Впрочем, по нему было видно, что он отлично все понимает.
— Если я прав насчет того, что Мэнсфилд пришлось уговаривать Дейнтли открыть дверь, поскольку Дейнтли боялся Страусса, то очевидно, что карлик не стал бы разгуливать со Страуссом по барам. Нет, это была лишь перестраховка — дополнительная трудность, вроде запертой двери.
— Я что-то не разберу, — признался я. — Ведь Дейнтли действительно был со Страуссом в баре — или нет?
— Нет, — сказал Оллхоф. — Когда бармен вспомнил, что Страусс приходил вместе с карликом, он автоматически решил, что это был Дейнтли. Карлики не так уж часто встречаются. Но это был вообще не карлик. Это был мальчишка.
— Мальчишка? — удивился я.
— Да, — подтвердил Оллхоф. — Возможно, нанятый через театральное агентство, одетый в брюки и котелок. Помните — тот карлик пил шипучку, хотя Граймс сообщил нам, что его компаньон был не дурак выпить. А еще учтите, что спутник Страусса держал во рту незажженную сигарету. Это бывает с теми, кто курит сигары. Но с теми, кто курит сигареты, — никогда. Страусс хотел запутать нас, заперев мастерскую Дейнтли, но решил, что этого мало, и вдобавок обеспечил себя фальшивым алиби.
Оллхоф потянулся к кофеварке. В комнате наступила долгая тишина. Я обдумывал все, сказанное инспектором. И не находил ни одной ошибки. Его версия была безупречна. Но с точки зрения закона она по-прежнему выглядела неубедительно. Страуссу и впрямь нечего было опасаться. У Оллхофа явно не хватало доказательств.
Сидящий на другом конце комнаты Страусс самодовольно улыбнулся, и я понял, что он думает о том же.
— Инспектор, — сказал он, — вряд ли вы сможете обвинить меня в нарушении общественного порядка. Вы же знаете: присяжных баснями не кормят.
— Есть и еще одно обстоятельство, — заметил Уорбертон. — Я не слишком хорошо разбираюсь в законах…
— И в медицине, — ввернул Оллхоф.
Уорбертон бросил на него сердитый взгляд и продолжил:
— Я не слишком разбираюсь в законах, но, по-моему, в суде принято устанавливать мотивы преступлений. Вы об этом совершенно забыли, инспектор.
Честно говоря, я и сам об этом забыл.
— Верно, Оллхоф. Вы же не объяснили, зачем Страуссу понадобилось убивать Дейнтли.
Оллхоф поставил кофеварку на электроплитку.
— Идиоты, — огрызнулся он. — Мотив так очевиден, что и объяснять не надо. Все из-за этого чертова письма. Письма Джорджа Вашингтона.
— Вы хотите сказать, что письмо было у Дейнтли и Страусс украл его после убийства?
— Разумеется.
— Господи, неужели это письмо того стоит?
— Спросите-ка Уорбертона, сколько он собирается за него заплатить.
Я вопросительно поглядел на доктора.
— Все уже решено, — сказал он. — Мы сошлись на ста пятидесяти тысячах долларов.
Баттерсли присвистнул. На меня это тоже произвело впечатление. Оллхоф повернулся к доктору.
— И несмотря на то, что из-за этого письма убили человека, вы по-прежнему готовы за него заплатить. Короче говоря, вы покрываете судебные издержки Страусса. Благодаря вам он вполне может остаться на свободе.
Уорбертон пожал плечами.
— Это ваши проблемы, инспектор, а не мои. Мне нужно это письмо. Я готов дать за него хорошую цену. Мне плевать, откуда оно у Страусса. Меня заботит только его подлинность.
— И вы уверены, что оно подлинное?
— Вполне. Это подтверждено двумя экспертами. Один из них специалист по бумаге и чернилам, другой — по почерку.
Оллхоф с шумом втянул в себя воздух.
— Вот ведь не повезло, — сказал он. — Как же мне неохота вам помогать, доктор. Но ничего не поделаешь…
