Необходимо разобраться, как эта штука действует и как они находят меня.
Стаскиваю с кровати одеяло, накрываю радиоприемник. Теперь, когда их датчики заглушены, протягиваю руку за туалетный столик и выдергиваю вилку из розетки — аппарат полностью нейтрализован. Да, но у многих таких приемников с часами есть батарейки, которые позволяют ему работать и при вырубленном электричестве. Хватаю край одеяла, делаю глубокий вдох и сдергиваю его. Цифровое табло больше не светится — батареек нет.
Правда, батарейки могут питать только приемник, чтобы не тратить энергию на часы.
Нужна вода. Со стаканом воды я мог бы закоротить цепь. Что скажут врачи? Они знают про слежку? На всякий случай набрасываю одеяло на часы и оглядываю комнату в поисках камер. Найти ничего не удается.
— Майкл? — Громкий голос заставляет меня развернуться.
Это снова Девон. С доктором Литтлом и еще с одним санитаром. Меня застали врасплох, я смущен и напуган. Известна ли им цель моих поисков?
Доктор Литтл выходит вперед:
— Майкл, как вы себя чувствуете? Девон сказал, что у вас случился приступ.
Бросаю взгляд на Девона — ведь это он был причиной моего приступа. Они что, пытаются таким образом завоевать мое доверие или и в самом деле ничего не знают? Может быть, и у Девона какой-то имплантат, и санитара используют, чтобы следить за мной?
— Майкл? — повторяет доктор Литтл.
— Я себя отлично чувствую, — отвечаю быстро. То, что со мной сделали, — не выдумки, боль была вполне реальной, но я им об этом не говорю. — Это было… Так, ерунда.
— Вы толкнули Девона, — строго произносит доктор Литтл. — Думаете, такое поведение приемлемо?
Сердце замирает.
— Нет, сэр.
— Мы вас развязали, несмотря на вспышки насилия. Ведь вы обещали, что ничего такого больше не случится. Хотите, чтобы вас снова связали?
— Нет, сэр, не хочу. — С трудом глотаю слюну, стараясь не смотреть на Девона. — Просто… Больше этого не случится.
— Вы уж постарайтесь, — говорит доктор Литтл, на его лицо возвращается улыбка. — Рад, что между нами есть взаимопонимание. Если уж я здесь, вам будет приятно узнать, что у вас посетитель. Вернее, запрос на посещение. Я ей сказал, что вечерние визиты к нашим пациентам запрещены. Она вернется утром, как только мы снова откроемся.
— Кто?
— Ваш друг.
Люси пришла сразу после завтрака. Овсянка, яблочный сок и локсапин, подали это на подносе, который привезли на массивной пластмассовой тележке — настоящий шкаф на колесах. Думаю, что и сам бы в ней поместился. Если бы удалось незаметно забраться внутрь, то можно было бы просидеть там тихонько и дождаться, когда меня вывезут на свободу.
— Майкл! — Люси бежит по общей комнате, хватает на миг за руку, потом обнимает и прижимается всем телом.
Закрываю глаза и чувствую биение наших сердец. Люси целует меня в ухо, и я кожей ощущаю ее слезы.
— Ах, Майкл, Майкл, — всхлипывает она. — Извини. Я приехала, как только узнала.
— Ничего.
Люси отодвигается от меня, сжимает руку, смотрит с жалостью:
— Нет, не «ничего».
Люси очень привлекательная. Снова перекрасилась — теперь она брюнетка, и никаких ярко-алых прядей, которые были несколько недель назад. Замечает, что я смотрю на ее волосы, пожимает плечами, берет локон:
— Не знала, пустят ли меня сюда с прежним вариантом. Я не против, да и черный мне нравится.
Пододвигает стул и садится рядом — такой знакомый жест утешения. Вижу ее поношенные черные джинсы, старую футболку того же цвета, улыбку в уголках губ.
Беру ее за руку:
— Где ты была? Больница не могла тебя найти, и я уже думал, не случилось ли чего.
— Видимо, у них мой старый номер, — говорит она. — Пришлось неожиданно переехать. Но где был ты — вот в чем вопрос. Я несколько недель тебя искала. Думала, у тебя очередной приступ депрессии или еще что-то подобное, но твой отец сказал, что дома ты не появлялся.
— Он говорил с тобой?
Люси закатывает глаза:
— Вроде как, хоть и по-прежнему меня ненавидит. Обвинял в том, что я убежала с тобой. Я поразмыслила и решила, что отец тебя тоже не может найти.
Я украдкой озираюсь: на нас поглядывают другие пациенты, но все они довольно далеко и разговора не слышат. Единственный врач находится в дальней части комнаты, проводит что-то вроде психотерапевтического сеанса у телевизора. Наклоняюсь к Люси и шепчу:
— Пришлось кое от кого прятаться.
На ее лице появляется мрачное выражение.
— От кого?
Обвожу рукой помещение:
— А как ты думаешь? В деталях сомневаюсь, но… — Подаюсь еще ближе. — Помнишь, я говорил, что за мной наблюдают?
— Да, но ты так и не сказал, кто именно. Это что, люди из больницы?
Я еще не говорил Люси правду. Поверит ли? Или сочтет сумасшедшим? Не уверен, что решусь сказать все.
— Подробностей не знаю, потому как у меня частичная потеря памяти, но недели две назад они предприняли некий шаг… Или, по крайней мере, думаю, что предприняли, поскольку я получил сигнал действовать. Поэтому и пришлось скрыться. Я оставил дом, перестал ходить на работу, прятался… в одном укромном месте. Доктор Ванек сказал, что полиция нашла меня под виадуком. Скорее всего, я убежал и во время побега выпал из окна. Именно тогда на меня и наткнулись.
— Выпал? — Она кладет руку мне на голову, ищет шишки. — Ты ушибся? И поэтому потерял память?
— Наверно. Или же…
Возможно, это томограф взаимодействует с имплантатом, но я не говорю этого вслух. Мысль, что она будет смотреть на меня такими же глазами, что и врачи, будто я какой-то безнадежный умалишенный, невыносима.
— Слушай, не важно, как они меня поймали, имеет значение лишь то, что мне требуется для освобождения. Сейчас ситуация не похожа на ту, что в прошлом году, когда я провел здесь две недели из-за тревожного состояния. Теперь дело серьезнее. Мошенническим путем мне поставили ложный диагноз, чтобы держать в больнице вечно. Они называют это шизофренией.
Она качает головой:
— Раздвоение личности?
— Нет, нечто другое. Шизофрения — это как будто я галлюцинирую или что-то в этом роде — этакая официальная печать, перечеркивающая все, что я говорю. Пока врачи утверждают, что я псих, меня можно держать здесь и делать, что им заблагорассудится. Не исключаю, что на мне ставят опыты.
Люси сердито говорит:
— Вот гады! А что врачам от тебя надо?
Я не отвечаю, заглядываю в ее глаза. Она смотрит на меня — рассерженная, озабоченная, доверчивая. Набираю побольше воздуха — всего ей не скажу, но кое-что можно.
— Они думают, я имею отношение к Хоккеисту.
— Что?! — Она чуть ли не выкрикивает это.
— Тише! — шепчу сквозь зубы.
— Тебя приняли за убийцу?
— Доктор Ванек так сказал, но пока никто у меня ничего не спрашивал. Что тебе известно об этом деле?
— Не очень много, — говорит она. — В ресторане всякое болтали. Но почему они думают, что ты имеешь к этому отношение?
— Все жертвы были… — Люси ничего не знает про безликих, и рассказать о них я пока не могу. — Они все были в секте «Дети Земли».
— Культ Милоша Черни?
Киваю. Милош Черни и убил мою мать.
— Мне нужно, чтобы ты побольше об этом разузнала, — прошу я. — Разыщи все, что сможешь, — кого убил Хоккеист, когда и как. И какое отношение к происходящему имеют «Дети». Я приму все возможные меры, чтобы выбраться отсюда, но тебя в это втягивать не хочу. Ты не должна вызывать у них подозрений.
— Сделаю, что смогу, но кто эти… они?
— Пока не могу сказать. Пожалуйста, верь мне, и как только можно будет, расскажу. А теперь ты должна идти.
И внезапно замечаю взгляд — не такой, как я опасался, не столь непримиримый, но он есть. Она не верит мне. Чувствую, Люси готова заплакать.
— Пожалуйста, Люси. Я не сумасшедший.
Она надувает губки, задумывается. Наконец кивает:
— Я тебе верю.
— Спасибо. Теперь иди и будь осторожна.
Люси подается ко мне, целует, потом сжимает руку и поворачивается, собираясь уходить. В ее глазах стоят слезы. Чувствую взгляды пациентов и оглядываюсь. Кто-то смотрит внимательно, оценивающе, даже не скрываясь. Иные же — раскрыв рты, словно и не видят меня совсем. Кого из них следует опасаться?
Кладу в рот еще одну ложку овсянки, но каша остыла. Осторожно осматриваю комнату в поисках безликих или камер — всего, что может инициировать мой имплантат или прочитать мысли. На стене висят часы, черные стрелки, словно ножницы, подбираются к цифре десять. Могут ли часы посылать сигналы? Что спрятано за ними? За циферблатом?
— Майкл?
Вздрогнув, поворачиваюсь. Передо мной стоит вчерашняя женщина-репортерша.
— Извините. Похоже, у меня входит в привычку пугать вас. Я этого не хотела.
— Вы… — От нахлынувшей неловкости не нахожу слов.
