Ознакомительная версия.
Крис Мерилонн. «Кто взрывает Ближний Восток»
The Independent, Лондон, Великобритания
Тексты
Юля (+ Андрей). Прединициация. Рождение Царевны-2
Через восемь веков по этому ущелью проляжет железнодорожная линия Тебриз – Тегеран, уходящая далеко на восток, в сторону Ирана, на Мешхед, к пустыням Туркмении. Потом вырастет город Кередж с более чем сотней тысяч жителей. По-прежнему будет выситься, хорошо видный отсюда, вулкан Демавенд, и войсковые колонны будут проезжать в Деште-Кебиб – Большую Соляную Пустыню – грохоча гусеницами бронетранспортеров, пыля колесами армейских грузовиков.
Но сейчас здесь ночь и тишь. Разве только изредка донесется блеяние горного козла, гуляющего во тьме (не успел до заката найти удобное место ночлега!), да слышится вой волка, в это время года особо свирепого животного, голодного и бесстрашного. Ворота будущей провинции Машендеран – скала. Ее называют Аламут, но потом народ станет называть ее Аль-фариб, то есть Скала или Гора Старца.
По этим каменным ступеням поднимается Женщина, тревожа босыми, привыкшими к холоду камней ступнями нанесенные за много недель пыль и песок. На ней – накидка, которую раздувает ветер.
Тысячи ступеней на единственной лестнице в Скале. Защитники Аламута нечасто спускаются по ней, ибо наверху есть все: вожжа, вяленое мясо и гашиш. Единственное, чего там нет, – это женщин для потехи и еще вина. Но ни то, ни другое не одобряет Аллах. Да что там Аллах! Сам Старец следит за соблюдением Законов, и не один воин, даже самых храбрый, уже отправился вниз со скалы, но не по лестнице, а в свободном полете, распластав руки, как большая и глупая птица. И это смертельное наказание ждало любого за одну лишь высказанную про себя мысль о том, как хочется вмять в перины живое женское тело, облапить чьи-то груди грубыми руками и услышать стон.
Нет. Аламут обходится без этого. Только две женщины, имен которых не знает никто, находятся при Старце – его жены, старая и молодая. Да и те усыхают без его силы. Только иногда – об этом рассказывали самые бесшабашные воины – эти две гурии под темными накидками покидают дом, чтобы совсем рядом, на грязном полу овечьей кошары, сплести свои нагие тела в бесстыдных и бессильных к запретам ласках.
Но сейчас по ступеням поднимается Женщина. Ее никто не видел. А кто видел, тот уже мертв, ибо каждое утро охрана не досчитывается при перекличке то одного, то другого фидаина. И каждый раз это случается все выше и выше, на новых площадках этой бесконечной лестницы. Обшаривая каждую каменную щель, находят лишь отпечатки ее ступней, узких, как клинок, длиннопалых, – и все.
Только один раз сброшенному вниз повезло: он упал на спину двух спаривавшихся горных козлов и миновал их рога. При падении он убил одного из животных, другое испуганно умчалось прочь. Несчастного воина со сломанным хребтом вынесли наверх, где он, голосом, в котором неминуемая скорая смерть растворила страх, рассказал Старцу о ночной гостье.
Лица ее невозможно было увидеть, оно всегда скрыто под накидкой. Но, когда на нее бросаются с клинком, она отбрасывает в стороны эти черные полы и предстает во всей своей отвратительной Аллаху наготе, выпятив живот, огромный, как курдюк с вином, белый и покрытый сеткой мелких синеватых вен.
Так было и с этим фидаином. Тогда он воткнул в это грязное чрево саблю. Отличную саблю! Хозяину делают клинки лучшие оружейники Исфахана! Но этот клинок, закаленный и травленный во многих огнях да водах, хрустнул и сломался, как щепка. Каменный у нее живот! Она схватила воина за горло.
«И когда я… да, отпрянул!.. я знаю, Хозяин, ты казнишь меня за трусость, но я уже все равно умираю… признаюсь тебе: я испугался. Я отступил назад, но ее рука вытянулась, как змея, и обвила мое горло. Хозяин, я ощущал ее пальцы, сильные, как корни дерева, вросшего корнями в самую кручу! Она легко, как пушинку, отправила меня вниз. И вот я перед тобой, о, Всемогущий ас-Саббах!»
Старец молча слушал этот рассказ, а освободившиеся со сторожевого поста фидаины стояли вокруг, замерев. Когда говорящий умолк, Старец просто поставил на его слабое горло свою туфлю из багрового сафьяна и перепилил его, изломал, дождавшись, пока ошметки кожи, жил и хрящей трахеи не расползутся по камням бурым пятном. Неверный умер, слава Аллаху! Он струсил, он предал Аллаха. Да что там его – он предал Старца!
И будут утроены, учетверены караулы, и стражники, пугаясь каждого шороха, будут отрубать друг другу руки, кисти, наносить смертельные раны, не зная, откуда идет безмолвная Смерть с животом в синеватых венах, обремененным плодом.
А Старец будет вставать в ночи, желтыми глазами смотреть в стенку и вспоминать. Ему есть много что вспомнить. От первого пути в Аламут, с его зарезанным комендантом на плече, до того самого момента, когда он приказал бросить теплый комочек, завернутый в тряпье, со скалы вниз – туда же, куда кидали отбросы и трупы, в вечную верную могилу.
Говорили еще, что это – будущая Царевна; что, как только она дойдет до последней Ступени, кончится век Старца, и начнется его Закат; что она родит – и родит не воина, а девочку, которая станет править миром, а не только Персией, и будет делать это во сто крат лучше, чем сам Старец.
Но никто точно не знал, что произойдет. Не знал и Старец, пытаясь доискаться, где она прячется, и выяснить, кто она. Тут или в городе? Не один десяток молодых женщин с маленькими детьми задушили его верные слуги на улицах Казвина, Кереджа, Такестана и Зенджана. Девочкам-младенцам тут же разбивали черепа об камни мостовой, а если попадались мальчики, то им просто вспарывали розовенькое брюшко.
Но проклятая мстительница все поднималась и поднималась и вела свой счет фидаинам, обнаруживаемым утром с такими же раскроенными черепами на валунах внизу, где рокотал чистый горный поток.
Она все шла. И для фидаинов, передвигавшихся в бесшумных и легких, из самой дорогой кожи, сапогах, было великим страхом обнаружить поутру на лестнице, у своей площадки, узкий след босой женской ступни.
Всего этого не знала парочка, которая сейчас стояла и целовалась на площадке лестницы, тоже длинной, словно бесконечной, но всего лишь ведущей с первого этажа на шестнадцатый. И стояли они тут, потому что мало кто из жителей этого дома пользовался таким отжившим рудиментом архитектуры, как лестница, предпочитая ей бесшумный зеркальный лифт. Он теребил ее и, уже почти расстегнув на ней кофточку, хватал руками потную, скользящую грудь, когда появилась Эта.
Она шла вверх, бесшумно ступая по лестнице, и следы от ее мокрых ног – видимо, этажом ниже наступила в пролитое ими пиво – были так же узки, как кинжалы. Она была нага!
Парочка замерла в ужасе, уставясь на ее тощую грудь, узкие бедра, растрепанные волосы. А потом, добравшись взглядом до ее лица, они увидели эти набрякшие, закрытые глаза – она шла вслепую! Они вскрикнули в обоюдном ужасе и бросились вниз: сначала вжались в стену, а потом, за ее худыми ягодицами, посыпались с площадки вниз, ломая каблуки, сдирая руки о перила, перепуганные неожиданным зрелищем.
Она шла дальше.
Андрей проснулся от толчка. Сначала показалось, что Юлька толкнула его во сне бедром, но когда он разомкнул веки, не было рядом бедра, не было девушки – только пустота. Он лежал один в комнате, пухлый, неповоротливый, а на тумбочке поблескивало его второе «Я», без которого он не мог, казалось, сделать и шагу, – очки с толстыми, искажающими очертания глаз стеклами.
Парень вылетел из-под одеяла. Три секунды ровно (этому учили!) – вскочить в джинсы. Еще две – выдернуть из-под кровати сигаретную пачку (пол в доме мыл только он, поэтому тайник можно было спокойно замаскировать), прохрипеть в нее: «Объект „Невеста“. КРАСНЫЙ!!!» – и оказаться за входной дверью.
Инфракрасный анализатор – часы – уже на руке, он никогда их не снимал. Тоненькая струйка-след ползет вверх по ступенькам. Туда. Без звука. Босые ноги не касаются бетона – летят над ним.
По дороге встречаются двое, бегущие и перепуганные чем-то. Резкая реакция, безжалостная, но необходимая: ей, растелешонной, большим пальцем в выбритый висок с пирсингом, ему – в грудную часть, под самым кадыком. Снопами валятся на ступени. Отлично, разберемся. Десять минут есть, верных. Струйка ведет. Последний этаж, шестнадцатый. Замок на люке чердака перекусан, сталь толщиной в палец разорвана, как нагретый пластилин – легко. Понятно. Крыша. Здесь не нужна и струйка энергетического следа: в битуме отпечатались следы ее подошв. След от пятки – алым кружком, битум раскалился, не загорелось бы…
Над городом – ночь. Над притихшими, примолкшими огнями только Красный проспект пунктиром лезет в горку, к бывшей Туруханской площади. И ее тело.
На самом краю.
Глаза закрыты. Он забежал чуть сбоку. Стоит на этих раскаленных острых пятках с каемкой грязи – от крыши. Стоит, как прилепленная.
Ознакомительная версия.
