В результате взрыва осыпался большой кусок стены, перегородивший проход.
Постукивания теперь слышались совсем рядом, но ритм их замедлился, словно силы подававшего сигналы уже были на исходе.
Стучали по ту сторону обвала.
С энергией, удесятеренной надеждой, Лукас принялся ожесточенно отгребать землю и щебень. Когда показалась бетонная плита, он был весь в поту.
Изумившись встрече со столь необычным материалом, который был создан гораздо позже образования шахты, он удвоил усилия.
Стук прекратился, когда ему удалось проделать брешь.
Он вытянул руку с фонарем, чтобы осветить ее, когда из отверстия высунулась худая трясущаяся рука и схватилась за его руку.
Пальцы были узловатые. Вены переплетались на пергаментной коже, испещренной пигментными пятнами.
Луч фонаря высветил профиль мужчины с длинными седыми волосами и седой бородой.
Легкая мутная пленка заволокла когда-то ореховые глаза. Легкая улыбка раздвигала усохшие губы.
Перед Лукасом был его собственный портрет — таким он станет лет через тридцать!
Жак Рейно. Его отец. Безумный ученый. Монстр.
Газовые рожки Бенсена пережили пожар 1967 года.
Лаборатория, созданная в 40-х годах Жозефом Рейно, сохранилась частично. Обугленные стены свидетельствовали о силе огня, плитка местами потрескалась. Ряды бывших стеклянных инкубаторов, три четверти из которых превратились в скелетоподобную арматуру, напоминали о том, что в этом месте проводились исследования на эмбрионах.
Совсем без сил, Жак опустился на чудом уцелевшую скамью.
Лукас встал перед ним. Горькие чувства переполняли его.
Старик вздохнул, когда он спросил об Акселе и Пьере.
Позабытые в Киллморе.
— Почему моя мать бросила их? Ведь они были ее детьми!..
Голос старика был так слаб, что Лукасу пришлось нагнуться, чтобы разобрать слова, слетавшие с потрескавшихся губ.
— Пьер и Аксель были ничьими детьми… — Он согнулся от приступа кашля, затем продолжил: — Мой отец, Жозеф, был блестящим генетиком, готовым на все, чтобы утолить свою жажду к открытиям. Этот гений совсем не интересовался происхождением денег, свалившихся на него для субсидирования его работ. Ему безразлично было, от Гиммлера они или от кого-то другого. В 1941 году он создал эту лабораторию на острове, принадлежавшем семейству Хостье… — Он остановился, чтобы пере вести дух. — В 1960 году они с моей матерью погибли в автокатастрофе, сделав меня владельцем состояния в сто миллионов франков в золотых слитках. Сестра моя, какая-то елейная с молодости, унаследовала остров Химер и бывшее аббатство, ставшее монастырем Святой Магдалины. В тот же год я женился на твоей матери, беременной нашим первым ребенком, девочкой, которую назвали Эмили. Красавица… Счастье моей жизни… Через шесть месяцев она умерла: у нее отказала почка и ее нельзя было заменить.
Новый приступ кашля потряс костлявое тело.
— В тот день, предавая ее земле, я поклялся не допускать больше повторения подобных драм, потому-то я пошел по стопам отца. У меня была навязчивая идея: преуспеть в клонировании эмбрионов и создать банк органов, обладающих идеальной генетической совместимостью.
Клоны…
— Франсуаза опять была беременна, когда мои разработки наконец завершились. В начале 1961 года родился ты. Сын… Мы с твоей матерью с ума сходили от счастья.
Лукас не удержался от саркастического замечания:
— От счастья вы поспешили изменить ей с Луизой Салливан!
Жак неопределенно пожал плечами:
— Это произошло непреднамеренно. Я и вообразить себе не мог, что безумно влюблюсь в эту женщину, которую знал мальчишкой и которая была старше меня на двенадцать лет. Только она одна знала суть моих работ. И всегда меня поддерживала на этом пути. — Он замолчал, словно воспоминание о Луизе погрузило его в ностальгическую задумчивость, где не было места Лукасу. — С 1961 по 1967 год, — наконец продолжил он, — я регулярно приезжал сюда вместе с моим помощником Фрэнсисом Марешалем. За эти годы мы совместно создали клоны, взяв за основу твою ДНК.
У Лукаса голова закружилась при мысли, что это чудовище изготовило десятки его копий с единственной целью: иметь запасные части для ликвидации изъянов.
Живой банк маленьких Лукасов.
— А потом, в Рождество 1967 года, случилось непредвиденное… По неизвестной мне причине крипт был открыт, и ты вбежал туда. Твоя мать отправилась искать тебя и обнаружила мою лабораторию, узнала о моих секретных работах.
Перед изумленными глазами Лукаса все вдруг начало двигаться.
Пыль улетела, стены выпрямились, плиточный пол засверкал белизной, на инкубаторах появились стеклянные стенки… А внутри их — головенки маленьких Лукасов, находящихся на различных стадиях созревания, покрылись каштановыми кудряшками. Их ореховые глазенки удивленно взирали на окружающий мир.
Съежившийся за стеллажом со стеклянными сосудами, сын Франсуазы снова был шестилетним и умирал от страха.
Он знал, что мать отругает его за то, что он, ничего не сказав, убежал с монастырского двора и спустился в крипт. Захотев спрятаться от нее, он толкнул статую Мадонны, открыв тем самым проход.
Сгорая от любопытства, ребенок, который через двадцать лет будет специализироваться на изучении ритуальных убийств, углубился в подземелье и оказался в лаборатории.
Сквозь полки стеллажа он рассматривал этих младенцев, личики которых были ему знакомы, но он не понимал почему. А потом прибежала мать.
Так раскрылась тайна острова Химер.
Поначалу Жак испытывал чувство досады от этого неожиданного визита, но вместе с тем ему стало легче от того, что не придется больше ничего утаивать.
— Я ни на секунду не сомневался, что она все поймет. Она так страдала после смерти Эмили… Но она обозвала меня чудовищем.
Это слово эхом отозвалось в напуганном ребенке, который был Лукасом.
С быстротой молнии перед ним возник образ его безумного отца, показывающего заплаканной матери первых двух клонов, созданных им после его рождения.
Аксель и Пьер.
Братья. Копии. Отец говорил, что они еще далеки от совершенства, зато последующие — он не сомневался — будут полностью соответствовать оригиналу!
Словно это было вчера, Лукас теперь слышал, как восстала Элен.
— Я не позволю тебе это делать! — ужаснувшись, кричала она. — Я не могу позволить тебе до бесконечности делать копии с нашего сына для создания хранилища органов, которые будут удовлетворять твои прихоти!
Жак умолял ее молчать, не доносить властям и, чтобы смягчить ее, прикрылся обоими клонами.
— Это дети, наши дети, им нужна мать, им нужна ты…
И тут у Элен помрачился рассудок.
Она схватила длинную железную щеколду, которой запиралась дверь, и в приступе помешательства стала яростно крушить инкубаторы. Случайно повредив газопровод, она спровоцировала пожар в лаборатории.
Из разыгравшегося огня доносились нечеловеческие крики женщины. Затем все взорвалось мириадами искр, осколков стекла и брызг воды.
Маленький Квентин со всех ног выбежал из лаборатории…
Бежать. Быстрее! Его прерывающееся дыхание смешивалось с приглушенными рыданиями. Вокруг него сочились стены галерей. Поднималась надгробная плита. Мимо проносились мосты. Еще быстрее, еще быстрее! Он уже был в лесу, ветки хлестали по его лицу, скрытые корни цеплялись за ноги, а тени позади приближались…
Не-е-ет…
— Отрезвев, твоя мать бросила железную щеколду и тоже убежала, а огонь пожирал лабораторию, и я старался спасти то, что могло еще стать…
Лукас больше не слышал голоса безумного ученого.
Ему было шесть лет, и он бежал со всех своих маленьких ножек. Он пронесся по галерее, взлетел по каменной лестнице, ворвался в крипт, наткнулся на открытый склеп, быстрым шагом пересек галерею, окружавшую хоры, колонны побежали за ним, потом деревья густого леса…
Еще быстрее! Не оглядываться. Только вперед. Ветер бил в лицо, солоноватые слезы текли по щекам. Сердце стучало так, что, казалось, хотело вырваться из груди. Рыдания застревали в горле. Бежать! Не оглядываться! И вдруг — ничего. Только бездна. Утес. Приближающиеся призраки с вытянутыми, словно щупальца, руками, готовыми его схватить… Земля, уходящая из-под ног…
И зазвонившие колокола…
Малыш затоптался на краю утеса.
Далеко позади обозначились бледные силуэты… Монахини, монастырь… Он сейчас упадет, он почувствовал, как его тянет вниз… мелькнуло видение женщины в длинном красном платье…
А потом опять ничего, черная дыра.
Когда сознание вернулось к нему, его вносили на борт гидроплана. Из его носа капала кровь.
То была безлунная ночь.
— Женщиной в красном, — объяснил старик, — была Мэри Салливан. Она воспользовалась суматохой и сбежала из монастыря, куда ее запрятала мать, чтобы она никогда не раскрыла ее связи со мной. Именно ее преследовали Клеманс и сестра Анжела, не тебя. Мэри спасла тебя от смертоносного падения в тот вечер на утесе.
