Они медленно шли через светлое современное здание — кабинеты, коридоры, спальни… Чистота и современность являли собой разительный контраст с нищетой пустыни. Дорогие плоские телевизоры, сияющая белая кухня. Стальные холодильники, наполненные пробирками. Это было похоже на перемещение во времени, на вывих пространства… как если бы посреди джунглей кто-то наткнулся на венецианское палаццо.
Дэвида и Эми проводили в спальню. Мартинес пытался выглядеть спокойным, обычным, пока они раздевались, но некая не оформившаяся до конца мысль тревожила его. Что-то такое… что-то… Что именно?
Он посмотрел на свои руки. Они что, действительно слегка дергаются? Может быть, они все же подхватили неведомую инфекцию… от растворившихся трупов…
Дэвид подумал о Мигеле, нюхавшем мясо. Он подумал о глазах Эми, о том, как она смотрела на него… не смотрит ли она до сих пор и на Мигеля так же, время от времени? Дэвида смущало отсутствие Элоизы. Эми подошла, поцеловала его.
— Эй…
— Элоиза, — сказал он. — Где Элоиза?..
— Понимаю, — ответила Эми. — Да, но… я так устала… Я даже думать не могу. Давай просто… завтра…
Она прижалась к нему. Испуганная, изможденная. Окно спальни выходило на море; резкий соленый ветер трепал занавески на открытом окне. Луна поднялась уже высоко. Она выглядела как белое лицо, зашедшееся в крике, лицо человека, которого пытают…
Они легли вместе в освещенной луной спальне и несколько мгновений лежали совершенно неподвижно.
А потом сразу заснули.
И Дэвиду снился сон.
Он ел какое-то мясо, вяленое, жилистое, жевал старательно; оно было очень жестким, с костями. Он находился в больничной палате своего деда, а за окном ослепительно сверкала пустыня. Потом дед приподнялся на кровати и на что-то показал; Дэвид обернулся, с полным ртом вяленого мяса, и увидел обнаженную девушку, стоявшую за окном, в пустыне. А потом он заметил: у нее нет рук. И рук у нее не было потому, что их жевал Дэвид. Он вдруг осознал, что он жует ее руки.
Дэвид проснулся, охваченный ужасом: была середина ночи, и он долго сквозь квадратное окно смотрел на все так же исходящую беззвучным криком луну, а Эми тихонько посапывала рядом с ним.
И, наконец, Дэвид обрел истину. Он все понял: понял, почему постоянно думал о своем деде. О стыде и чувстве вины деда. И почему он не мог этого объяснить, почему все это было покрыто тайной.
Он находился на запретных территориях своего ума, вошел в запретные земли.
Дед был каготом. Это было единственным объяснением, имевшим хоть какой-то смысл… это объясняло все. Дед был каготом. Неприкасаемым. Парией. Каннибалом из Гаскони. Каготы действительно были каннибалами. А Дэвид происходил от каготов. Он был одним из них.
Эми всхрапнула и повернулась; ее светлое обнаженное плечо выглядело в лунном свете мягким. Мягким, как какой-нибудь персик-суккулент.
Саймон стоял у телефона-автомата, рядом с кучкой изгнанных наружу курильщиков, прямо перед входом «А» лионского аэропорта. Над терминалами поднималось водянистое октябрьское солнце. Первые самолеты уже с ревом взлетали в серый утренний воздух.
Журналист взвесил на ладони блестящие евроценты. Он всю ночь пытался дозвониться до Сьюзи, но она так и не ответила. Не случилось ли с ней чего? Где сейчас Тим? Саймон чувствовал себя виноватым, его сердце то и дело покалывало. Он узнал кое-что от того монаха в Туретте, но стоила ли овчинка выделки? Где Сьюзи? А что, если там действительно что-то случилось? Она могла быть просто на работе… нет, еще слишком рано. И Коннор. Что с Коннором? Где его теща? И Тим?..
Эти вопросы просто рвали Саймона на части.
Ему больше некому было звонить. Он уже попытался связаться со своими родителями, но и их не оказалось дома…
Значит, выбора не оставалось. Он должен попробовать позвонить в полицию. Саймон уставился на монетки. Одна, Две, три…
Он опустил монетку в прорезь автомата. Прозвучал гудок. И журналист услышал:
— Старший инспектор Сандерсон.
Саймон заговорил не сразу, он сначала глубоко вдохнул пропитанный запахами аэропорта воздух — а потом начал стремительно задавать вопросы. Тим. Коннор. Сьюзи. Коннор. Тим.
Полицейский перебил его:
— Эй, Куинн, погоди, все в порядке. Я же здесь. Успокойся. Ты в телефоне-автомате?
— Да.
— Где именно?
Саймона тут же охватили сомнения.
— Во Франции. Я выбросил мобильник. Не мог ему доверять. Не знаю вообще, кому тут доверять. Объясни, что происходит?
Сандерсон ответил очень осторожно:
— С ними все в порядке. Твои жена и сын… они в порядке. Но… в общем, события развиваются. Прошлой ночью… Я сейчас как раз направляюсь к своему начальству. Мы тебе позвоним, обещаю, буквально через несколько секунд. Какой там номер?
— Развиваются? С Коннором действительно все в порядке? Они нашли Тима?
— Коннор в полном порядке. И Сьюзи тоже. Они как в сейфе, не беспокойся. Какой там номер?
Саймон постарался подавить свою тревогу; она подпирала к горлу чистой желчью, как будто его только что вырвало. Он заткнул второе ухо пальцем, чтобы ему не так мешал шум аэропорта, и продиктовал Сандерсону цифры.
— Жди там, — сказал старший инспектор. — Я сейчас переговорю с руководством. Жди на месте и… верь мне.
Саймон кивнул и повесил трубку. И уставился на скучный стальной телефонный аппарат.
— Bonjour…
Саймон резко обернулся. Учтивого вида француз в аккуратных джинсах и светло-бирюзовом кашемировом джемпере вежливо касался его плеча; мужчина показывал на телефон и улыбался.
— Je voudrais utiliser?[86]
— Иди отсюда! — прорычал Куинн.
Мужчина растерянно уставился на журналиста.
Саймон снова грубо произнес:
— Иди отсюда! Merci fucking beaucoup![87]
Француз отшатнулся, а потом буквально бегом бросился к терминалу.
Телефон зазвонил. Саймон схватил трубку.
— Отлично… — Голос Сандерсона звучал монотонно, однако в нем слышалось сочувствие. — Я просто хотел узнать последние новости у руководства.
— Так что там за… развитие событий?
— Я поставил дополнительную охрану к твоим жене и сыну. И к твоим родителям. Так что им ничто не грозит. Никто до них не доберется — ни эти религиозные чокнутые, ни кто-либо еще. Никто к ним не прикоснется! Мы тебе не звонили, потому что старались соблюдать крайнюю осторожность после случившегося…
Журналиста наконец осенило — он понял, к чему подбирается полицейский.
И Сандерсон тут же подтвердил его догадку:
— Это Тим, Саймон. Твой брат Тим. Почему ты нам раньше ничего о нем не рассказывал?
— Я… я не знаю… не знаю почему.
Саймон содрогнулся от страшной догадки и раскаяния. Тим. Ну конечно же Тим. Почему, в самом деле, он никогда не упоминал о Тиме? Ведь Сандерсон расспрашивал его о том, кто из членов его семьи нуждается в защите, а он не посчитал Тима. Почему? Потому что он стыдился брата? Или потому, что просто не желал думать о нем? Или потому, что думал: Тим и так в безопасности, так что это не имеет значения?
Возможно, все три объяснения подходили. Спутавшись в тугой узел отрицания и боли.
— Так что с ним случилось? Боже… Неужели он…
— Он жив. Но нам известно, что он исчез. Похищен.
— Откуда ты знаешь? Ты уверен, что он попросту не сбежал из больницы?
Сандерсон заговорил сухо и холодно:
— Извини. Нет. У нас есть доказательства. Они его схватили.
— Доказательства?
— Видео. Пришло по электронной почте. Те, кто его похитил, разослали это видео вчера поздно ночью. Твоей жене, твоим родителям… Если у тебя будет возможность, загляни в свою электронную почту. Сразу найдешь. Только лучше сразу же и удали.
— Не понял?
— Не смотри это, Саймон. Правда. Не смотри!
— Почему?
— Это… чертовски неприятно.
Приземлился какой-то самолет, заглушив все звуки бешеным ревом. Саймон плотнее прижал к уху трубку.
— Они его пытают?
— Нет. Но они… они его используют. Манипулируют эмоциями. И делают это весьма искусно. Они хотят надавить на твои чувства, на твое ощущение вины, добраться до тебя. Он — их средство добраться до тебя. Они явно знают, что ты встречался с Мартинесом и Майерсон. Они хотят все узнать, все то, что известно тебе. Так что Тим в большой опасности.
— И что мне теперь делать? Что я могу сделать? Вернуться домой?
— Нет.
— Тогда что?
— Спрячься.
Саймон снова прижал трубку поплотнее, желая убедиться, что он не ошибся, расслышал верно.
— Спрятаться? Ты хочешь, чтобы я… просто сбежал?
— Это ненадолго. — Голос Сандерсона зазвучал тише, ниже. — Мне очень жаль, но так уж обстоят дела. Ты сам решил сделать то, что сделал. Сам во все влез. И я тебя за это не виню. Но… ты начал охоту во Франции. И ничего не сказал нам. Не слишком умно. Однако ты сам сделал свой выбор. А теперь, если ты вернешься в Лондон, то, скорее всего, окажешься в опасности, здесь риск куда больше… Тебя могли засечь где-то по дороге; они будут ждать тебя, попытаются найти твоих родных. Твои друзья говорили, что мы не можем доверять французской полиции, так? Значит, все становится еще запутаннее. Кто знает, где у них есть свои люди. — Сандерсон громко вздохнул. — Я свое дело сделал: твои жена, сын, родители в безопасности, в этом я могу поклясться. Мои люди промаха не дадут. А ты совершенно ничего не можешь сделать, чтобы помочь нам найти Тима.
