Она не сводила с него глаз.
Нет грехов — нет вины.
Нет вины — нет виновных.
Нет виновных — нет справедливости.
— Вы хотите продавать богатым отпущение грехов, вторгаясь в их мозг, верно? Заплатите, и мы подарим вам прощение…
Ее трясло от ярости. Самым ужасным было осознание того, что несчастные богатые люди попадутся на эту удочку. Как раз это и предполагал Аром. И поплатился жизнью.
Рама Супачай внимательно смотрел на нее. Казалось, ее слова совсем его не задели. Он выглядел скорее удивленным, как будто заметил неожиданное поведение одной из своих крыс.
— Итак, вы полагаете, что это неверно: забыть то, что заставляет человека страдать или чего он стыдится? Верно, доктор?
Теперь казалось, будто вся эта ситуация его забавляет.
Сириль заморгала.
— Я полагаю, что этим должен заниматься человеческий мозг. И время.
Исследователь подошел к ней и медленно сказал:
— Однако вы не говорили такого несколько лет назад.
Сириль вытаращила глаза.
— Простите?
Рама Супачай скрестил руки на груди и сделал еще один шаг в сторону Сириль, рассматривая ее, будто объект своих исследований в лаборатории.
— То есть вы действительно ничего не помните? Интересно…
Он почесал подбородок. Сириль вздрогнула.
— Объясните… — слабым голосом попросила она.
— Даже увидев меня, вы ничего не ощутили? Никаких воспоминаний? Совсем ничего?
Сириль почувствовала, как внутри у нее все заледенело: она не понимала, о чем говорит тайский исследователь.
— Нет, я вас никогда не видела.
Рама загадочно улыбнулся.
— Вы были одной из первых. A-а, должно быть, я переборщил.
— О чем вы говорите?
— Вы что, не помните нашу встречу? Это было тогда же, во время конгресса. Вы обратились ко мне десять лет назад, когда я еще работал в Бангкоке. С тех пор я существенно улучшил свою технику: больше нет полной «отключки». По крайней мере, в большинстве случаев.
Сириль хотелось убежать как можно дальше, заткнуть уши, но она не могла даже пошевелиться.
— С чего бы я обращалась к вам? — наконец удалось произнести ей.
— Вы хотели кое-что забыть.
— Ах да! — воскликнула она истерическим голосом. — И что же?
Губы Рамы Супачая сложились в легкую улыбку.
— Последний месяц своей жизни.
Его слова ранили Сириль, будто стекло. Она сидела, окаменев, на деревянном ящике. Тело ее было ледяным, словно она давно покинула мир живых. У нее перехватило дыхание, сердце, казалось, перестало биться в груди, а мозг — функционировать. Время как будто застыло. Она не могла пошевелиться, а ее способность мыслить куда-то исчезла. Деревья бонсай превратились в сгорбленных стариков, злобно смеявшихся над ней. Небо потемнело, море разволновалось, на оконном стекле заблестели капли воды. Похоже, поднялся ветер… Сириль была в шоковом состоянии. Ее ум блуждал в какой-то нелогичной местности, где невозможное становится возможным.
— Доктор, с вами все в порядке?
Она подскочила от испуга, словно ее резко разбудили. Кровь, похоже, снова начала циркулировать в ее жилах и достигла головного мозга.
— Я вам не верю… — слабо выговорила она.
Рама Супачай прищурился. Тени вытянулись. Он позвал охранника и что-то сказал ему на тайском языке. Несколько минут спустя в помещении появился мальчик лет десяти, одетый в футболку и шорты цвета хаки. Рама Супачай включил в оранжерее свет и бросил несколько слов ребенку, который неподвижно стоял, склонив голову. Потом он обратился к Сириль:
— Подойдите, доктор, и обследуйте его.
Сириль потребовалось несколько секунд, прежде чем она сумела пошевельнуться. Она встала, не понимая, о чем хочет сообщить ей Супачай, и подошла к мальчику, смотревшему на незнакомую женщину ничего не выражающим взглядом.
— Что вы хотите, чтобы я сделала? — спросила она.
— Я же вам сказал: обследуйте его. Вы сами все поймете.
Пальцы Сириль, не зная, что искать, ощупывали ребенка: его руки, ноги, живот, голову. Потом отодвинули пряди волос со лба… и вдруг она даже вскрикнула от удивления…
* * *
Париж, 13 часов
Такси остановилось у входа в отделение неотложной медицинской помощи больницы Кошен. Тони открыл дверь и помог Мари-Жанне, надевшей черные очки, выйти из машины. Он взял сумочку девушки, подал ей руку, и они молча прошли до здания хирургической ортопедии.
— К счастью, это лишь перелом таза, — сообщил он. — Ему предстоит иммобилизация в течение восьми дней, после чего — тренировки ходьбы на костылях. Вот увидите, у вас тоже все будет в порядке.
— Может быть, перейдем на «ты»? — предложила Мари-Жанна, опираясь на руку Тони.
Какое облегчение почувствовала она, когда он вошел в ее палату в больнице Кенз-Веня, куда Тони отправился сразу после того, как убедился, что с Нино все в порядке. Они долго беседовали. Мари-Жанна, доверившись ему, рассказала все: о Жюльене, о Бенуа, о своем ужасе при мысли о том, что он вернется. Поговорив с врачом, Тони сделал Мари-Жанне предложение, от которого она не могла отказаться:
— А что, если вы поживете у нас, пока не вернется Сириль?
Мари-Жанна и Тони поднялись на четвертый этаж и вошли в палату Нино.
— Привет! — воскликнул сицилиец, увидев знакомые лица.
— Познакомься с Мари-Жанной.
— Мы уже знакомы.
Племянница Сириль узнала этот голос, вежливый и властный. Она слышала его в Центре и тут же вспомнила красивого брюнета, которому он принадлежал. Тони усадил ее на стул.
— Мари-Жанна останется у нас до возвращения Сириль, — объяснил он.
— Отличная идея, — ответил Нино устало.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Тони.
— Как человек, которого сбил мотоцикл.
Тони наклонился и запечатлел на его лбу поцелуй.
— У меня есть хорошая новость и плохая.
— Начни с хорошей.
— Полиция нашла владельца мотоцикла.
Нино бросил на него мрачный взгляд.
— А плохая?
— Это Маньен.
Медбрат некоторое время молчал, «переваривая» информацию.
— Его арестовали?
— Да.
Мари-Жанна заерзала на стуле.
— Рудольф Маньен?
— Ты его знаешь? — спросил Тони.
— Да. Он ненавидит Сириль, и это взаимно.
Нино попытался пошевелиться, но каждое движение причиняло ему боль.
— Тони, ты проверял мою электронную почту? Есть новые письма?
— Нет, ничего.
Мари-Жанна снова поерзала на стуле.
— Боюсь, что она в опасности.
— Нам не остается ничего другого, кроме как ждать, — сказал Нино. — Если мы понадобимся, Сириль свяжется с нами.
Дверь с глухим стуком закрылась, и Сириль поняла, что ее последняя надежда растаяла. Двое охранников заперли ее в прилегающем к вилле темном чулане площадью около четырех квадратных метров, с бетонными стенами. Из мебели здесь была только детская железная кровать, прикрепленная к полу.
Сириль усадили на тюфяк с запахом плесени и приковали наручниками к цепи, прикрепленной к изголовью кровати. Она рассматривала единственную на потолке лампочку.
«Как я до этого дошла? Что я наделала десять лет назад?»
Она подтянула колени к груди. Цепь зазвенела. Сириль сидела неподвижно и размышляла.
«Я обречена».
Тогда Рама Супачай подошел к Сириль, обследовавшей ребенка, и провел острием секатора по ее щеке.
— Если вы полагаете, что можете разжалобить меня, то ошибаетесь, — заявил он. — В данный момент я не могу заняться вами, поскольку должен провести очередной этап своего исследования. Но обещаю, что уже завтра в моей лаборатории будет все необходимое для того, чтобы заставить вас заговорить. И вы скажете мне, где находится этот проклятый телефон и кто пытался предать нас.
Сириль понимала, что ей не удастся смягчить его.
«Если они узнают, где телефон, то найдут его владельца и убьют нас всех: его, Жюльена и меня».
Все кончено. Ей было тридцать девять лет, а жизнь уже подходила к концу. Сириль обхватила голову руками.
«Никогда не думала, что это так закончится».
А все из-за ее амнезии, этой потери памяти, не имевшей никакого отношения к патологии. В очередной раз она принялась прокручивать в голове сложившуюся ситуацию. Но на этот раз у нее было несколько новых частичек мозаики.
Она работала в Сент-Фелисите, когда там находился на лечении Жюльен Дома. Судя по документам, найденным Нино, и признанию Бенуа, она включила своего пациента в секретный протокол исследований мезератрола и эффективности его действия при серьезных психологических травмах. Эксперимент потерпел неудачу. Жюльен оказался в коме. Она была виновна в этом. В приступе гнева она ушла из Сент-Фе и отправилась с Бенуа на ежегодный конгресс. Они поругались. Она сбежала на несколько дней и изменила ему.
