по канату между двух миров. Ей кажется, что и город мог измениться вместе с ней. Вот и сейчас она стоит на остановке, веря, что из непроглядной серой пелены вот-вот материализуется светящаяся добродушная физиономия троллейбуса и он проглотит ее, позволив ей путешествовать домой внутри своего теплого чрева.
Она всматривается в пелену дождя, стоя на самом краю поребрика и то и дело отскакивая, чтобы укрыться от каскадов брызг, поднимающихся из-под колес машин. Она не замечает темную фигуру на другой стороне улицы, почти размытую дождем, наполовину скрытую тенями, которые клубятся по углам. Когда очередная легковушка, пролетая мимо на скорости, подскакивает на яме и обдает Настины сапоги радужной мутной волной, она поднимает глаза. Он бежит через дорогу, длинные полы его промокшей серой шинели тяжело шлепают по ботинкам. У Насти сжимается сердце, она отворачивается, делает вид, что не заметила его, чтобы не улыбаться как дура. Но он уже здесь, легонько вталкивает ее под козырек остановки, разжимает по одному ее пальцы, забирает у нее тяжелый пакет с книгами. Целует ее в щеку. Он такой же, как она, без зонта и без капюшона, прибившийся к этому городу, как бездомный щенок к магазину.
— Матвей, — произносит она сама не зная откуда взявшимся вопросительно-недоверчивым тоном, когда он целует ее в щеку.
— Все правильно, память тебя не подводит, это действительно мое имя. — Он косо улыбается, стряхивая с ее плеч капли дождя.
Она толкает его локтем в бок.
— Пока еще рано шутить про потерю памяти, хорошо?
— Но ты же скажешь мне, когда будет можно? — отвечает он, улыбаясь.
Ей нравится то, что происходит между ними. Она не врет себе: каждый раз, видя его лицо, она вспоминает камень в лесу и все, что случилось там. Но он спас ее, он освободил ее от самого страшного, что держало ее на цепи всю жизнь. Благодаря тому, что он привез ее туда, она вспомнила, она нашла тот недостающий, пусть и страшный кусок самой себя, без которого вся жизнь была только передышкой между паническими атаками.
— Эй, ты что, грустишь? — прерывает ее мысли голос Матвея.
— Нет, просто немного перепугалась только что в универе.
— Что случилось?
— Да столкнулась с Марианной.
— Ага, и что? Она же твой любимый преподаватель.
— Уже нет.
— Почему?
— Ну как же? Она же тогда полицию вызвала, когда мы были у них, что, забыл?
Матвей переминается с ноги на ногу.
— Это… не она.
— А кто? Муж ее? Дед этот странный?
— Нет. Это я был.
Настя смотрит на него, нахмурившись.
— Зачем?
— Мне надо было, чтобы ты ушла оттуда, нельзя было, чтоб ты согласилась на эти их опыты, — произносит он, растирая грязь на асфальте носком ботинка. — Мне надо было убедить тебя поехать со мной в поселок. Прости.
Из сумрака материализуется синий, как кит, троллейбус. Двери открываются прямо возле них, Настя делает шаг по ступенькам, как мотылек, из темноты на свет.
— Ну чего ты стоишь? Не поедешь? — бросает она через плечо.
Он запрыгивает в троллейбус и ловит ее пальцы.
— Все равно, если бы я осталась и согласилась на их дурацкие исследования, их ждало бы большое разочарование, — с абсолютно счастливой улыбкой произносит Настя, повернувшись к нему. — Я совершенно обычная! Во мне нет ничего особенного, ничего исключительного. Я скучная. Невыдающаяся. Такая же, как все.
— Вообще, просто сама банальность. — Матвей улыбается ей в ответ.
От него пахнет мокрой шерстью, как от собаки. Настя прижимается лицом к его шинели, на лоб ей приземляется дождинка, упавшая с его промокших волос. В голове что-то начинает шевелиться, просыпаться — так бывает теперь с ней, когда она вспоминает что-то, что было с ней до него, до всего, когда она все еще была собой.
2
Через полчаса они дома.
— Здравствуйте, — произносит соседка, пожилая женщина в берете, выходя с ребенком из дверей лифта.
Теперь они все знают Настю, все здороваются с ней. Оно и немудрено: такой скандал — и так близко. Кто бы мог подумать, что этот симпатичный молодой человек со светлыми волосами, который всегда ходил в отглаженной рубашке, оказался квартирным аферистом, который женился на этой замухрышке для того, чтобы сдать ее в дурдом. Ведь специально же нашли девочку, сироту без единой живой души в мире, да еще и с наследственностью нехорошей. А еще у него подельница была, тоже бывала здесь частенько, такая высокая, на красной машине. Они по документам брат и сестра, а на самом деле, говорят, роман крутили! Она его и порешила, прямо там, в мастерских, на пятом этаже, по голове ему дала какой-то фиговиной и свалила все на эту бедолагу. Сообщник попытался ее кинуть на деньги, вот она и решала сразу две проблемы одним, так сказать, ударом. И девочку эту несчастную посадили даже. Но потом отпустили, когда следователь поглубже копнул. Все-таки хорошие парни работают у нас в отделении на Петроградке, молодцы.
Сколько раз за эти месяцы Настя слышала, как говорили это у нее за спиной. Столько раз, что ей стало плевать.
Настя отпирает дверь ключом и входит в квартиру, пропустив Матвея вперед. До того как она вернулась сюда, ей было страшно, что это место навсегда останется для нее чем-то темным, плохим, вроде больничной палаты хосписа, откуда никогда не выйдешь живым, но это оказывается не так. Зайдя внутрь в первый раз после возвращения, она вдыхает запах пыли и пересохшей масляной краски и видит себя танцующей с бабушкой под вальс на радио. Видит, как тепло встречает ее эта совершенно незнакомая ей, только что овдовевшая пожилая женщина, как принимает в свой дом. Бабушка была сестрой дедова армейского сослуживца, абсолютно чужим человеком. Как Настя могла забыть эту доброту, эту любовь? Почему ей казалось, что в жизни у нее не было ничего хорошего, одна лишь тьма?
Полиция не смогла точно выяснить, какие именно препараты давали Насте с пищей и водой ее жених
