Николас дважды пытался разговорить его, но безуспешно. Сейвелл не любил болтать и предпочитал, чтобы никто о нем ничего не знал.
После почти двадцати лет ловли креветок Хенри By редко просыпался по утрам позже половины пятого. В пятницу утром, после отчисления из жюри полковника, он сидел в столовой один за чашкой горячего чая и просматривал газету. Вскоре к нему присоединился Николас. Как обычно, быстро покончив с приветствиями, Николас стал расспрашивать By о дочери, которая училась в Гарварде. Она была объектом невероятной гордости отца, и глаза Хенри сияли, когда он рассказывал о ее последнем письме.
Кто-то входил, кто-то выходил из столовой. Разговор перешел на вьетнамскую войну. Николас впервые упомянул, что его отец погиб во Вьетнаме в 1972 году. Это было ложью, но Хенри история отца Николаса глубоко тронула. Потом, когда они остались одни, Николас спросил:
— А что вы думаете об этом процессе?
Хенри отпил большой глоток чая, щедро сдобренного сливками, и облизал губы:
— А ничего, что мы говорим об этом?
— Конечно, ничего. Ведь нас никто не слышит. Все болтают между собой о процессе, Хенри. Это свойственно любому присяжному. Все, кроме Хермана Граймза.
— И что думают другие?
— Полагаю, большинство из нас еще не приняли своего решения. Но самое главное, чтобы мы держались вместе. Очень важно, чтобы наше жюри вынесло вердикт, желательно единогласный или в худшем случае девятью голосами в пользу той или иной стороны. Если жюри не сможет прийти к определенному решению — это катастрофа.
Хенри отпил еще немного чая и задумался. Он прекрасно понимал по-английски и хорошо говорил на этом языке, хотя и с акцентом, но как большинство людей, для которых английский — неродной язык, независимо от того, являются ли они иммигрантами или родились в Америке, испытывал особый пиетет перед законом.
— Почему? — спросил он. By доверял Николасу, как, впрочем, и остальные присяжные, потому что Николас изучал юриспруденцию и, казалось, умел как никто разбираться в фактах и процессуальных событиях, которые просто проскакивали мимо других.
— Очень просто. Нынешний суд — решающий этап в ходе всех этих “табачных процессов”, можно сказать, их Геттисберг, их Армагеддон. Именно здесь стороны сошлись с намерением обрушить на голову противника всю мощь своих боеприпасов. И в этой битве должен быть победитель и должен быть побежденный. Ясно и определенно. Вопрос о том, будут ли табачные компании признаны ответственными за ущерб, наносимый сигаретами здоровью курильщиков, решается здесь. Нами. Нас выбрали, и наша задача вынести вердикт.
— Понимаю, — все еще смущенно кивнул в знак согласия Хенри.
— Худшее, что мы можем сделать, это разойтись во мнениях, расколоться — и тогда суд будет признан несостоявшимся.
— А почему это плохо?
— Потому что беспринципно. Мы оставляем “труп” следующему жюри. Если мы, ничего не решив, разойдемся по домам, это обойдется каждой стороне в миллионы долларов, потому что через два года им придется собираться и все повторять снова — тому же судье, тем же адвокатам, тем же свидетелям, только жюри будет новое. Мы тем самым как бы расписываемся в своем бессилии и признаем, что у нас не хватило здравого смысла, чтобы прийти к согласию, а вот следующее жюри, набранное здесь же, в округе Гаррисон, может оказаться посообразительнее.
Хенри чуть склонился вправо, поближе к Николасу.
— И что вы собираетесь теперь делать? — спросил он как раз в тот момент, когда Милли Дапри и миссис Глэдис Кард, весело посмеиваясь, вошли в столовую, чтобы налить себе кофе. Они немного поболтали с мужчинами и отправились смотреть Кати в “Сегодняшнем шоу”. Они обожали Кати.
— Так что же вы собираетесь делать? — шепотом повторил свой вопрос Хенри, не сводя глаз с двери.
— Пока не знаю, да это и не так важно. Важно, чтобы мы все держались вместе. Все до единого.
— Вы правы, — согласился Хенри.
* * *
В ходе этого процесса у Фитча выработалась привычка еще за несколько часов до открытия заседаний в суде работать у себя за письменным столом, почти не сводя глаз с телефонного аппарата. Он знал, что она позвонит в пятницу утром, хотя представить себе не мог, что еще она выкинет такого, от чего у него может случиться инфаркт.
Ровно в восемь Конрад сообщил ему по внутренней связи:
— Это она.
Фитч схватил телефонную трубку и любезно произнес:
— Алло.
— Эй, Фитч, попробуйте догадаться, кто теперь мешает Николасу.
Подавив стон и крепко сжав веки, он ответил:
— Не знаю.
— Я хочу сказать, что этот парень действительно тревожит Николаса, видимо, придется от него избавиться.
— Кто он? — умоляющим голосом простонал Фитч.
— Лонни Шейвер.
— О! Черт! Нет! Вы не можете так поступить!
— С чего это вы взяли, Фитч?
— Не делайте этого, Марли! Черт побери!
Она помолчала секунду, чтобы дать ему излить свое отчаяние, и сказала:
— Вам, должно быть, очень дорог этот Лонни?
— Марли, послушайте, остановитесь. Это заведет нас в тупик. — Фитч прекрасно отдавал себе отчет в том, что выдал себя: голос его звучал почти истерически, но он уже не владел собой.
— Николасу необходимо согласие среди членов жюри, а этот Лонни — что гвоздь в ботинке.
— Не нужно, прошу вас. Давайте все обсудим.
— Мы это как раз и делаем, только не долго, пожалуйста. Фитч сделал глубокий вдох, потом еще один.
— Игра подходит к концу, Марли. Вы порезвились, теперь скажите, что вам нужно.
— У вас есть карандаш под рукой?
— Конечно.
— На Фултон-стрит есть дом номер 120. Белое двухэтажное здание из старого кирпича. В нем расположено множество разных офисов. Комната 16 на втором этаже вот уже около месяца принадлежит мне. Она не очень хороша, но именно там мы с вами встретимся.
— Когда?
— Через час. Только мы вдвоем. Я прослежу, когда вы будете входить и выходить, и если замечу ищейку, вы меня больше никогда не услышите.
— Ну разумеется. Как скажете.
— И я проверю, нет ли на вас микрофонов и “жучков”.
— Не будет.
* * *
Все адвокаты из команды Кейбла считали, что Pop потратил слишком много времени на своих ученых свидетелей: полных девять дней. Но первые семь дней из них присяжные по крайней мере могли в конце дня свободно уходить домой. Теперь их настроение резко переменилось. И было принято решение выделить лишь двух лучших свидетелей-ученых и допросить их как можно быстрее.
Кроме того, было решено оставить в стороне вопрос о привыкании организма к никотину, что являлось радикальным отклонением от обычной схемы защиты на “табачных процессах”. Кейбл и его команда тщательно изучили все шестнадцать предыдущих процессов, поговорили со множеством присяжных, участвовавших в них, и пришли к выводу, что самым слабым местом в защите были эпизоды, когда разные эксперты начинали излагать свои диковинные теории, чтобы доказать, что на самом деле никотин вовсе не вызывает привыкания. Все прекрасно знали, что это вранье, поэтому нечего было впустую убеждать присяжных в обратном.
Решение должно было быть утверждено Фитчем. Поворчав, он утвердил его.
Первым свидетелем в пятницу утром выступал лохматый чудак с рыжей бородой в бифокальных очках. Видимо, парад красоток закончился. Это был доктор Гантер, который считал, что сигареты вообще не вызывают рака легких. Только десять процентов курильщиков заболевают раком легких, а как насчет остальных девяноста? Разумеется, Гантеррасполагалкучей соответствующих докладов об исследованиях и изнывал от нетерпения предстать перед присяжными с таблицами и указкой, чтобы объяснить им в мельчайших подробностях суть своих последних открытий.
Гантера привели вовсе не для того, чтобы он что-то доказывал. Его задачей было опровергнуть утверждения доктора Хайло Килвана и доктора Роберта Бронски и замутить воду настолько, чтобы посеять в головах присяжных достаточно сомнении в смертельной опасности привычки к курению. Он не мог доказать, что сигареты не вызывают рака легких, но напирал на то, что ни одно изыскание не позволяет сделать и обратного вывода. Каждые десять минут он повторял:
— Исследования необходимо продолжить.
На случай если она действительно наблюдала за ним, последний квартал перед домом 120 по Фултон-стрит Фитч прошел пешком. Это была приятная прогулка: он шел по затененной стороне улицы, и красивые осенние листья, кружась, падали с деревьев прямо ему на плечи. Дом располагался в старой части города, в четырех кварталах от залива, в ряду таких же аккуратных, тщательно покрашенных двухэтажных зданий, в большинстве из которых, похоже, находились офисы. Хосе, как приказали, ждал через три улицы.
О том, чтобы спрятать на себе микрофон или “жучок”, Фитч И не думал: она предупредила любые его попытки сделать это, показав свой детектор во время их последнего свидания на пирсе. Фитч был один, без проводов, микрофонов, “жучков”, видеокамер и агентов, снующих поблизости, чувствовал себя свободным от достижений технического прогресса и мог полагаться лишь на собственную хитрость и сообразительность. И он не без удовольствия принял вызов.
