Каманин и Мария стояли на террасе в некотором отдалении от всех, держа в руках бокалы с шампанским. Но они как были полными, так ими и оставались. Оба вообще почти не обращали внимания на происходящее вокруг них.
— Я тебе благодарен за то, что ты присутствовала на моем юбилее, как моя спутница, — негромко произнес Каманин.
— Я не могла испортить этот твой праздник в последний момент, — слегка пожала плечами Мария. — Но это ничего не меняет.
— Ты опять за свое. Но что такого произошло, что кардинально изменило твое отношение ко мне?
— Зачем повторять то, что ты и без того прекрасно знаешь.
Каманин вздохнул.
— Мы с некоторого момента, как два попугая, постоянно говорим об одном и том же. Давай все забудем и продолжим так, как было до этого момента.
— Феликс, я тебя не узнаю, ты говоришь не свойственным тебе языком.
— Это все от того, что я не хочу тебя терять. Разве это не понятно?
— В любых отношениях существуют две стороны. И ты всегда это очень точно учитывал. Но сейчас ты об этом забыл, думаешь только о себе.
— Я думаю о нас. Никогда не предполагал, что ты можешь вести себя под влиянием собственных фантазий.
— Это не фантазии, Феликс. Свое поведение я строю на том, что видят мои глаза и слышат мои уши. Как только я увидела тебя и Мазуревичуте, я сразу же насторожилась. Но решила не делать скоропалительных выводов. У людей нередко сохраняются остаточные чувства, и не стоит придавать им большое значение. И я не придавала. Но когда ты признался в том, что ревнуешь ее к другому, мне все стало ясно.
— Что же тебе стало ясно, Маша?
— То, что она все время будет стоять между нами, даже в том случае, если вы больше никогда не встретитесь. Хочешь, скажу тебе еще одну вещь?
— Хочу.
— Ты в свое время совершил роковую ошибку, расставшись с ней. Именно она, а ни я, ни другие, женщины, с которыми ты жил, были женщинами твоей жизни. Ты оказался в плену собственных догм.
— И что за догмы?
— Ты решил, что для того, чтобы идти дальше, тебе нужно все время расставаться с прошлым. Включая тех, с кем ты жил. А это вовсе не обязательно. Возможно, тебе надо вернуться к ней. Мне почему-то кажется, это реально. Рута так и не вышла замуж.
— Мало ли женщин, которые не вышли замуж.
— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Все это время она ждала тебя.
— И пока ждала, вступила в связь с Варшевицким, — насмешливо проговорил Каманин.
— Она же не постриглась в монахини, не приняла обет безбрачия. К тому же не надеялась на повторную встречу с тобой. И то, что сама прекратила эту связь, тоже косвенно говорит об этом.
— Ерунда, между нами давно все кончено! — так громко воскликнул Каманин, что те, кто располагались рядом, дружно посмотрели на него. — Не представлял, что у тебя такое живое воображение, — уже тише произнес он.
— Просто я умею наблюдать и анализировать увиденное. Не так, как ты, но все же. Я не стану жить с тобой, зная, что ты думаешь о ней, а не обо мне. Как врач, я буду заботиться о твоем здоровье. Но не более того.
— Я хочу, чтобы мы были мужем и женой, — упрямо произнес Каманин.
— Нет, — покачала головой Мария. — Извини, но меня утомил этот бесплодный разговор. Пойду в номер, мне хочется отдохнуть.
Мария решительно направилась к выходу с террасы. Каманин огляделся вокруг себя и обнаружил, что все пристально наблюдают за ними.
113
Каманин хотел уже уйти с террасы, как его взгляд остановился на паре Варшевицкий и Мазуревичуте. Они стояли очень близко друг от друга, и он ощутил, как что-то торкнулось у него внутри. Он вспомнил о только что сказанных словах Марии о том, что он по-прежнему неравнодушен к Руте. Неужели она права, и это действительно так?
Взгляды Каманина и Варшевицкого встретились, и поляк направился к нему.
— Феликс, с тобой все нормально? — спросил Варшевицкий. — Ты выглядишь немного взволнованным.
— Что же тут странного, все же мой юбилей. Меня только что поздравляли близкие мне люди.
Но Каманин по лицу Варшевицкого видел, что его слова не убедили писателя. Но в его задачу не входит это делать.
— Я бы хотел с тобой поговорить, Феликс. Это не займет много времени.
Настроение говорить с ним у Каманина не было никого. Дурацкая размолвка с Марии занимала все его мысли и чувства. Но и отказывать Варшевицкому не хотелось; он помнит его по прежним временам, пока тот не добьется своего, не отстанет.
— Давай поговорим, — согласился Каманин.
— Не станешь возражать, если Рута тоже примет участие в разговоре?
— Если тебе так хочется, то, пожалуйста.
— Тогда пройдем куда-нибудь, где можно посидеть нам втроем.
Они расположились возле небольшого фонтанчика на скамейке. Каманин смотрел на струи воды и думал о том, что произошло у них с Марией. Он никак не мог предположить такое завершение их отношений. И все из-за Кшиштофа; не появись он здесь, ничего бы не случилось. Этот человек приносит ему только неприятности. Возможно, даже больше, чем Иван.
— Что ты мне хотел сказать, Кшиштоф? — Каманину надоела возникшая пауза, и он решил ее прервать.
— Да, хотел, — подтвердил Варшевицкий. — Я хочу вернуться к той давней нашей дискуссии.
— Мы много о чем спорили, Кшиштоф. Говори конкретней.
— Я имею в виду наш спор о реальности. Помнишь?
— Что-то припоминаю. Мне кажется, особого и спора не было.
— Был, Феликс, ты забыл. Или не хочешь вспоминать.
Мужчины посмотрели друг на друга.
— С чего бы это? — пожал плечами Каманин.
— Всегда могут найтись причины.
— Ладно, давай ближе к сути вопроса. Я так и не понял, о чем мы сейчас говорим. Не о моей же памяти. Сразу скажу, склероза пока нет.
— Мы говорим о споре по поводу, что такое иллюзия и реальность. Припоминаешь теперь?
— Да, припоминаю, — кивнул головой Каманин.
— Тогда ты меня сильно удивил своим умозаключением о том, что никаких иллюзий не существует, что иллюзия — та же реальность, но в другом состоянии или виде. Если бы иллюзия была бы только иллюзией, откуда она появилась бы. Если она возникла в нашем воображении, то это означает, что она существует так же реально, как и реальность. Это твои почти дословные слова, я их хорошо запомнил.
— Я тоже припоминаю, мы как-то разговаривали с тобой на эту тему, Феликс, — произнесла Мазуревичуте.
— Но меня тогда, да и теперь больше взволновало другое твое утверждение, Феликс, снова заговорил Варшевицкий. — Ты утверждал, что между реальностью жизни и реальностью искусства, в частности литературы не существует различия. Это одна и та же реальность, только в разной форме. Она постоянно перетекает, как вода, из одной в другую. Причем, по твоим словам, очень часто реальность искусства, литературы гораздо более реальна, нежели реальность жизни. Многие литературные герои являются гораздо более живыми, чем миллионы живших и живущих на земле, от которых не осталось и не останется ни воспоминаний, ни следа.
— Я и сейчас могу это повторить, что с того?
— Сейчас дойдем и до этого. Ты меня упрекал, что я не учитываю этого обстоятельства, а потому в своих произведениях безответственно отношусь к той реальности, которую я в них создаю. Она слишком бледная, скучноватая, в ней не хватает красок. Эта реальность быстро исчезнет, так как она ничего не прибавляет к тому, что уже есть. Я верно тебя излагаю?
— Припоминаю, что-то такое я действительно говорил.
— Тогда я не соглашался с тобой, мы горячо спорили, я не мог принять твою мысль, как ты тогда выражался: «о единой реальности Вселенной».
— А мне эта мысль нравится, — протянула литовка.
Варшевицкий бросил на нее быстрый взгляд и снова перевел его на Каманина.
— Я не мог согласиться с этой мыслью, но я не мог и выбросить ее из головы, продолжил поляк. — Более того, я постоянно ее сверял с тем, что видел.
— Сочувствую тебе, — усмехнулся Каманин. Постоянно этим заниматься очень обременительно.
