Даниэль кивнул. Следить за ходом мыслей Макса, уводящих на неизведанную территорию вроде этой, ему неизменно давалось нелегко.
— Звучит убедительно. — Он предпринял попытку перевести разговор в более безопасное русло: — Форель действительно отменная. И свежайшая. Как думаешь, ее где-то здесь поймали?
— Форель-то? Ну конечно. На порогах. Как знать, может, эту вот я и поймал.
— Ты?
— Ну, или кто-нибудь другой. Я ловлю больше, чем могу съесть, так что излишки отдаю в ресторан. Но ведь как интересно, а? В эпоху-то глобализации. И все равно генетические предрасположенности вроде этой сохранились. Можешь мотаться по всему миру, а природа, хоть тресни, программирует тебя на жизнь в альпийской долине, где может возникнуть необходимость выживать за счет накопленного жира. Весьма привлекательно. Женщина с большой задницей, я имею в виду. Распаляет воображение, как считаешь?
Он стрельнул взглядом на официантку, как раз проходившую мимо их столика к одинокому посетителю в углу.
— Возможно.
Марика забрала тарелки со столика мужчины и с занятыми руками вновь двинулась мимо них. Макс стремительно выкинул руку и легонько шлепнул ее по заднице. Официантка обернулась с гримаской, однако ничего не сказала.
— Это было совершенно излишне, — неодобрительно пробурчал Даниэль. Макс только рассмеялся.
— Псих просто обязан порой позволять себе кое-какие вольности. Нужно оправдывать ожидания окружающих. Тут главное — не перейти границы. Иначе и глазом моргнуть не успеешь, как тебя упакуют в смирительную рубашку, и на смену роскошной жизни придет камера пыток в подвале.
— Что, правда? — брякнул Даниэль и в следующее мгновение осознал, что то была всего лишь шутка. Чтобы скрыть досадную оплошность, он быстро продолжил: — Так почему ты здесь, Макс? На вид ты как огурчик.
Ехидную усмешку брата как рукой сняло. Он выпрямился и со всей серьезностью ответил:
— Сейчас я занимаюсь бизнесом в Италии, не слышал? Поставки оливкового масла.
— Нет, не слышал, — удивился Даниэль.
— Дело не из легких, в особенности для иностранца вроде меня. Не хочу показаться нескромным, но справлялся я весьма недурно. Вот только за успех приходится расплачиваться. Это тебе не восьмичасовой рабочий день с законными выходными. В последнее время мне приходилось вкалывать сутки напролет.
— Ох, — тихонько выдавил Даниэль. Он прекрасно знал, чем чреват подобный трудовой график брата.
— Ну я и сломался, как говорится. Как и большинство в этой клинике. В наши дни рабочий режим у администраторов просто нечеловеческий. И это я не про Швецию, она-то сущий детский сад по сравнению с остальной Европой. Здесь никому не удается долго удерживаться на вершине. В открытую об этом не говорят, но люди ломаются довольно часто. Это заложено в систему. Мы как гоночные машины «Формулы‑1», регулярно приходится заезжать на пит-стоп сменить шины да заправиться. И после этого мы снова готовы пахать.
Макс покрутил пальцем у виска и рассмеялся, довольный ввернутой в разговор образностью.
— Значит, это пит-стоп? — спросил Даниэль, окидывая взглядом зал ресторана, где уже оставались лишь они одни.
— Ага. Химмельсталь — пит-стоп. Пожалуй, лучший в Европе. Ну а теперь пора перейти к кофе и кое-чему покрепче. — Макс хлопнул ладонью по столу и добавил: — Только не здесь. Знаю тут одно уютное местечко в деревне. Идем.
Он скатал салфетку и поднялся.
Даниэль огляделся в поисках официантки. Вроде нужно было расплатиться, но он не знал, как здесь все устроено.
— В деревне? — переспросил он. — Так ты можешь запросто покидать клинику?
Макс снова рассмеялся.
— Ну конечно. В этом-то вся прелесть Химмельсталя и заключается. Запишите на мой счет, дорогая! — крикнул Макс невидимой официантке и решительно двинулся к выходу.
8
Мозельское вино. Прохладное, освежающее, словно его держали в глубоком-преглубоком колодце.
Незамысловатым казенным бокалам, которыми комплектовались жилища персонала, Гизела Оберманн, несомненно, предпочла бы некогда унаследованный богемский хрусталь. Вот только она пожертвовала его на благотворительность, и набор старых бокалов ушел кому-то на распродаже. Она вообще все раздала, когда получила работу в Химмельстале. Избавилась от прекрасной квартиры и разорвала длительные, но мучительные отношения. Только и оставила что кое-какую приличную одежду, учебники по психиатрии да Снежинку, свою кошку.
«Сожгла за собой мосты», — объясняла она самой себе.
Выражение ей очень нравилось. В прошлом военачальники сжигали за собой мосты, чтобы не искушать солдат отступлением во время жаркой битвы. Она так и видела горящий мост, как языки пламени отражаются в воде. Прекрасное и жуткое зрелище.
Гизела легла на кровать и свернулась калачиком рядом со своей длинношерстной кошкой, вдыхая ее слабый запах. В отличие от собак, кошки всегда пахнут приятно. Здорово было бы иметь духи с ароматом кошки.
Снежинка замурлыкала, ее мягкий белый мех приятно защекотал Гизеле щеку.
Из приоткрытого окна доносилось пение птиц, голоса и скрежет металла по камню. Гизела уловила запах горящего угля. Очередная вечеринка персонала. Идти на нее она не собиралась.
Женщина закрыла глаза и предалась мечтаниям, будто ласкающий мех кошки — это ладонь доктора Калпака.
Гизела никогда не видела его на неформальных сборищах персонала. На вечеринки он не ходил. Когда она только прибыла в клинику, то представилась доктору Калпаку и обменялась с ним рукопожатием. И с тех пор не могла позабыть прикосновение его руки. Тонкой и смуглой, а пальцев длиннее ей в жизни не встречалось. И как будто это была вовсе и не рука, а какой-то отдельный предмет. Скорее, даже животное. Быстрое, проворное, с шелковистой шкуркой. Ласка, например.
Певучий акцент доктора Калпака здесь, в горах, казался очень уместным — мягкий, повышающийся по тону, вроде австрийского или норвежского. Но его подлинным языком являлись его выразительные руки — достаточно было лишь их увидеть, и слова доктора едва ли достигали ушей.
Гизела Оберманн уже отказалась практически от всех своих мечтаний. Одно за другим они увядали и уносились прочь суровыми ветрами жизни. Но мечта однажды ощутить на своем обнаженном теле руки доктора Калпака осталась, и порой, в одиночестве, Гизела с наслаждением предавалась ей.
Она снова закрыла глаза и ощутила, как в голове шумит вино. Потом вспомнила, что к Максу сегодня приехал гость. Его брат. Макс был единственным ее пациентом, предполагавшим хоть какие-то проблески надежды. Как, интересно, скажется на нем визит брата?
Снежинка заурчала громче.
«Я люблю животных за то, что они не люди, а все-таки живые». Кто же это сказал? Маяковский? Достоевский?
Гизела вновь вернулась к мечтам о руках доктора Калпака. Как две шелковистые ласки гуляют по ее телу. Одна по грудям, другая по животу, а потом ниже — туда, между бедер.
9
Снаружи стемнело, и парк вокруг клиники уже освещали редко расставленные фонари. Братья двинулись вниз по склону в направлении деревни.
— Похоже, ты можешь уходить отсюда когда вздумается, — заметил Даниэль.
— Естественно. Здешние клиенты по-другому и не согласились бы. Пока я каждый вечер укладываюсь в кроватку пай-мальчиком, днем я могу позволить себе практически все, что мне вздумается.
Под склоном начиналась асфальтированная дорожка вроде беговой, и фонари здесь стояли чаще и светили ярче. Впереди с тихим гулом показался забавный ярко-желтый электромобильчик. Водитель бросил им «привет» и покатил себе дальше. На нем была форма, какую носят привратники или уборщики; и его пассажир, ухитрившийся втиснуться рядом с ним, был одет точно так же. Даниэль предположил, что это обслуживающий персонал клиники. Он рассеянно ответил на приветствие и быстро пересек дорожку.
Они миновали несколько домов, свернули за угол и внезапно оказались в самом центре деревни. Даниэль даже не понял, как так произошло.
