Вокруг них завершалась работа криминалистов.
— В вашем сообщении относительно тревоги «Ястреб» нет ничего особенного. Антропометрические данные, фотография. Кстати, не то чтобы страшная.
— Нет, не страшная, — улыбнулся Доминик, — старая, подретушированная.
— И не бородатая рожа фундаменталиста. Обращенный?
Ответа не последовало.
Они вышли за желтую ленту заграждения. Толпа не убывала, но журналист из «Ла Депеш» уехал. Дойдя до машины, Мишель коротко простился с Массе дю Рео и сел за руль. Открыв дверцу автомобиля с другой стороны, Доминик посмотрел на свои ботинки, а потом перевел взгляд куда-то вдаль:
— Все никак не пойму, почему ты не вернулся в Группу.
«Кончай его!»
Массе дю Рео коротко пожал плечами:
— Думаю, перестал ощущать себя на своем месте. — Пауза. — Тебя что-то беспокоит? Давно уже вы совершаете обход?
— Брось. — Пауза. — Ты… да, ты прав, это не обращенный.
Они обменялись рукопожатием, и подполковник направился к своему шоферу.
— В Тулузу, подполковник?
— Нет, мне тоже надо совершить обход.
— Подполковник?
— Езжайте, я покажу.
Поль Катала был приземистый, почти лысый мужчина, с гладко выбритым черепом и круглым лицом, сверху донизу пересеченным сплюснутым носом, ниспадающим на выдающийся вперед и загнутый вверх подбородок. Проходя мимо витрины «Спортивного кафе», он отвернулся. Внутри полно арабов, он и так знает, нечего и смотреть. Повсюду одно арабье. Сто́ят они недорого и бывают очень кстати в период сбора урожая, тем более что местная молодежь неохотно соглашается батрачить, но в остальное время черномазых следовало бы отправлять восвояси. И все. А то эти баклажаны надолго устроятся на здешних грядках.
Это касается всех неместных.
Он ускорил шаг, миновал улицу Марше и вошел в бар «Дружеская встреча», в свой бар. До него было рукой подать от предыдущего, и окна его выходили на площадь Францисканцев, в самом центре Муассака.
— Привет, бойцы!
— Пауло, как дела? — Адриан Виги за стойкой вытирал чашки. Он точил лясы с Гаэтаном Фабейром, пришедшим, как обычно, пропустить вечерний стаканчик местного вина. А вечер в это время года наступал рано.
Прежде Виги был мелким землевладельцем, но продал свои лозы шасла Полю Катала, потому что однажды ему «надоели все эти козлы, особенно из профсоюза, которые ни во что не вмешиваются». Получив деньги, он купил бистро. А вот Фабейр вместе со своим братом Луи по-прежнему занимался сельским хозяйством. В основном они выращивали фрукты: яблоки и сливы, а также несколько грядок чеснока. В настоящий момент оба страдали от жажды.
— Прохладно. — Катала потер руки и указал на стакан Гаэтана Фабейра. — То же наказание.
Виги налил.
— Так что, Гаэтан, ты в субботу идешь с нами на косулю? — Не дожидаясь ответа, Катала обернулся к хозяину заведения. — Но ты-то идешь, а?
Виги кивнул и заткнул бутылку пластиковой пробкой.
Фабейр осушил свой стакан:
— Еще. — И пробормотал себе в усы: — Иду.
— Кстати, об охоте. — Катала отхлебнул. — Никто не знает, что нашло на этих жандармов, с чего это вчера вечером они так забеспокоились? — Он заговорщицки склонился к стойке и знаком пригласил двоих других придвинуться поближе. — Кажись, этой ночью Батист не собирался к…
Поль Катала заносчиво поднял подбородок. Он никак не мог произнести вслух это имя… Merda! Спустя два года он все еще не мог смириться с подлянкой, которую ему устроил старый Дюпрессуар, пожаловав участок своей дочурке и ее макаке. Получить это хозяйство должен был он, Катала, да еще и по хорошей цене. И никто другой. И уж конечно не черный.
— Как раз нынче ночью, — бросил Виги с таким видом, будто владеет государственной тайной, — кстати, он именно от меня туда и отправился. Со своим мопедом.
— Спятил он или как? — Фабейр залпом проглотил второй стакан. — Вчера вечером был лютый холод.
— Не бойсь, — Виги накрыл своей ладонью руку Катала, — он так набрался перед уходом, что ни в жизнь бы не замерз. — Он рассмеялся. — К счастью, жандармы были заняты в другом месте.
— То есть за ним не следили?
— Нет. Я ему только что звонил, чтобы убедиться. Он сказал, что даже не видел их.
— Он придет? Пусть расскажет, как все прошло.
Адриан Виги с сомнением покачал головой:
— Вряд ли. По телефону мне показалось, что он не в лучшей форме. Он будет дома весь день.
— Может, он все-таки замерз, — ухмыльнулся Катала.
Звякнул колокольчик, открылась дверь, и в бар ворвался поток морозного воздуха.
Появился закутанный в старую штормовку защитного цвета Пьер Бордес — высокий, кряжистый и курчавый.
— Привет всем мудилам. — Сняв куртку, он присоединился к троим друзьям. — Все то же? — Он обвел пальцем стаканы на стойке. — Кто-нибудь слыхал, что произошло неподалеку от Ла-Мулина?
Бордес говорил о местности на севере от Муассака.
Виги откупорил новую бутылку:
— Нет.
— Ну-ка, что за история? — Катала подтолкнул свой стакан к хозяину.
— Похоже, трупы. Три. Мне папаша Шомерак шепнул. И сгоревшая машина. Я, когда сюда ехал, даже остановился глянуть.
— И что?
— Да полный бардак. Давно уже не видел столько жандармов.
Катала похлопал Бордеса по спине:
— А помнишь, прошлым летом ездили на праздник в Кагор? — Взгляд его затуманился. — Мы тогда чуть не сдохли со смеху.
— Ага, хорошо мы тогда навешали этим ребятам. — Фабейр высосал из своего стакана последние капли и протянул его Виги. — Я уверен, история с покойниками связана с грязными черножопыми.
— В любом случае это доказательство того, что чужакам нельзя позволять селиться здесь. Что за дерьмо, в конце концов. Только что шел мимо «Спортивного». Видел бы ты этих козлов. — В завершение своей речи Поль Катала заложил за воротник.
— Может, потому жандармы и забеспокоились вчера вечером? — Адриан Виги поймал пущенный по стойке в его сторону стакан Бордеса, наполнил его и вернул приятелю.
— Вчера? Точно нет. Трупы обнаружили только сегодня утром, им сообщил сосед Шомерака. Приехал судья и все такое. Они даже вызвали парней из Тулузы. — Бордес умолк, чтобы отхлебнуть вина. — А что вчера произошло?
Катала пожал плечами.
Хозяин поставил бутылку на прилавок:
— Мы не знаем, да только ничего хорошего.
— Очередная заваруха арабов из Кадоссанга. — Гаэтан Фабейр выронил свой третий стакан, и его содержимое вылилось на рукав джинсовой куртки. — Merda!
— А кстати, — Пьер Бордес понизил голос, — не этой ли ночью Латапи должен был нанести свой ежемесячный визит к черной обезьяне? А главное, почему его здесь нет?
Полицейский пограничной службы переводил взгляд с удостоверения личности, которое держал в руках, на лицо стоящего перед ним по другую сторону стойки человека и обратно.
Паспорт немецкий, имя звучит как испанское, черты обрамленного черными, коротко стриженными волосами лица азиатские, на голове американская бейсболка. Глаза голубые, очень светлые, почти бесцветные, странные, раскосые. Чуть за тридцать, судя по дате рождения. Лицо запоминающееся. Он не понимал, что его особенно беспокоит в этом типе, только что прибывшем на зарегистрированном в Штатах «Гольфстриме»,[42] но по какой-то неясной для него самого причине чувствовал себя уверенней за бронированным стеклом.
— Мистер (он произнес «мисстерр») Мирелес-Тор…
— Торрес. Мирелес-Торрес.
— Why you here?
— Pleasure.
— Your friend, — полицейский указал на невысокого мужчину, полного, в сером костюме, дожидающегося возле багажной тележки с другой стороны пропускного пункта, — here for business? So?
— We are not friends.
— Sorry?
— Not friends. We just flew in together, then we go our separate ways.
— Sorry? Repeat, please.[43]
Из глубины кабинки появился второй полицейский:
— Он сказал, просто вместе летели. А теперь разбегутся каждый в свою сторону.
— Теперь и на частных самолетах так летают?
— А мне-то почем знать? Ладно, отправляй его, пошли-ка пропустим по стаканчику.
— Do you have things to declare?[44]
Антонио Мирелес-Торрес отрицательно покачал головой. Если бы он был совершенно честен, то сказал бы, что приехал работать, что его зовут не Антонио Мирелес-Торрес и что его немецкий паспорт фальшивый. Хотя он и вправду немец. По отцу. Но вообще-то, он колумбиец и известен в стране, где вырос, под именем Чен Тод Нимейер. «Тод» — «Смерть». Он также мог стать китайцем, стоило только попросить. По матери. Она, однако, по касающимся только ее причинам предпочла забыть, что родилась и провела первые четыре года своей жизни в Китае. Но уже давно избрала Колумбию в качестве приемной родины и до самого конца отказывалась иметь даже малейшие связи с отечеством.
