Рафаэлла вдруг схватила его за руку.
— Но какой огромный риск, Маркус! Узнай об этом Доминик, он тут же…
— Верно. Прикончит меня.
— Теперь ясно, почему ты не мог мне открыться. Противно, что нам обоим приходится притворяться, скрывать свое собственное лицо, хотя из нас двоих только я пишу, и это моему перу принадлежит биография Луи Рамо. Я на самом деле собиралась написать биографию Доминика Джованни, только теперь если она и будет написана, то наверняка не так, как ему хотелось бы.
— Я, кажется, начинаю понимать. Ты тоже хочешь его достать?
— Ага, и еще как! Я собиралась написать книгу, которая выставила бы его перед всем миром в истинном свете, разоблачила бы его раз и навсегда — ведь он просто чудовище: аморальное и жестокое.
— И эта история с «Вирсавией» явилась для тебя полной неожиданностью…
— Да, полнейшей. — В ее глазах отразилось страдание, и у Маркуса сжалось сердце.
— Ну и что же, Раф? Я расшибусь в лепешку, чтобы помочь…
— «Вирсавию» кисти Рембрандта десять лет назад похитил мой отчим — Чарльз Уинстон Ратледж Третий.
Маркус весь напрягся, от неожиданности больно стиснув ее пальцы.
— Вот так номер!
— Это точно. Я не совсем понимаю, откуда эта идея — назваться «Вирсавией», но зато теперь ясно, почему он попытался устранить Джованни… — Рафаэлла мгновенно осеклась, увидев, что в палату на цыпочках вошла медсестра, тихонько притворив за собой дверь.
Маркус видел ее впервые. Она была немолода, имела начальственный вид, а ее халат и прочая амуниция сверкали девственной белизной. При этом, как ни странно, на лице ее была улыбка, а в руках — поднос со стаканом воды и бумажным стаканчиком с несколькими разноцветными капсулами. На безукоризненном английском она пропела:
— Вы выглядите гораздо лучше, миссис О'Салливэн. Я принесла лекарства, которые выписал ваш лечащий врач. Примите их все сразу, пожалуйста.
— Но…
— Прими, дорогая. Это самая долгая из всех известных мне историй, так что несколько лишних часов не сыграют большой роли. Мы договорим после. Твое здоровье сейчас важнее всего.
Рафаэлла посмотрела на него — Маркус был абсолютно серьезен. Одну за другой она проглотила все четыре капсулы. В это время сестра, что-то ласково приговаривая, измеряла ей давление. Рафаэлла откинулась на подушки, почти мгновенно почувствовав сонливость. Сестра, измерив давление, встала со стула. Рафаэлла услышала ее слова, обращенные к Маркусу:
— А теперь, мистер О'Салливэн, займемся вами. Нет, сэр, не двигайтесь. Он с глушителем, как видите.
Пистолет!
— Нет, — прошептала Рафаэлла. Она попыталась подняться и сесть, но напрасно: свинцовая тяжесть сковала ее по рукам и ногам, в глазах потемнело.
— Вы кто? Тюльп номер два? — тихо произнес Маркус, но за внешним спокойствием проглядывало бешенство.
— Давайте не будем терять время, мистер О'Салливэн. Слушайте меня внимательно. Ваша спутница в ближайшие секунды отключится. Снаружи дежурят два человека в белых халатах и с каталкой. Сейчас мы все отсюда уйдем. И не вздумайте шутить: одно движение — и я застрелю ее. Можете не сомневаться. Потом уложу вас и, возможно, кое-кого из персонала больницы. А потом благополучно исчезну. В моем активе пистолет плюс элемент внезапности. Будем сотрудничать?
Маркус мгновенно оценил обстановку.
— Кто вас послал? — спросил он, не отрывая взгляда от черного дула пистолета. — На кого вы работаете?
— Вы это узнаете, и очень скоро. Отлично, она отключилась. Не двигайтесь, мистер О'Салливэн. Не думаю, что ваш труп будет выглядеть сексуально.
Маркус не отрываясь следил, как она подошла к двери, чуть приоткрыла ее и махнула кому-то рукой. В палату тут же вошли два «санитара» с каталкой.
— Только не обольщайтесь тем, что перед вами женщина, мистер О'Салливэн. — «Сестра» бесстрастно следила за тем, как «санитары» подхватили Рафаэллу и уложили ее на каталку. Они укрыли ее простыней, четкими, вполне профессиональными движениями подоткнули края и, одновременно кивнув, замерли в ожидании приказа.
— Похоже, мы можем двигаться. Надеюсь, вы не забыли, мистер О'Салливэн.
Маркус молча наблюдал, как она сунула пистолет под простыню, приставив дуло к левой груди Рафаэллы.
— Я не забуду, — сказал Маркус, вложив в свои слова особый смысл. Он едва сдерживался, чтобы не броситься на нее, но слишком невелики были шансы, что ему удастся обезоружить ее, не получив при этом пулю и не принеся в жертву Рафаэллу. Поэтому он покорно проследовал за каталкой в коридор. Надо потерпеть — не все потеряно.
Кто послал эту женщину? Одно из двух: это или «Вирсавия», или Доминик. Да, есть еще вариант — Оливер. Неужели это отчим Рафаэллы? Угрожать жизни собственной дочери, пусть не родной? Неужели «Вирсавия» — в самом деле ее отчим? Как он мог покушаться на жизнь Доминика, зная, что она там, на острове? Все это более чем странно.
Маркус не мог оторвать глаз от дула пистолета, приставленного к груди Рафаэллы. Он изо всех сил пытался сдержать эмоции и шагал вслед за «санитарами», доверившись провидению — что-то обязательно случится, и они выпутаются из этой передряги. «Санитары» в белых халатах с присущим этой породе безразличием везли каталку по коридору. Лицо женщины казалось застывшей маской. Маркус вспомнил лицо Тюльп — точно такое же выражение: никаких эмоций, жестокость и цепкий, как когти, взгляд.
Куда это, интересно, их везут?
— Мистер О'Салливэн! Un moment, s'il vous plaot! [20] Навстречу по коридору к ним бежала молоденькая симпатичная медсестра, размахивая листком бумаги. Маркус заметил, как дернулся под простыней пистолет, почувствовал, как занервничали «санитары». Ничего не подозревая, девушка подбежала к ним.
Лонг-Айленд, Нью-Йорк
Апрель, 1990 год
Чарльз Ратледж покинул больницу «Сосновая гора» в одиннадцатом часу ночи. Было холодно — градусов десять тепла, и густые свинцовые облака наплывали на серп луны. Он поежился в своем легком кашемировом пальто и натянул лайковые водительские перчатки.
Больничная автостоянка была довольно ярко освещена, но машин на ней в это почти уже ночное время оставалось мало, Чарльз неимоверно устал и чувствовал себя совсем скверно. Жизнь — когда-то настоящий рай, созданный с учетом всех его прихотей благодетельницей судьбой, — казалась теперь блеклой, промозглой и безлюдной, как пустыня, и он ее ненавидел. Он будто оказался на пороге чистилища: полнейшая неопределенность, пугающая неизвестность — когда, а главное, чем все это кончится; мертвенно-бледное лицо Маргарет; проклятые доктора, все время кивающие головами, пытающиеся изображать оптимизм. Сегодня он заметил, что даже по сравнению со вчерашним днем волосы у Маргарет заметно потускнели, и это его напугало. Неужели это означает, что ее оставляют последние силы?
Чарльзу было невмоготу ехать сейчас домой, слышать собственные гулкие шаги по итальянским мраморным плитам огромной прихожей, ощущать свое безграничное одиночество. Дом был населен одними воспоминаниями о прошлом и напрочь лишен настоящего; даже экономка Ратледжа Нора Мэй, которая проработала у него последние двадцать два года, была молчалива и смотрела на него с укоризной, как будто бы он, Чарльз, был виноват в том, что произошло.
И у постели Маргарет он все равно был один, ведь даже в тот единственный раз, когда к ней на мгновение вернулось сознание, она произнесла не его имя.
Чарльз тряхнул головой. Хоть ненадолго, хоть на час забыть о Доминике Джованни, обо всех этих заговорах, интригах и провалах. Эти мысли были как наваждение, как ржавчина или раковая опухоль. Быстро же он заразился одержимостью Маргарет. Эта навязчивая идея овладела им задолго до несчастного случая.
Он остановил машину у универмага «7-11» и позвонил Клаудии, чтобы спросить, можно ли ему заехать к ней. Ее голос в трубке звучал так приветливо, и Чарльз был склонен поверить, что она ему действительно будет рада. «Становлюсь циником», — подумал он. Клаудиа по-своему любила его, это несомненно, по крайней мере до того момента, когда он решил прекратить эту связь. Но в этот раз ему нужен был не секс. Да и вообще он больше не хотел заниматься с ней любовью — сейчас ему был необходим человек, которому можно доверять, который знает его, с которым можно поговорить и, самое главное, можно рассчитывать на понимание, терпение и доброту.
Клаудиа сама открыла Чарльзу дверь. Она помогла ему снять пальто и шарф, осторожно стянула перчатки и провела в гостиную, обставленную в нежной пастельно-кремовой гамме. Он устроился на бледно-розовом атласном диване напротив камина. Клаудиа посоветовала ему расслабиться и сама положила его ноги на кожаный пуфик. Она налила ему бренди, а потом села на пол у его ног, глядя на Чарльза снизу вверх и приготовившись слушать. Никаких стенаний, упреков, обид.
