Я почувствовал, что из глаз моих текут слезы, и, как обычно, прикусил свое горе зубами.
Бобби шел ко мне через комнату, зажимая здоровой рукой рану в плече.
– Помоги Орсону, – сказал я.
Я отказывался верить в то, что моему псу уже нельзя помочь. Мне казалось, что сама мысль об этом сделала бы его смерть страшной реальностью.
Пиа Клик поняла бы меня.
Возможно, сейчас меня понял бы и Бобби.
Лавируя между мебелью и мертвыми обезьянами, давя подошвами битое стекло, я кинулся к окну. Ветер бросал серебристые струи дождя на торчавшие из рамы острые осколки. Стараясь не порезаться, я вылез из окна, сбежал по ступеням крыльца и кинулся в дождевую пелену по направлению к Саше. Она стояла между дюнами, в десятке метров от дома.
Карл Скорсо лежал на песке лицом вниз.
Промокшая, дрожащая, она стояла над ним, всовывая третий – и последний – патронозарядник в барабан револьвера. Похоже, все выстрелы, которые я слышал, поразили цель, но Саше, видимо, казалось, что этого недостаточно.
И правда, Скорсо дернулся и загреб песок распростертыми руками, словно пытаясь закопаться в него подобно крабу.
Вскрикнув от страха, Саша наклонилась и выстрелила еще раз, на этот раз всадив пулю в затылок оборотня.
Затем она повернулась ко мне, плача и даже не пытаясь удерживать слезы. Я уже не плакал, решив, что хотя бы один из нас обязан держать себя в руках.
– Эй, – ласково произнес я.
Она упала в мои объятия.
– Эй, – прошептала она, уткнувшись мне в шею.
Я крепко обнял ее.
Дождь лил так, что я даже не видел городских огней, находившихся меньше чем в миле к востоку отсюда. Казалось, еще чуть-чуть, и эти небесные потоки растворят Мунлайт-Бей, смоют его с лица земли, словно городок, слепленный из песка.
Но город тем не менее стоял на своем месте. Он переживет эту бурю. И ту, которая последует за ней, и все остальные – до скончания века. От Мунлайт-Бей не убежать. По крайней мере не нам. И не сейчас. Он уже находится в нашей крови. В прямом смысле этого слова.
– Что теперь с нами будет? – спросила Саша, все еще прижимаясь ко мне.
– Дальше будет жизнь.
– Это не жизнь, а дерьмо.
– Она всегда была такой.
– Но обезьяны все еще остаются.
– Может быть, они теперь отстанут от нас. Хотя бы на время.
– Куда мы отсюда поедем, Снеговик?
– Обратно. Домой. Выпьем пива.
Сашу все еще трясло, но не только из-за дождя.
– А потом? Мы же не можем вечно пить пиво.
– Завтра придут хорошие волны.
– Неужели все так просто?
– Нужно ловить волну, пока ты способен на это.
Мы вернулись к коттеджу. Бобби и очнувшийся Орсон сидели на широкой верхней ступени крыльца. Между ними как раз оставалось место для нас с Сашей.
Не могу сказать, что мои братья находились в приподнятом настроении.
По мнению Бобби, он нуждался лишь в неоспорине и перевязке.
– Рана поверхностная, – успокоил он нас. – Тонкая, как порез от бумаги, и неглубокая – не больше сантиметра.
– Прими мои соболезнования по поводу рубашки, – сказала Саша.
– Спасибо за сочувствие.
Поскуливая, Орсон поднялся на ноги, спустился по ступеням под дождь, и его вырвало на песок. Этой ночью мы отрыгнули прошлое.
Дрожа от страха, я не мог отвести от него глаз.
– Может, отвезти его к ветеринару? – проговорила Саша.
Я отрицательно покачал головой. Никаких ветеринаров.
Я не заплачу. Я не плачу. Какая горечь возникает внутри, когда глотаешь так много слез!
Обретя способность говорить, я сказал:
– Я не верю ни одному ветеринару в городе. Они, скорее всего, тоже участники всего этого. Если они сообразят, кто такой Орсон, поймут, что он имеет отношение к проекту Форт-Уиверна, они отберут его у меня и отправят обратно в лабораторию.
Орсон стоял, подставив морду под освежающие струи дождя.
– Они вернутся, – проговорил Бобби, имея в виду обезьяний отряд.
– Не сегодня, – ответил я. – Возможно, они еще долго не вернутся.
– Но рано или поздно – обязательно.
– Да.
– А кто еще? Или что? – вымолвила Саша.
– Кругом царит хаос, – сказал я, припомнив слова Мануэля. – Формируется совершенно новый мир. Откуда нам знать, какой он будет или что рождается в нем в эти самые минуты.
Несмотря на все, что нам пришлось увидеть, и все, что мы узнали о проекте Форт-Уиверна, мы до самого последнего момента не осознавали, что живем на пороге армагеддона и являемся свидетелями конца цивилизации. Это осознание пришло к нам только теперь, когда мы сидели, прижавшись друг к другу, на ступенях крыльца. Дождь колотил землю, словно громогласные барабаны, возвещающие начало Страшного суда.
Эта ночь была самой заурядной, и в то же время она не могла бы показаться более странной, даже если бы в просвете между облаками появились три луны вместо одной и небо, полное незнакомых созвездий.
Орсон принялся лакать дождевую воду, скопившуюся в углублении нижней ступеньки, а потом гораздо более уверенно, чем прежде, взобрался на крыльцо и устроился рядом со мной.
Боясь, что у него на самом деле либо сотрясение мозга, либо что-то похуже, я задал ему несколько вопросов, используя изобретенную мной методу кивания головой. Пес был в порядке.
– Господи правый! – выдохнул Бобби.
Еще никогда в жизни я не видел, чтобы он был до такой степени потрясен.
Я вошел в дом и через минуту вернулся на крыльцо, неся в руках четыре бутылки пива и плошку, на которой рукой Бобби было выведено слово «РОЗАНЧИК».
– Пара картин Пиа пострадали от картечи, – сообщил я.
– Мы свалим вину на Орсона, – откликнулся Бобби.
– Нет ничего опаснее, чем собака с ружьем, – наставительно произнесла Саша.
Некоторое время мы сидели молча, прислушиваясь к звукам дождя и вдыхая сладкий, напоенный свежестью воздух.
Неподалеку от нас на песке распростерлось тело Карла Скорсо. Вот и Саша, подобно мне, стала убийцей.
– Это и есть жизнь, – сказал Бобби.
– Настоящая, – подтвердил я.
– Крутая.
– Безумная, – добавила Саша.
Орсон согласно фыркнул.
Той же ночью мы завернули мертвых обезьян и тело Скорсо в простыни. До последнего момента мне казалось, что он вот-вот поднимется, сядет на земле подобно ожившей мумии, высунет из-под развевающейся простыни руку и схватит меня. Такие сцены часто встречались в старых фильмах, когда сверхъестественное пугало людей больше, чем могла напугать сегодняшняя реальность. Затем мы уложили этот страшный груз в багажник «Эксплорера».
В гараже у Бобби нашелся целлофан, оставшийся с тех пор, как рабочие олифили деревянные потолки и расстилали его на полу. Мы использовали целлофан для того, чтобы по мере возможности закрыть разбитые окна.
В два часа ночи Саша отвезла всех нас в северо-восточную часть города, проехала по длинной подъездной дорожке, мимо выстроившихся в шеренгу изящных перечных деревьев, напоминающих плакальщиц, мимо бетонной «Пьеты» и остановила машину у крыльца массивного дома в георгианском стиле.
Свет внутри не горел. Сэнди Кирк то ли спал, то ли его вообще не было дома.
Затем мы выгрузили завернутые в простыни трупы и свалили их прямо перед дверью похоронной конторы.
Когда мы отъезжали, Бобби сказал:
– Помнишь, мы прибегали сюда мальчишками, чтобы понаблюдать за тем, как работает отец Сэнди?
– Еще бы.
– Представляешь, если бы как-нибудь ночью мы наткнулись на такой «подарочек» у его дверей?
– Это было бы классно!
Для того чтобы отчистить и отремонтировать дом Бобби, понадобится много дней, но сейчас мы не были готовы этим заниматься. Мы отправились к Саше и провели остаток ночи на ее кухне, прочищая мозги с помощью пива и дочитывая рассказ моего отца о том, как зарождался новый мир, в котором нас ждала совсем иная жизнь.
* * *
Моя мать придумала принципиально новый подход к созданию ретровирусов для внедрения генов в клетки пациентов, и окопавшаяся в секретных лабораториях команда яйцеголовых мирового класса по достоинству оценила ее изобретение. Эффективность и избирательность этих новых микроскопических мальчиков-разносчиков превзошла все ожидания.
– И тут появляется Годзилла. – Так прокомментировал Бобби дальнейшее развитие событий.
Новые ретровирусы, хотя и были выхолощены, оказались настолько «умными», что не просто доставляли по назначению груз генетического материала, но были способны определить ту часть нуклеотидной последовательности пациента – или лабораторного животного, – которую им надлежало заменить. Таким образом, они как бы совершали маршрут в два конца – сначала в ДНК, а потом оттуда. Доставляли хороший материал и вывозили плохой.
Они также оказались способными захватывать в плен другие вирусы, находившиеся в данный момент в организме пациента, и переделывать себя под них. Они мутировали гораздо быстрее и радикальнее, нежели способны мутировать любые другие вирусы, и изменялись до неузнаваемости буквально в течение нескольких часов.
