Она обессиленно склонилась ко мне, обхватила и прижалась всем телом, не сдвигая ног и не отодвигаясь — я по-прежнему был в ней, — и ее распущенные, мягкие, пахнущие летом волосы закрыли мне лицо.
И тогда я понял — я счастлив.
Ну вот, наконец-то.
Эта была первая ночь, когда я более или менее нормально спал. И лег для себя необычно рано, около полуночи, и отключился на редкость быстро.
Почему? Да потому, что сраному полнолунию пришел конец.
Спал я крепко, без сновидений, не говоря уж о кошмарах, — ничего меня не беспокоило. И проснулся точно по звонку будильника, в семь утра. Выглянул в окно — день обещал быть опять таким же жарким, как и вчера.
Настроение у меня было — зер гут: я даже запел вполголоса (хотя — насчет слуха — мне, честно говоря, медведь на ухо наступил), когда брился в ванной. И желудок вроде больше не болел. Катя, довольная тем, что моя бессонница закончилась, весело хлопотала на кухне, готовила завтрак.
Ни ночью, ни под утро из конторы звонков не было — значит, последние десять часов в поселке прошли спокойно и ничего особенного не случилось. Неужели убийства прекратились, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить?.. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что происшествий не было, а плохо, потому что душегуб все еще шастал на свободе. А пока я его не поймаю, сволочь паскудную, все равно не будет мне ни сна, ни покоя. Я быстро оделся, позавтракал и, чмокнув Катю в щеку, вышел из дому.
Машина уже ждала меня. Молчун Слава, мой постоянный водитель, кивнул мне вместо приветствия и с ходу рванул с места. Но прежде чем направиться в отдел, я велел ему сделать крюк и проехаться по улицам академпоселка — захотелось самому посмотреть, что там творится.
А там ничего не творилось.
Поселок обезлюдел: ни детей, ни прохожих, ни машин — никого и ничего. Даже собаки куда-то попрятались. За все время, пока мы крутились по узким улочкам, я заметил одного-единственного человека — местного почтальона, придурковатого безобидного малого с сумкой на плече. Как же его фамилия?.. А-а, вспомнил — Татуев. Он, не обращая на нас внимания и уставившись себе под ноги, неторопливо брел от одного дома к другому, засовывал вчерашние газеты в почтовые ящики на заборах. Тоже, умник. Кому они теперь нужны, газеты?..
Кстати, надо бы и его проверить: где был, что делал в последние ночи — придурок, придурок, а на самом деле кто знает, чем он ночами занимается. Сейчас у меня все в потенциальных подозреваемых ходят. Я положил это соображение в копилочку, чтобы сегодня же поручить проверку почтальона Михайлишину.
Больше высматривать здесь было нечего.
— В отдел, Слава, — сказал я.
Мы выехали из поселка. По неширокой грунтовке, чтобы было покороче, Слава погнал машину в райцентр. Мы миновали переезд — не тот, что у станции, а другой, на противоположном краю поселка, — и двинули по ухабистой дороге, вьющейся среди поля волнующейся под ветром ржи. Внезапно в машине резко, пронзительно заверещал звонок радиотелефона. Сердце у меня екнуло: неужели опять неприятности, мать твою?.. Я схватил трубку.
Так я и знал: звонил дежурный по отделу. Слушал я недолго — все было понятно и без длинных объяснений.
— Разворачивайся, Слава, — приказал я, швыряя трубку радиотелефона.
— Куда едем, товарищ майор? — насторожился водитель.
И я, громко, от всей души выматерившись, сказал ему, куда нам надо ехать.
Меня опередили.
Возле дома уже было полно народа. Мои сыскари и милиционеры, приехавшие на трех патрульных машинах. Санитары со «скорой» и кинолог с собакой, поспешно вылезавший из притормозившего газика. Да еще у ступеней, которые вели в уже полностью отремонтированное здание бывшего детдома, возбужденно гомонили человек пятнадцать работяг в комбинезонах и ярко-оранжевых строительных касках.
Михайлишин тоже был здесь.
— Кто его обнаружил? — спросил я у него, направляясь ко входу в здание следом за Сашей Поливаловым.
— Андреев, прораб, — кивнул он в сторону мужичка лет сорока, нервно курившего чуть в стороне. — Он первый пришел на работу и все увидел. Растерялся сначала, конечно, но потом позвонил дежурному. Тот вызвал на место дежурную группу и нас, а потом сразу связался с вами.
— А ты как здесь очутился? — спросил я Михайлишина.
— Я в райотделе ночевал, товарищ майор. Вернее, я до утра в лесу был, потом подумал — чего домой ехать, все равно скоро на службу — и решил в дежурке поспать. А в лесу…
— Ладушки, сынок, потом расскажешь, — прервал я его. — Что там внутри — видел?
— Еще не успел, товарищ майор. Вас ждал.
Мы быстро шли по длинному коридору первого этажа, из которого распахнутые двери вели в пустые, но уже полностью отделанные помещения. Звук шагов гулко отдавался под высоким сводчатым беленым потолком. Мы миновали небольшую проходную комнату, типа приемной, в которой стояли лишь широкий незастеленный топчан, рассохшийся стол и колченогий стул.
— Здесь, — сказал Саша, уступая мне дорогу к высокой двустворчатой двери. Обе половинки ее были открыты, возле двери стоял милиционер с автоматом.
За дверью оказалась светлая и большая, я бы сказал даже огромная, пятиугольная комната с эркером. В эркере от пола до потолка — широкие окна, забранные в частый переплет, закрытые, задернутые белыми полупрозрачными шторами. Тот факт, что окна закрыты изнутри, я сразу для себя отметил. В отличие от других комнат особняка, еще пустующих, эта была уже частично обставлена дорогой импортной мебелью — громадный письменный стол с непременными причиндалами — компьютер, принтер, факс и еще какие-то хитрые агрегаты; шкафы вдоль стен, уставленные папками и книгами, застеленный (но постель не тронута — было ясно, как божий день, что он так и не успел лечь) кожаный диван и несколько низких кожаных кресел возле большого журнального столика, на котором горела лампа и скукожились от жары остатки вчерашнего ужина. И ужинал он явно в одиночестве: на столике был один прибор, возле бутылок с минералкой стоял единственный высокий хрустальный бокал. Бокал как раз в эту минуту аккуратно взял рукой в резиновой перчатке и стал внимательно рассматривать на свет Коля Бабочкин. Пальчики ищет. Ладушки, ладушки. Насчет пальчиков я потом у него поинтересуюсь, сначала надо со жмуром разобраться.
Чуть в стороне от Коли спокойно покуривал неизменный доктор Вардунас.
— С очередным покойничком тебя, Петрович, — сказал он, нахально ухмыльнувшись. — И снова в бой, покой нам только снится?
— Что это за комната? — спросил я у Саши Поливалова, не обращая внимания на ехидную реплику доктора — сейчас я был зол на весь белый свет и мне было не до его черного юмора. Поливалов замялся — явно не знал. На мой вопрос ответил Михайлишин:
— Здесь должен был быть его кабинет.
— А ты почем знаешь? — покосился я на Антона.
— Он сам мне как-то рассказывал, когда я к нему заглянул, — кивнул старлей на тело, ничком лежащее посреди комнаты на покрытом лаком темно-коричневом дубовом паркете. Контуры трупа уже были обведены мелом.
Я присел на корточки, не дотрагиваясь до него.
Так вот как и где, оказывается, закончил свой земной путь меценат, бизнесмен и миллионер Виктор Иванович Гуртовой — в кабинете собственного загородного клуба, валяясь, как падаль, на полу. Такие вот пироги…
На покойном был слегка помятый светло-бежевый летний костюм и легкие туфли. Значит, лечь спать бедняга не успел. Только поужинал, как на тебе — пора отправляться на свидание со Всевышним.
— Переверните, — скомандовал я Поливалову.
Он осторожно перевалил уже основательно окостеневшее тело на спину и снова отступил в сторону. На белой рубашке Гуртового почти не было следов крови. Она только чуть-чуть виднелась вокруг рукоятки ножа и уже засохла. Карие глаза Гуртового были широко раскрыты, окровавленный рот перекошен, кончик языка прикушен зубами, а на лице застыло выражение такого неимоверного ужаса, что мне даже стало слегка не по себе.
В области сердца у него торчал нож, судя по всему — кухонный. Нож был вогнан в тело по самую рукоятку. Больше следов ударов я не заметил. Теперь понятно, почему крови почти нет — убийца засадил перо по рукоять, но не выдернул. Поэтому кровь не потекла; так обычно и бывает, ничего странного. Непонятно другое — он оставил орудие убийства. Что, в перчатках работал? И не боялся наследить? Ну-ну… Это он погорячился.
— Скорее всего, он убил его одним-единственным ударом, прямо в сердце, — услышал я за спиной голос Поливалова. — Сильный, гад, чего и говорить.
Надо же, Пинкертон. Это и ежику понятно, что в сердце. Тем более что руки у Гуртового были чистые, без крови и порезов. Значит, даже не успел среагировать на удар, бедняга. Я никогда не относился к Гуртовому с симпатией, но в этот момент мне даже стало его на секунду жалко: будь ты хоть сто раз миллионер, а смерть, она не выбирает. Подкрадется, бац — и готово. Впрочем, здесь вряд ли кто-то подкрадывался: все говорило о том, что Гуртовой наверняка знал убийцу и не побоялся подпустить его к себе. К нему никто не смог бы подойти неслышно — паркет в комнате сильно скрипел, еще не успел улежаться. Это я отметил, едва сюда вошел. И Гуртовой обязательно услышал бы скрип — ведь он явно еще не спал. Да и видимых следов борьбы не было: все в комнате стояло на своих местах, ничего не было разбито или перевернуто. Значит, это был его знакомый. Но кто?..
