Ознакомительная версия.
Я представилась ей новой хозяйкой виллы Оушена, и миссис Эпплгрин, обнаружив во мне внимательную слушательницу, стала заходить ко мне по вечерам на чашку чая и с удовольствием рассказывать обо всем, что так или иначе ее занимало.
– Дорогая, между прочим, здесь живут пингвины! Вы об этом знали? Нет? О, тогда вам обязательно нужно съездить на пингвиний пляж! Пингвины в Африке, ну разве это не прелестно?
– Дорогая, тут в ресторанах подают крокодилье мясо. Но не ешьте его – не ешьте! Крокодилов на фермах кормят дохлыми цыплятами! Представьте, вы заказываете блюдо из крокодила, но на самом деле, по существу, потом едите дохлых цыплят. Заказывайте страусятину! Страусы, слава богу, едят зерно.
– Скай, вам известно, что кустарник, из листочков и веточек которого делают ройбуш, растет только здесь, в Южной Африке – на крохотном участке земли в районе Западного Кейпа? Его пытались выращивать еще много где: в Штатах, в Австралии и в Китае, – но все попытки с треском провалились. А все потому, что он хорошо растет только в сожительстве с местными микробами и отказывается расти в другой почве! Это все печально, потому что климат в Западном Кейпе меняется – температуры растут, а дождей все меньше, – кустарнику это не нравится, и его плантации сокращаются. Предположительно, ройбуш окончательно может исчезнуть с лица Земли в течение следующих ста лет. Так что пейте его, Скай, пейте. Пока вот он, перед вами…
– Вы наслышаны об апартеиде? Это когда белые люди заправляли здесь всем, а небелые не считались за людей. Но мало кто знает, что апартеид заключался не в делении населения на белых и черных, а в делении на целых четыре группы: белые, черные, индийцы и цветные. Причем цветные были выше по статусу, чем индийцы и черные, и имели больше прав. В этом заключался хитрый замысел белых! Они искусственно создавали неравенство и культивировали взаимную ненависть между черными, индийцами и цветными, чтобы затруднить им объединение против белых. Само слово «апартеид» – оно из языка африкаанс – означает «разделение».
– Вы думаете, африкаанс – это какой-то местный, африканский язык? О нет, нет! Это голландский язык, на котором разговаривали первые южноафриканские колонизаторы! Но так как в массе своей это были моряки, головорезы и прочие безобразники, то говорили они на весьма своеобразном голландском, который мало походил на голландский литературный. Ну, вы поняли, дорогая. Также ребята-матросы очень не любили спряжения-склонения и прочую чушь, в результате чего африкаанс утратил все эти штучки-дрючки, характерные для германских языков. Произошло его сильное упрощение, потерялись личные окончания, существительные утратили различия по родам. А еще ребята-колонизаторы плотно общались с другими коллегами по цеху и не гнушались словечками из английского, португальского, французского и местных языков. В общем, оказавшийся в особых, походных условиях язык стал развиваться самостоятельно, и в результате получилось нечто, отдаленно похожее на голландский, но со своим особенным, босяцким очарованием!
Я слушала все эти истории, открыв рот, как ребенок. Что за удивительная страна! А однажды, устав описывать местную флору, фауну и особенности режима апартеида, миссис Эпплгрин решила рассказать мне о том, кто жил до меня в этом доме.
Ой, нет. Нет, нет, нет…
– Знаете, а ведь я расстроилась, когда узнала, что Сэм продает дом. Это парень, который жил здесь до вас. Он, конечно, шумный молодой человек, но за несколько лет я успела привыкнуть. Шум меня не беспокоит, музыка тоже. Ну, разве что под «Раммштайн» плохо засыпала…
– Шарлиз, да вы сама доброта! И как вы это терпели?
«Пожалуйста, пусть она сменит тему!»
– Сэм был удивительно щедрый человек. Пошумит-пошумит, а потом закатит вечеринку с брааи для всех жителей улицы. Или фейерверк устроит – да какой! Или новые фонари поставит. Ради этого и ночные вечеринки можно было потерпеть. Никто не возражал. Удивительный молодой человек. Во всем хорош. Разве что в одежде не разбирался… То футболки на нем какие-то рваные, вылинявшие. То штаны с дырками на коленях. Неужто заштопать никак нельзя было? – качает головой Шарлиз, выискивая в вазочке конфетку получше.
– Это мода такая, – хихикаю я, вдруг расслабившись и даже начиная получать удовольствие от болтовни миссис Эпплгрин.
– Не знаю, не знаю… По-моему, ни в одежде, ни в женщинах он все-таки не разбирался… О, шоколадная! Скай, где вы купили эти конфеты?
– В Пик-эн-Пэй. Шарлиз, вы сказали в женщинах?
– Да, я хорошо помню жену его молодую, с которой он проводил тут медовый месяц. Как же ее звали, дай бог памяти… Что-то похожее на цветок… А, Лилианна! Странная девушка она была. Красивая, как ангел: волосы, как у Рапунцель, молоко, но странная… Знаете, она ведь чуть не убила моего Чарли.
– Кто такой Чарли?
– Мой джек-рассел. Сэм обожал собак, а она их не любила. Однажды она пришла ко мне и заявила, что Чарли шпионит за ней.
Миссис Эпплгрин подливает себе чаю и кивает, округлив глаза:
– Да-да, представьте только. Сказала, что он перепрыгивает к ним через забор и глаз с нее не сводит, особенно когда она в бассейне купается. И еще подсматривает за ней и Сэмом, когда они… ну, вы понимаете… ребенка делают. Еще заявила, что Чарли по ночам заглядывается в ее окно и скалится. Он, конечно, любитель погулять по окрестностям – но чтоб в окна заглядывать!.. Вы же знаете, Скай, какой у джек-расселов рост? Вот-вот. Чтоб заглянуть в окно, Чарли пришлось бы для себя стульчик подставить! Думается мне, что собаки наводили на нее какой-то мистический страх. «Они слишком много смотрят и слишком много болтают! – сказала она мне однажды. – Не хватало еще, чтоб вся округа потом обсуждала!» Так, знаете ли, как будто Чарли не пес, а ребенок какой, который кому-то что-то рассказать может! А потом Чарли заболел. Есть перестал, лаять, начал рвать с кровью…
– О господи…
– Я отвезла его к врачу, и что вы думаете. У Чарли в пищеводе застряло украшение. Подвеска из золота. Все горло бедному мальчику искромсали, чтобы эту штуковину достать. А она острая была, с шипами, напоминала звезду. Проткнула пищевод в трех местах.
– На пятиконечную звезду?
– Да, но не обычную, а с мордочкой в середине, похожей на козлиную. Рожки, бородка. Раз увидишь – и уже не забудешь. И знаете что? Я видела это украшение на жене мистера Оушена. Видела до того, как Чарли заболел.
– Ничего себе… И вы думаете, что она могла таким вот экзотическим образом попытаться убить собаку?
– Уж не считаете ли вы меня чуть-чуть того? – возмущается миссис Эпплгрин, сжимая фантик в кулачке. – Я, конечно, дама в возрасте, но не страдаю старческим слабоумием. Я до шестидесяти лет работала судьей в Высшем суде Норт Готенга в Претории и, к счастью, наделена способностью анализировать. Кто еще может попытаться убить пса, как не тот, кто недолюбливает его и носит то самое украшение, которое потом обнаруживается у собаки в пищеводе? Конечно, она могла просто потерять его, но вряд ли Чарли посчитал бы его аппетитным. Он любил только корм «Роял Канин» и ящериц по кустам погонять. Так что…
Ого. Чуть ли не краснею от смущения.
– Вы сказали об этом кому-нибудь?
– Хотела. Но Лилиан с Сэмом скоро уехали, и прошел целый год до того, как он вернулся. Без нее, слава богу. Ничего я не стала говорить. Это потеряло актуальность, да и все равно Сэм бы не поверил. Уж слишком ее любил. Сидит, бывало, в саду и глаз с нее не сводит… А как они танцевали на тех вечеринках, что он устраивал для всех соседей! Даже я, чего только ни повидавшая на своем веку, краснела, как кайенский перец…
Прикрываю глаза, пытаясь справиться с безумным приступом ревности.
– Ясно… И что же было потом? Видели вы ее еще когда-нибудь?
– Нет. Никогда. Должно быть, они расстались. Я считаю, что ни делается – все к лучшему. Но Сэм, вероятно, так не думал. Однажды мой Чарли перемахнул к нему за забор, и я решила зайти к Сэму, спросить, не видал ли он где моего песика. Пусть это останется между нами, но он тогда очень много пил. Двери мне никто так и не открыл, но я видела большой ящик бутылок. Хотя шумных вечеринок он больше не закатывал. Поговаривали, что Сэм ранил ножом свою жену. Но я не верю во все эти россказни, кто угодно, только не он. Уж я бы скорей поверила, что это она его ранила. Лилианна была из таких, знаете, девушек, которые или с ума сведут, или в могилу загонят.
– Может, у вас сохранились фотографии… той поры? Любопытно посмотреть на тех, кто жил в этом доме раньше.
– Ничего такого… Однако мой покойный супруг нарисовал их портрет! Лилианна уговорила Джона, когда узнала, что он рисует. Сэм был равнодушен к живописи, а она… Думается мне, что с картинами у Лилианны было то же, что и с собаками: она видела в них то, чего не видели другие. Вряд ли Сэм забрал картину с собой. Скорее всего, пылится где-нибудь на чердаке.
Ознакомительная версия.
