Но эти первые симптомы были чепухой по сравнению с тем, что начиналось потом: Шизей переживала ужасы бомбардировки Нагасаки, чувствуя вонь паленого человеческого мяса, видя раздувшиеся обгорелые трупы людей, ощущая на зубах золу и пепел. Все это она воспринимала через призму смятенного сознания Аха-сан, и все эти образы были окрашены эмоциями, которые Аха-сан ощущала в сам момент бомбардировки.
Дети по-разному переживали эти периодические психические всплески. Сендзин, бывало, убегал на улицу, потому что ему мерещилось, что дом захвачен враждебными силами. Отсюда, возможно, возникла его позднейшая одержимость идеей демонической женщины, пленительной и мягкой внешне, но свирепой и беспощадной внутри. Но Шизей, будто парализованная самыми первыми секундами припадка, не покидала дома. Потеряв всякий контроль над собой, она свертывалась калачиком, и ее воля к сопротивлению этим силам внешнего воздействия входила в противоречие с ее стремлением безоговорочно подчиниться воле воспитателей в лице Аха-сан и сэнсэя. Она сидела, съежившись, в своей комнате, дрожа, как лист при каждом новом всплеске ярости Аха-сан. Глаза ее были зажмурены, и она молилась о том, чтобы все это поскорее кончилось.
Оба ребенка терпели эти ужасы, пока выбросы психической энергии Аха-сан не начинали постепенно сходить на нет, и все в доме не приходило в норму. Но еще долгое время никто не решался приблизиться к Аха-сан, даже сэнсэй.
Постепенно у Шизей начало формироваться убеждение, что эти неистовые вспышки, пугавшие своей силой и непредсказуемостью, были результатом ее собственных ошибок и несовершенств, я они являются вещественным доказательством того, что она недостойна любви.
Когда дети болели или переутомлялись, Аха-сан прижимала их к своей мягкой, как подушка, груди. Сендзин при этом задыхался от исходившего от нее тепла и запаха молока и меда. Но Шизей, прижавшись к ней и слыша медленное биение сердца приемной матери, очень быстро засыпала. Эта пассивность, проистекающая из желания Шизей угождать Аха-сан и тем завоевать ее любовь, трогала сердце воспитательницы, которой не могла не действовать на нервы беспокойная возня Сендзина на ее груди. Она считала своим долгом умиротворить детей, и когда она чувствовала, что у нее ничего не получается, это было чревато новыми взрывами ее бешеного нрава.
По иронии судьбы вспышки гнева Аха-сан косвенным образом способствовали выработке у Шизей философского взгляда, в соответствии с которым жизнь рассматривается как борьба, направленная на достижение победы духовного над телесным. Два фактора оказывали формирующее воздействие на Шизей: боязнь, что ей не хватит любви (и тогда она зачахнет, как цветок без воды), и чувство женской неполноценности, становящееся очевидным, когда она сравнивала себя с мужчинами.
Указывая на ночное небо, сэнсэй говорил:
— Посмотрите туда. — Близнецы послушно запрокидывали головы, смотрели на усыпанное звездами небо. — Вы смотрите перед собой, — говорил сэнсэй, — а видите прошлое. Свет звезд шел через пространство миллионы лет, чтобы достичь Земли. Вы смотрите вперед, а видите то, что уже позади. В этом суть Кширы — языка, которым говорит светозвуковой континуум. В какой-то степени Кшира противостоит вечности, потому что находится в постоянном движении. Звездный парадокс иллюстрирует сущность теории, которой я вас обучаю. Звезды далеко от нас во времени и в пространстве, которые в данном случае есть одно и то же. Прошлое — ваше и мое — находится не только в другом времени, но и в другом месте.
То же самое можно сказать о днях человеческой жизни. Люди придумали им разные названия, но Кшира учит, что есть только один день, который постоянно возвращается, что дает нам возможность оказывать на него воздействие.
В сердце всего сущего — «кокоро» — есть мембрана. Она отчасти похожа на орган, который постоянно дает знать о своем присутствии в нашей груди звуками: тук-тук, тук-тук. Это энергетическое поле, на которое оказывают воздействие различные внешние силы.
Есть два пути: ритуал и медитация, Ритуализированные ДЕЙСТВИЯ и медитативные МЫСЛИ. Все они фокусируют энергию, собирают ее в луч, который бьет в мембрану кокоро, оказывая на нее воздействие. Пути эти могут повторяться бесчисленное количество раз, и чем большее время занимают эти повторения, тем большее воздействие оказывается на кокоро — и больше энергии высвобождается. — Огонь костра отражается на лице сэнсэя, и оно меняется, когда пламя вспыхивает ярче.
— Вот вам пример... — говорит он, закрывая глаза, и лицо его становится воплощением покоя.
Благодаря своему дару близнецы чувствуют исходящие от Речника круги энергии — вроде бы свет, но не светит. Со-Пенг тоже чувствовал такое, находясь рядом с матерью. Воздух начинает как бы тяжелеть, сгущаться. Звезды по-прежнему сияют, но не так ярко: те, что были размером с градину, уменьшаются до брызг мелкого дождика. Огонь костра трещит и щелкает, будто в нем трескаются кости.
Речник открыл глаза.
— Сейчас вы видели, что может делать Кшира, — тихо сказал он.
— Ты окунул нас в облако, — сказал Сендзин.
— Посмотри: небо снова ясное! — воскликнула Шизей. Речник улыбнулся: — СДЕЛАТЬ облако не в силах человеческих. Но Кшира учит нас, что облака есть всегда, даже если их не видно взору. Облака — часть природы, а природа всегда в вечном движении. Всегда. Облака вечно образуются и тают в небе. Надо только собрать в одну точку соответствующее количество энергии, сфокусировать ее в луч и направить этот луч на мембрану кокоро. Есть действие — будет и реакция на него.
Речник встал.
— Я использовал МЫСЛЬ, чтобы генерировать энергию. Вы видели Путь. А я вам говорил, что их два. — Он растворился в темноте и через минуту вернулся с горностаем в руке. Летом близнецы часто видели таких зверьков в зарослях. Они были одеты в свою летнюю, бурую шубку. Но теперь стояла зима — хоть и тропическая — и этот горностай был в своем роскошном белом с черными пятнышками наряде.
Он пищал в руках у сэнсэя, очевидно до смерти перепуганный. Одним движением пальца Речник умертвил зверька. Затем, достав небольшой нож, он начал снимать с него шкуру, но не тем способом, как это делают охотники, а иначе: вырезая тонкие, длинные ремни, ритуальный смысл которых был совершенно очевиден.
Шкурка горностая была вся изрезана на тонкие кровавые полоски, которые сэнсэй аккуратно разложил, как лепестки цветка. Сендзин и Шизей видели, что глаза у Речника почти совсем закрылись. Очевидно, он медитировал, снова концентрируя энергию.
Теперь два Пути — ритуализированное действие и медитативная мысль — объединились, и близнецы вздрогнули, почувствовав, как первые порывы ветра закачали вершины деревьев. Полетели в ночь сорванные ветром листья, а древесные лягушки перестали квакать. Все ночные насекомые попрятались: ни светлячков, ни цикад, ни мотыльков.
Черная ночь окутала, их бархатным одеялом, закрыв все звезды. Неумолчный шум реки слился с шумом ветра, и создалось впечатление, что весь мир вокруг — сплошной поток частиц, несущихся в безвоздушном пространстве.
Близнецы испуганно глянули, на небо, откуда внезапно послышался громовой раскат, так что весь мир вокруг заходил ходуном, но молнии не было видно. А гром продолжал грохотать снова и снова.
Они почувствовали над, своей головой что-то вроде ткани — наверное, это и была мембрана кокоро, о которой им говорил Речник. И она колебалась, и раскаты грома рассыпались по ней барабанной дробью, и вся речная долина наполнилась серебряным свечением. Только когда вселенная вновь успокоилась. Речник открыл глаза. Улыбнулся им.
— Это ваша сила, — сказал он. — Сила Кширы: учение о двух Путях.
Время шло, а мечты Сендзина о Дзудзи все оставались мечтами. Скоро Аха-сан составила для них программу обучения. Она сама начала учить их тому странному языку, на котором, бывало, пела им колыбельные песни. Это был, как она объяснила, язык тандзянов.
Речник был очень дотошным педагогом. Он вручил близнецам толстенные тома по философии, теологий, этике, политике. Среди них были работы как европейских, так и восточных мыслителей.
Близнецы погрузились в это море литературы, одновременно продолжая изучение Кширы. Но что касается их взаимодействия с окружающим миром, то здесь у Сендзина возникли некоторые трудности.
Он принимал как должное свое первенство перед мальчиками его возраста. Это было, конечно, не так, и сознание собственного несовершенства угнетало его. Он не мог понять, почему он, такой способный и шустрый в одних сферах жизни, отставал в других.
В процессе чтения Сендзин наткнулся на сочинения французского философа XVI века Жозефа Жобера. Здесь он нашел уникальный совет, каким образом можно выдающемуся человеку жить среди простых смертных. «Великие люди умеют не показывать своей ограниченности и скрывать своя человеческие недостатки», — писал Жобер, и Сендзин решил в своей жизни твердо придерживаться этого правила.
