Ральф Макинерни - Реликвия Времени

В прошлом мексиканское правительство распоряжалось своей нефтью далеко не лучшим образом. Однако после этих потрясающих открытий что-то произошло. Была образована новая народная партия, многие из членов которой уже избирались под другими знаменами, и было принято решение, что на этот раз нефтяные вышки, повылезавшие словно кактусы в окрестностях Гвадалахары, принесут благо всем. Подобные открытия были сделаны и в других местах. Народ Мексики в самое ближайшее время ожидало процветание, как это произошло с жителями Саудовской Аравии.

Когда Бенедикт XVI на следующий день после возвращения образа Мадонны Гваделупской в храм проезжал в своем лимузине вдоль границы, уже налицо были первые перемены. Перестрелки прекратились. Граница, подобно многим границам, снова превратилась в условную черту. Нужно было знать, где она проходит, для того чтобы вообще понять, что она существует. Теперь уже никто не пытался скрытно ее пересечь; теперь уже отпала необходимость в пограничной службе, пресекавшей поток нелегальной иммиграции.

Через месяц поток поменял направление. Иммигранты, законные и нелегальные, спешили вернуться на родину. Пошли разговоры о чуде.

Лулу нашла неубедительной причину, по которой Нил Адмирари отказался писать книгу о последних событиях. Вскоре после возвращения образа Мадонны Гваделупской в храм появилась книга, основанная на недостоверной информации, сенсационная, написанная в спешке автором, имевшим более четырехсот публикаций на своем счету — если этим можно было гордиться.

— Нил, это же сплошной бред. Твоя книга затмит эту низкопробную писанину.

— Лулу, подобная работа не для меня.

— Но как же аванс?

Хэкер, литературный агент Нила, заверил его в том, что возвращать аванс никто не потребует. Обе стороны заключали соглашение по доброй воле. Теперь обстоятельства изменились. При заключении соглашения подразумевался принцип ceteris paribus.[96] Конечно, пятнадцать процентов Хэкера также сыграли свою роль в том, как он интерпретировал контракт, подписанный Нилом.

Но Нил не мог признаться Лулу, что отказаться от книги его заставила Катерина Долан. Он беседовал с ней, желая узнать новые подробности о тех трех днях, которые она провела вместе с Ллойдом Кайзером в Чикаго, в гостинице «Уайтхолл».

— Тебе понравилось бы, если бы кто-нибудь написал о наших встречах в мотеле «Тореадор»?

— Кого это может заинтересовать? Разумеется, присутствующие не в счет.

Они сидели в квартире Катерины в Миннеаполисе. Казалось, Долан изменилась вместе с окружающей обстановкой. Куда подевалась та чувственная женщина, с которой Нил резвился в Калифорнии?

— По-моему, это заинтересовало Лулу, — тихо промолвила Катерина.

— Ты не посмеешь!

Катерина улыбнулась загадочной улыбкой Моны Лизы:

— Я этого не сделаю, если ты мне уступишь.

После такого предупреждения Нил не мог рисковать, продолжая работать над книгой. Ад не сравнится с яростью оскорбленной женщины.[97] Попытка найти другой подход к сюжету уж слишком напоминала торопливую халтуру, презрительно отвергнутую Лулу.

— Дорогая, Пендант со своим «Меркурием» удвоил мой доход.

— И, не сомневаюсь, удвоит еще раз. Я имею в виду престиж.

Вдумчивые статьи Лулу, посвященные похищению образа Мадонны Гваделунекой, удостоились высокой оценки, и ходили разговоры о том, чтобы собрать их в одну книгу. Это обстоятельство явилось для Нила более убедительным предлогом отказаться от своей книги. Муж и жена пишут книги на один и тот же сюжет?

Перед тем как расстаться с Катериной, они заговорили о Джейсоне Фелпсе.

— Знаешь, Катерина, я полагал, это ты его убила.

— Его убила Мирна.

Мирна? Этот синий чулок с кислым лицом и коротко подстриженными волосами?

Катерина рассказала, что давным-давно Мирна училась в аспирантуре в Беркли, и ее научным руководителем был Джейсон. Она в него влюбилась — по крайней мере, ее восхищение им было чем-то сродни любви. У них случился роман, который по прошествии времени стал для Мирны кульминацией ее жизни.

— Она была сражена наповал, когда узнала о наших с Джейсоном отношениях.

— Но он же выставил тебя за дверь.

— Мирна этого не знала. А я, сказать по правде, получала удовольствие, подначивая ее. Да, хорошая из меня получилась подруга, нечего сказать.

— Но ты ведь пошутила, сказав, что Мирна убила профессора?

— О, я говорила совершенно серьезно. Мирна сама призналась в этом. Я понятия не имела, что она приехала в Пинату.

— Мирна жила в «Тореадоре» все то время, пока там жил я.

— Судя по всему, пока меня не было, она приехала домой к Фелпсу, дрожа от возрожденной страсти. Проскользнув в кабинет, она подкралась сзади к Джейсону, сидевшему за письменным столом. Закрыла ему глаза ладонями, поцеловала в затылок и подула в ухо. А он вздохнул и сказал: «Катерина?» Тогда Мирна, вне себя от ярости, схватила полинезийскую дубинку и ударила его. Затем еще и еще.

— Боже милосердный. Почему она рассказала тебе все это?

Катерина выглянула в окно на виднеющееся невдалеке озеро Колхаун.

— Это явилось доказательством того, что ее чувства к Джейсону были сильнее моих. По-моему, Мирна ждала, что я заявлю на нее в полицию.

— Почему ты этого не сделала?

— Возможно, я не хотела доставлять ей это удовольствие.

— Вы с ней по-прежнему встречаетесь?

— Завтра мы обедаем в клубе «Миннеаполис». Хочешь присоединиться к нам?

— Может быть, как-нибудь в другой раз.

Это прозвучало как «никогда».

После встречи с епископом Сапиенсой Джордж Уорт передал приют рабочих-католиков в Пало-Альто в руки Лоури. Епископ убедил его в том, что он рискует разбить не только свою собственную жизнь, но и жизнь Клары.

— Джордж, вы и так уже сделали много добра. Но вы не монах.

Разумеется, Джордж возражал: совет епископа казался ему чересчур простым решением проблемы. В конце концов оказалось, что убедить Лоури еще труднее.

— Джордж, я только подпевала. Я не могу взять все на себя.

— Но сейчас у тебя как раз все получается лучше некуда.

— Pro tem.[98]

Джордж передал Сапиенсе возражения Лоури.

— Я с ним переговорю.

Итогом разговора явилось то, что Эмилио Сапиенса стал преемником Джорджа. Епископ переборол свое недовольство выбором места для приюта, хотя он продолжал время от времени бормотать: «Пало-Альто, Пало-Альто».

— Однако теперь вы вышли из тени «Диснейленда», — утешал его Лоури.

В ответ епископ Сапиенса довольно правдоподобно изобразил Дональда Дака.

Дон Ибанес выкупил участок Джейсона Фелпса, и Клара и Джордж поселились там, обвенчавшись в маленькой часовне, под взглядом Мадонны Гваделупской, пусть лишь копии, с улыбкой благословившей их. Джордж начал готовиться занять место своего тестя во главе обширных владений в Напа-Вэлли.

К дону Ибанесу вернулся дар речи, однако возраст давал знать свое. Старый идальго ходил сгорбившись и все больше времени проводил с Карлосом в саду. Он простил своему садовнику то, что тот ударил его лопатой. Обнаружив, что Карлос припрятал оригинал священного образа за алтарем и позволил Трэгеру отправиться в Мехико с копией, дон Ибанес выбежал из часовни, намереваясь объявить об этом всему миру. Карлос последовал за ним и, не в силах смириться с тем, что ему придется расстаться с объектом своего поклонения, схватил лопату и ударил почтенного идальго по затылку. В своем поступке он исповедался брату Леоне, вот почему священник не мог обвинить садовника, хотя ему этого и хотелось. Брату Леоне показалось, что по-христиански будет взять вину на себя — и это помимо того, что он не мог нарушать тайну исповеди.

Священник также чувствовал свою вину. Это он помог Карлосу водрузить оригинал за алтарем часовни, а копию повесил у себя в комнате. Брат Леоне выплеснул все это, пока дон Ибанес находился в коме, — в каком-то смысле то была его собственная исповедь. В конце концов, он был рад не меньше Карлоса, что истинный образ Мадонны Гваделупской снова висел в часовне.

Мигель Арройо с разочарованием наблюдал за тем, как латиноамериканское население Калифорнии уменьшилось наполовину и кровотечение продолжалось. Временами ему приходила мысль, что и он тоже должен уехать в Мексику. В конце концов Арройо остановился на должности почетного консула в Сан-Диего, что не требовало смены гражданства. Теперь он был гладко выбрит и, по слухам, стал пить сверх меры.