Ознакомительная версия.
— Это же прекрасно!
— Будет, если я не облажаюсь.
Ходжес смотрит на него секунду.
— Погоди. Ты сам будешь его писать?
— Да. Сначала они хотели прислать одного из своих писателей — Джорджа Пакера, а он действительно хорош, чтобы взять у меня интервью и написать рассказ. Это большое дело, потому что Джон Ротстайн в прошлом был их звездой, одного уровня с Джоном Апдайком, Ширли Джексоном … Ну, вы знаете, о ком я.
Ходжес не знает, но кивает.
— Ротстайн был, типа, спасительным убежищем для подростковых страхов, а затем для страхов среднего класса. Как-будто Чивер. Я сейчас читаю Чивера. Знаете его рассказ «Пловец»?
Ходжес кивает головой.
— Стоит почитать. Он классный. Короче, им нужен рассказ о записных книжках. Вся история от начала до конца. Они это задумал после того, как провели три-четыре графологических экспертизы фотокопий, которые я сделал, и фрагментов.
О фрагментах Ходжес знает. В выгоревшем подвале осталось достаточно обугленных фрагментов, чтобы подтвердить утверждение Пита, что потерянные записные книжки действительно принадлежали Ротстайну. Полиция, изучив прошлое Морриса Беллами, подкрепила фактами историю Пита. В которой Ходжес никогда и не сомневался.
— Насколько я понял, ты отказал Пакеру.
— Я отказал всем. Если этот рассказ будет написан, это должен сделать я. И не только потому, что я был там, но еще потому, что работы Джона Ротстайна изменили мо …
Он замолкает.
— Нет. Я хотел сказать, что его работы изменили мою жизнь, но это не так. Не думаю, что у подростка есть нечто, что можно менять. Мне только в прошлом месяце исполнилось восемнадцать. Наверное, я имел в виду, то его работы изменили мою душу.
Ходжес улыбается.
— Понимаю.
— Главный редактор сказал, что я слишком молод. Это лучше, чем «лишен таланта», верно? Поэтому я послал ему образцы своих произведений. Помогло. Еще поговорил с ним. Это было не так уж трудно. После общения с Моррисом Беллами переговоры с парнем из нью-йоркского журнала — раз плюнуть, а не дело. Вот были переговоры.
Пит пожимает плечами.
— Конечно, они отредактируют там все по-своему. Я читал, как это делается, и я не против. Но, если они хотят это опубликовать, там будет будет стоять мое имя.
— Жесткая позиция, Пит.
Он некоторое время смотрит на сундук и на мгновение выглядит старше своих восемнадцать.
— Это жесткий мир. Я это понял после того, как моего отца переехали машиной у Городского Центра.
Не зная, что ответить, Ходжес молчит.
— Знаете, чего в «Нью-Йоркере» хотят?
Ходжес не зря почти тридцать лет проработал в полиции.
— Допускаю, краткий пересказ последних двух романов. О Джимми Голде, его сестре и всех их друзьях. Кто с кем, что, как, когда, и как все это устроилось.
— Да. И я — единственный, кто об этом знает. И это подводит меня к той части, где я должен извиниться.
Он серьезно смотрит на Ходжеса.
— Пит, не нужно извинений. Против тебя не предъявлено никаких обвинений, а я тебя зла не держу. Ни капли. Холли и Джером тоже. Мы просто рады, что твои мама и сестра выздоровели.
— Но все могло быть по-другому. Если бы я тогда не молчал, как рыба, у вас в машине, а потом не сбежал через аптеку, могу поспорить, Беллами не пришел бы к нашему дому. Тине еще кошмары снятся.
— Она обвиняет тебя?
— Вообще-то, нет.
— Ну вот, — говорит Ходжес. — Ты стоял под дулом пистолета. Буквально и образно. Халлидей тебя очень напугал, и ты не мог знать, что он уже мертв, когда в тот день шел к нему в магазин. А про Беллами, ты даже не знал, что он еще жив, тем более, что он вышел из тюрьмы.
— Это все так, но Халлидей был не единственной причиной, почему я не хотел разговаривать с вами. Мне все еще казалось, что я смогу сохранить записные книжки, понимаете? Поэтому я не хотел разговаривать с вами. Поэтому я убежал тогда. Я хотел их сохранить. Не скажу, что это была главная моя мысль, но она не покидала меня. Эти записные книжки … Вроде… И я должен сказать об этом в рассказе, которое пишу для «Нью-Йоркера» … Они очаровали меня. Я должен извиниться, потому что я не так уж сильно отличался от Морриса Беллами.
Ходжес берет Пита за плечи и заглядывает ему прямо в глаза.
— Если бы это было так, ты бы никогда не пошел к тому Залу, готовясь сжечь их.
— Я уронил зажигалку случайно, — спокойно выговаривает Пит. — Когда вздрогнул от выстрела. Думаю, я бы все равно это сделал — если бы он выстрелил в Тину, — но об этом невозможно узнать наверняка.
— Я это знаю наверняка. И я уверен в нас обоих.
— Да?
— Да. Итак, сколько они обещают тебе заплатить за это?
— Пятнадцать тысяч долларов.
Ходжес громко присвистнул.
— Если возьмут. Но они возьмут. Мне помогает мистер Рикер, и получается очень неплохо. Первая половина в черновиках уже готова. Художественная проза у меня кое-как получается, а такие вещи — получше. Когда-то, возможно, я сделаю на этом карьеру.
— А что делать с деньгами? Отложишь на колледж?
Он кивает головой. — В колледж я все равно поступлю, так или иначе. Что до этого я не переживаю. Деньги пойдут на Чапел-ридж. Тина переходит в него в этом году. Вы не представляете, как она счастлива.
— Это хорошо, — говорит Ходжес. — Действительно, хорошо.
Они некоторое время сидят молча, глядя на сундук. На дорожке звучат шаги и мужские голоса. Двое парней, которые появились, одеты почти в одинаковые клетчатые рубашки и джинсы, на которых еще видны магазинные складки. У Ходжеса появляется подозрение, что они считают, будто в глубинке все так одеваются. У одного на шее висит фотоаппарат, второй несет вспышку.
— Как пообедали? — Спрашивает Пит, когда они начинают по камням переходить ручей.
— Отлично, — отвечает тот, что с фотоаппаратом. — Мы были в «У Дэнни». «Луна над беконом» — это что-то! Одни оладьи у них — настоящий кулинарный шедевр. Но за работу, Пит. Сначала сделаем несколько снимков, где ты сидишь на корточках у сундука. Еще хочу снять, как ты в него заглядываешь.
— Он пустой, — возражает Пит.
Фотограф многозначительно стучит себя пальцем по лбу.
— Люди включат воображение. Начнут думать: «Что он почувствовал, когда в первый раз открыл ящик и увидел все эти литературные сокровища?» Понимаешь?
Пит встает, отряхивает джинсы, которые гораздо больше поношенные и выглядят гораздо естественнее.
— Хотите посмотреть, как будет проходить съемка, мистер Ходжес? Не каждый восемнадцатилетний достойный портрета на всю полосу в «Нью-Йоркере» рядом со статьей, которую сам написал.
— Я бы с удовольствием, но меня ожидает одно дело.
— Хорошо. Спасибо, что пришли и выслушали.
— Можешь вставить несколько слов в свой рассказ?
— Что?
— То, что все началось не с того, как ты нашел этот ящик. — Ходжес смотрит на него: черный, потертый, старый, с исцарапанными застежками и покрытой плесенью крышкой. — Все началось с человека, который принес его сюда. И когда тебе хочется винить себя за то, чем это обернулось, вспоминай слова, которые повторяет Джимми Голд: «Дерьмо? Ну и насрать!»
Пит смеется и протягивает руку.
— Хороший вы человек, мистер Ходжес.
Ходжес жмет руку.
— Называй меня Билл. Сейчас давай, улыбайся в камеру.
На противоположном берегу он останавливается и смотрит назад. По указанию фотографа Пит сидит на корточках, положив одну руку на потертую крышку сундука. Классическая поза хозяина, она напомнила Ходжесу фотографию, на которую он наткнулся однажды, это был Эрнест Хемингуэй, что присел рядом с убитым им львом. Но на лице Пита нет и намека на напыщенную, улыбающуюся, ограниченную уверенность в себе. Лицо Пита говорит: «Мне это никогда не принадлежало».
«Сохрани это мысль, парень, — думает Ходжес, направляясь к машине. — Сохрани эту мысль».
ДЗЫНЬ
Он сказал Питу, что его ждет одно дело. Это не совсем так. Он мог бы сказать, что его ждет работа, но и это не совсем так. Хотя это было бы ближе к истине.
Незадолго до того, как он вышел из дома на встречу с Питом, ему позвонила Бекки Хелмингтон из клиники травматических поражений мозга. Ежемесячно он выплачивает ей небольшую сумму, чтобы она рассказывала ему о состоянии Брейди Хартсфилда, пациента, которого Ходжес называет «мой мальчик». Еще она сообщает ему обо всем необычном, что происходит в отделении, и передает последние слухи. Рациональный ум Ходжеса настаивает на том, что все эти слухи не имеют смысла, что за ними ничего нет, и что для любого события можно найти рациональное объяснение, но его ум это не только рациональная верхушка. Под ней тянется целый подземный океан — он считает, что у каждого человека в голове есть такой океан, — в котором плавают странные существа.
— Как сын? — Спрашивает он Бекки. — Надеюсь, последнее время не падал с деревьев?
Ознакомительная версия.
