ЭНДРЮ
Пока мы ехали на восток, а ехали мы очень долго, все штаты смешались и на бампере моей машины целые легионы насекомых покончили с собой. Мы останавливались на заправках и закупали там вишневые пироги и кока-колу. Мы слушали невнятную речь на испаноязычных радиостанциях.
Время от времени я не оборачиваясь тянулся рукой на заднее сиденье, чтобы ты не забывала, что я рядом. «Дай пять!» — просил я, но ты никогда не хлопала по моей ладони своей. Вместо того ты переплетала наши пальцы, как будто принимала приглашение: «Да, я согласна с вами танцевать».
На то, чтобы дойти до трибуны, у Ирвинга Баумшнагеля уходит добрых семь минут, и все потому, что он слишком упрям, чтобы принять помощь пристава. Эрик, не сводя глаз со старого осла, наклоняется ко мне:
— Вы уверены, что он справится?
Ирвинг жил в нашем доме престарелых, и Эрик намерен использовать его как свидетеля для «определения морального облика подсудимого».
— Он гораздо сильнее, чем может показаться.
Эрик вздыхает.
— Мистер Баумшнагель, — говорит он, вставая, — как давно вы знаете мистера Хопкинса?
— Почти тридцать лет, — не без гордости отвечает Ирвинг. — Мы вместе заседали в плановой комиссии Векстона. Он успел подготовить дом престарелых как раз к тому моменту, как мне пора было заселяться.
— Расскажите, пожалуйста, о его участии в общественной жизни.
— Он всегда ставит интересы других выше собственных. Он отстаивает справедливость в тех случаях, когда другие давно бы уже махнули рукой. Взять тех же стариков. Или бедные семьи, которых у нас в Векстоне тоже хватает. Всем на них наплевать, все притворяются, будто этих людей и вовсе нет, а Эндрю раздавал им еду и одежду.
— Вы знакомы с Делией Хопкинс? — спрашивает Эрик.
— Конечно.
— По-вашему, какие уроки ей преподал отец?
— О, это простой вопрос. Взять хотя бы ее профессию: она ищет людей! Вряд ли она стала бы этим заниматься, если бы не видела, какой отзывчивый у нее отец.
— Спасибо, мистер Баумшнагель, — говорит Эрик и присаживается возле меня.
Прокурор принимает боевую стойку.
— Вы говорили, что подсудимый всегда ставил интересы других выше собственных.
— Именно так.
— Значит, можно сказать, что он принимал во внимание чувства других людей.
— Разумеется.
— Что он понимал, кто нуждается в помощи?
— Да.
— Кому нужно передохнуть?
— Конечно.
— Кому нужен шанс начать жизнь заново?
— Если бы вам нужен был этот шанс, он бы вам его предоставил, — заверяет Ирвинг.
— Значит, подсудимый всегда был готов дать человеку возможность исправиться?
— Вне всякого сомнения.
— В таком случае, — задумчиво говорит прокурорша, — он и впрямь стал другим человеком.
Папочка, говорила ты, посмотри на мои косы. Посмотри, какой страшный комариный укус, я страшнее в жизни не видала. Смотри, как я умею стоять на руках, какие я готовлю бутерброды с яйцом, как я рисую. Смотри, какой я тебе сделала подарок, какую хорошую оценку я получила в школе. Смотри, с какой радостью меня взяли в колледж. Смотри: диплом, УЗИ, внучка.
Я при всем желании не упомнил бы всего, что ты хотела мне показать. Я просто помню, что ты просила меня взглянуть.
Поразительно, как мало изменилась Эбигейл Нгуйен за эти годы. Словно всего пару лет назад Бетани ходила к ней в детский садик. Маленькая спокойная женщина сидит на месте свидетеля, чинно сложив руки на коленях, и отвечает на вопросы Эрика.
— Это была умная, милая девочка. Но после развода родителей она иногда приходила… и я с первого взгляда понимала, что она не завтракала. Она по три дня ходила в одной и той же одежде, волосы у нее были растрепаны и никто не удосуживался их расчесать.
— Вы говорили об этом с Бетани?
— Да. Она обычно отвечала, что мама спала и поэтому она сама приготовила себе завтрак и причесалась.
— Как она добиралась до садика?
— Мать привозила ее на машине.
— Элиза Мэтьюс никогда не вызывала у вас подозрений?
— Ну, порой она выглядела… скажем так, неважно. И от нее часто пахло алкоголем.
— Миссис Нгуйен, — продолжает Эрик, — а с отцом Бетани вы это обсуждали?
— Да. Я точно помню, как однажды Элиза Мэтьюс не приехала за дочкой после занятий. Мы разрешили девочке остаться в группе продленного дня и позвонили отцу на работу.
— И как он отреагировал?
— Его очень огорчило и рассердило поведение жены. Он сказал, что все уладит.
— И что произошло потом?
— Бетани ходила в садик еще три месяца. А потом вдруг перестала.
Я носил тебя на плечах, чтобы тебе было лучше видно, и думал, что готов пойти на все, лишь бы всегда носить тебя на плечах. Я запишусь в тренажерный зал. Начну тягать гантели. Я ни за что не признаюсь, что ты уже слишком тяжелая и взрослая для этих забав.
Мне и в голову не приходило, что когда-то ты сама попросишься слезть.
— Значит, — говорит прокурор, — она просто исчезла?
— Да, — отвечает миссис Нгуйен.
— Хотя детям лучше не прерывать образовательный процесс, правда?
— Да.
— Итак, миссис Нгуйен, вы сказали, что трехлетняя девочка приходила в садик непричесанной.
— Да.
— И что порой она была голодна.
— Да.
— И носила одну и ту же одежду по три дня.
— Да.
Прокурор пожимает плечами.
— Разве нельзя сказать то же самое о каждом четырехлетнем ребенке?
— Можно, но это были не единичные случаи.
— Вы как педагог обращались когда-нибудь в органы социальный защиты?
— К сожалению, да. Закон обязует нас сообщать о случаях насилия над детьми. Если мы считаем, что ребенок находится в опасности, то тут же ставим их в известность.
— И тем не менее вы не сочли нужным сообщить им об Элизе Мэтьюс, — заключает Эмма. — У меня все.
В детстве ты больше всего любила играть с животными. Плюшевые или набитые полистироловыми шариками, гигантские или крохотные — неважно, лишь бы их можно было расставить по всему дому согласно какому-то хитрому плану. Ты была не из тех детишек, которые любят просто «играть в ветеринара». Нет, ты предпочитала, например, спасать горного льва, застрявшего на вершине Эвереста, но на полпути ездовая собака ломала лапу и ты должна была выбирать, делать ей операцию в полевых условиях или продолжать восхождение к несчастному хищнику. Ты таскала бинты из аптечки в доме престарелых и разбивала медпункт под обеденным столом. Роль горного льва исполняла плюшевая кошка, спрятанная под диваном на чердаке, а в ванной хранились твои «хирургические инструменты» — пинцеты и зубочистки. Я наблюдал за твоими играми и думал, наделена ли ты врожденным даром преображать мир или это я тебя научил.
На обратном пути в тюрьму все мое тело отчаянно сопротивляется; я отталкиваюсь, как магнит, который приближают к другому. Но сразу по прибытии надзиратель сообщает, что ко мне пришли. Я ожидаю увидеть Эрика, прибывшего репетировать завтрашние показания до тех пор, пока я не превращусь в смазанный машинным маслом автомат, но меня ведут не в конференц-зал для переговоров с адвокатами, а в главную комнату для свиданий. Лишь приблизившись к самому стеклу, я узнаю свою гостью — это Элиза.
Ее волосы струятся черным водопадом. На левой ладони и на запястье у нее что-то написано.
— Хоть что-то в жизни не меняется, — тихо говорю я.
Она следует за моим взглядом.
— А, это… Мне нужна была шпаргалка для дачи показаний. — Когда она улыбается, тесная кабинка, в которой я сижу, наполняется жаром. — Рада тебя видеть. Жаль, что в таких условиях…
— Да, я бы выбрал другое место.
Она опускает голову, а когда поднимает снова, лицо ее залито краской.
— Ты, похоже, неплохо жил в Векстоне. Эти старики… они обожают тебя.
— Хоть кто-то… — отшучиваюсь я, но шутка не находит понимания.
Я перевожу взгляд с завитков ее волос на чуть кривоватый резец — благодаря этим мелким дефектам она когда-то казалась мне еще красивее. И почему она отказывалась это понять?
— Ты выглядишь потрясающе! — бормочу я. — Знаешь, за двадцать восемь лет я так и не встретил другого человека, который отвечал бы персонажам фильмов или переставал ставить знаки препинания, потому что они портят красоту букв.
— Я от тебя тоже многому научилась, Чарлз, — говорит Элиза. — Один очень мудрый фармацевт как-то сказал мне, что некоторые вещества нельзя смешивать, потому что смесь эта, какими бы гармоничными ни казались компоненты, окажется смертельной. К примеру, гашеная известь и аммиак. Или ты и я.
— Элиза…
— Я так тебя любила… — шепчет она.
— Знаю, — тихо говорю я. — Я просто хотел, чтобы ты любила себя чуть больше.
