— Не этот же хлюпик мог задушить волкодава, да еще без укусов остался.
— Но и укол пес не дал бы себе сделать чужому. Мне кажется, убитого паренька долгое время держали в каком-то подвале. В легких много цементной пыли.
— Как у всякого бомжа.
— Конечно. Организм у него истощен. В чем душа держалась... Хорошо. Остальное прочтете в отчете. Вы меня извините, но мне смену сдавать надо.
— Да-да. Я понимаю. Спасибо за разговор.
— О чем вы? Это моя работа.
Трифонов пожал руку молодому человеку и пошел по аллее к административному корпусу психиатрической больницы, которой руководил Никита Михайлович Кмитт. Этот человек много лет являлся домашним врачом семьи Ветровых, и, по утверждению живущих в доме, покойная доверяла своему доктору.
Секретарша в приемной напоминала учительницу начальных классов сельской школы. Ни внешности, ни форм. Серое пятно на стуле и белоснежный халат.
— Доктор будет позже. А вы кто? Что передать?
— Я следователь из областной прокуратуры.
— Это по поводу гибели Анастасии Ивановны?
— Верно. Доктор Кмитт наблюдал ее? Я хотел бы поговорить с ним. Мне кажется, он догадывался, что может произойти несчастье.
— Мне тоже так кажется. — Секретарша тут же превратилась в заговорщицу. Возможно, у нее не хватало подруг, а язык не любил покоя. Вчера он не приходил на работу вообще. А сегодня утром пришел раньше обычного. Он стал очень странным в последнее время.
— В чем эта странность выражалась?
— История началась полгода назад. Из Москвы приезжал профессор. Я не помню его имени. После его отъезда доктор Кмитт ходил сам не свой, а потом взял двухнедельный отпуск и заказал билеты в столицу. Пробыл он там около трех недель и вернулся с опозданием. Ходил мрачнее тучи. Я работаю с ним около двенадцати лет, но он никогда раньше не ездил в Москву. До сих пор ходит как в воду опущенный.
— Но в воду не его опустили. Связи я тут не вижу.
— Да-да, мы все уже знаем. Связь есть! Сегодня утром, когда ему позвонили и сказали о несчастье, он как стукнет кулаком по столу, как закричит: "Успели сволочи! Я так и знал!" Схватил плащ и ушел. Сказал, что скоро вернется.
— Хорошо. Я тоже еще вернусь.
Трифонов покинул здание и направился в бар "Феникс". Он устал, и у него разболелась нога.
Забегаловка оказалась шикарным трехзальным рестораном с отдельной стоянкой для машин, своим сквериком и зимним садом. Тут царили покой и тишина. Трифонову хотелось послать всех к чертовой матери, пойти лечь и выспаться. Если бы в его доме не гостил старый лис Сычев, он так и сделал бы, но тот начнет задавать свои каверзные вопросики, ну а у Трифонова ответов нет. Так, одна каша в башке.
"Феникс" работал круглосуточно. Шикарный бар, полумрак, кондиционеры и пара посетителей в дальнем углу.
Бармен в малиновом пиджаке выглядел так, будто ему уже дали нужное количество чаевых и ему их хватит до конца жизни. Дурашка! А инфляция? Трифонов решил воспользоваться удостоверением.
Когда перед ним поставили кружку с пивом, он предъявил документ.
— Даже если вы президент Финляндии, деньги за пиво придется заплатить.
Трифонов обиделся.
— Я не к тому, пара вопросов и пара ответов.
— У меня очень плохая память. Ничего никогда не запоминаю.
— А Максима Даниловича Ветрова помнишь?
— Таких клиентов не забывают. Друг нашего хозяина.
— Вчера он заходил вечером?
— Он каждый вечер заглядывает. Пару рюмочек коньячку — и вперед.
— В котором часу?
— Понятия не имею. Я работаю сутки через трое и за часами не слежу. У меня башка раскалывается. Но долго он не сидит, если без куклы своей.
— А его кукла без него не заходила вчера? Я Вику имею в виду.
— Имена для меня пустой звук. Нет, он заходил один.
Бармен понял, что ляпнул лишнее, и ретировался на другой конец стойки.
— Что ты дергаешься, дружок? Я протоколов не веду, стараюсь огородить человека от лишних подозрений. Сам понимаешь, не с пешкой имеем дело.
— А я уже все сказал.
— Кроме времени.
— Ну убей меня Бог, не помню. Тут нигде часов нет. Заведение круглосуточное. Хозяин не хочет, чтобы клиенты торопились.
— Как хозяина зовут?
— Эдуард Кобович Чайка.
— Кобович?
— Чего не понятного? Отца его Кобой звали. В честь Сталина.
— Он у себя?
— А вы сами-то на часы смотрели? Какой псих с утра пораньше на работу ходит. Это же не завод. По ночам он всегда здесь, но только не по утрам.
Трифонов допил пиво, положил деньги на стойку и ушел.
В больнице секретарша доложила, что доктор Кмитт скоро будет. Нога разболелась не на шутку, и Трифонов решил ждать до победного.
Доктор позволил себе вернуться в одиннадцать утра.
Долговязый, худой, немного сутуловатый человек лет пятидесяти пяти с длинной прядью пегих волос, переброшенных от одного уха к другому. Так обычно прикрывают лысину те, кого она смущает. Ничего примечательного в этом человеке не было, если не считать его глаз. Темные, влажные, с опущенными вниз ресницами, что придавало его взгляду томную коровью грусть.
— Вы, вероятно, следователь? — спросил он с уверенностью в собственном диагнозе. — Я только что был в доме Ветровых. Кошмарная трагедия.
Трифонов встал, они обменялись рукопожатием и вошли в достаточно скромный кабинет.
— Ума не приложу, кому это надо!
Следователю предложили сесть в кожаное кресло, доктор сел напротив.
— Вы давно знали покойную?
На обычный вопрос ответ готовился долго. Врач откинулся на спинку кресла, сложил пальцы вместе и тихо заговорил:
— Мы познакомились еще в Москве, когда Настя училась на журфаке МГУ. К сожалению, она так его и не закончила. Ее отец, в те времена очень важная персона, помог мне устроиться сюда рядовым врачом. Вот уже четверть века, как я здесь живу и работаю. Тогда же она и повстречала Максима, влюбилась и вышла за него замуж. Он окончил Московский финансовый институт. Иван Федорович его пристроил в ленинградский банк. Все мы его крестники. Святой человек был. К счастью, он не дожил до нового времени. В те годы у власти находился печально известный Романов. Иван Федорович работал его заместителем, но до развенчания своего босса не дожил.
— Вы считались семейным врачом у Ветровых. Как вы расцениваете ее состояние в последнее время?
— Шизофрения — это сложное психическое заболевание. Ее преследовали навязчивые идеи, голоса, слуховые галлюцинации.
— К примеру сказать: шаги на чердаке. Могу вас заверить, что она могла их слышать. Правда, я сомневаюсь, что она слышала, как медсестра бегает к ее мужу по ночам. В коридоре ковровая дорожка, а комната закрыта дубовой дверью в семь сантиметров толщиной.
— Конечно. В основном болезнь имела вялотекущий характер, но сезонные вспышки имели место и нередко доводили ее до припадков. Приходилось помещать ее в наш стационар.
— Вы часто наведывались к Ветровым?
— Два раза в неделю. По вторникам утром и по пятницам вечером. Я навещал Настю, а потом мы садились за карты. Традиционный преферанс.
— Кто еще принимал участие в игре?
— Старый друг Максима Эдуард Чайка, он владелец ресторана "Феникс", и еще один молодой человек. Он новенький в наших краях. Илья Романович Удальцов. Талантливый художник. Эдакий современный плейбой со свободными взглядами на жизнь. Игрок — так себе, но человек незаурядный, богатый и не лишен обаяния. Около года назад он купил имение Мордвиновых, близких соседей Ветровых. Старики уехали к дочери на Урал и продали ему дом.
— Анастасия Ветрова принимала наркотики?
И вновь в глазах врача появилась коровья грусть. Он достал из портсигара сигарету, долго ее разминал, а потом долго прикуривал. Догорающая спичка едва не сожгла ему пальцы.
— Вы знали об этом? — еще раз спросил Три-фонов. — Как вы догадываетесь, делали вскрытие.
— Тут ведь дело не в наркотиках. Она не была полноценной наркоманкой. Лекарственная зависимость. Короче говоря, я не знаю, кто сделал ей первый укол. Это случилось больше года назад. Тогда ее посещали разные медсестры. Это теперь мы приставили к ней постоянную сиделку. Поздновато, к сожалению.
— Однако Вика колола ей морфий.
— Конечно. Сейчас без уколов уже не обойтись, но доза снижалась. Настя это замечала и устраивала скандалы, но Вика женщина сильная и волевая. Кремень ударялся о кремень, и нередко сыпались искры.
— А сама больная могла сделать себе укол?
— Вряд ли. Только Вика знала, в каких ампулах какие лекарства. Мы уничтожили маркировку кислотой.
— Давайте определим круг лиц, которые могли зайти к ней в комнату.
— Муж, дочь, медсестра, я, домработница. Иногда я видел, как к ней заглядывал художник с букетом цветов, и все. Как-то раз я видел молодого человека лет двадцати пяти. Максим сказал, что это сын Эдуарда Чайки. Мальчик учится где-то за границей на ювелира. Возможно, я что-то путаю. Сам Чайка никогда к Насте не заходил.
