Ознакомительная версия.
Немого школьника все еще не нашли. Хотя велосипед опознали и теперь прочесывали окрестности, но выстрел, который должен был оповестить, что жандармы напали на след, так и не грянул. Впрочем, рев сушильного аппарата за ширмой в парикмахерской, куда Блох затем пошел, был настолько громок, что он ничего и не мог бы услышать с улицы. Он попросил подбрить ему шею. Пока парикмахер мыл руки, девушка-парикмахерша щеточкой обметала ему воротник. Сушилку выключили, и он услышал за ширмой шорох перелистываемых страниц. И вдруг грянул гром. Но это всего-навсего за ширмой в жестяной таз упали бигуди.
Блох спросил парикмахершу, ходит ли она в обеденный перерыв домой. Девушка ответила, что она не здешняя и каждое утро приезжает сюда на поезде; в обед она идет в какое-нибудь кафе или остается с товаркой здесь, в парикмахерской. Блох спросил, покупает ли она каждый день обратный билет. Девушка объяснила, что у нее недельный.
— А сколько стоит недельный билет? — тут же спросил Блох. Но, прежде чем девушка ответила, сказал, что, впрочем, это его не касается. Тем не менее девушка назвала цену. Товарка за ширмой сказала:
— Так зачем спрашиваете, если это вас не касается?
Блох, он уже поднялся, прочитал еще, дожидаясь сдачи, вывешенный возле зеркала прейскурант и вышел на улицу.
Он подметил в себе непонятную страсть узнавать на все цену. И ощутил облегчение, когда увидел, что на стеклах продуктового магазина белой краской намалевано наименование поступивших товаров и их цена. В стоявший перед лавкой ящик с яблоками упал ценник. Блох поставил его на место. Этого было достаточно, чтобы кто-то вышел и спросил, не хочет ли он что-нибудь купить. В витрине другого магазина на кресло-качалку накинули длинное платье. Ценник с торчащей в нем булавкой лежал рядом с платьем на качалке. Блох никак не мог решить, относится цена к качалке или к платью; одно из двух, конечно, не должно было продаваться. Он так долго стоял перед витриной, что опять кто-то вышел и спросил его. Он спросил в свою очередь; ему ответили, что булавка с ценником, должно быть, выпала из платья, но и так само собой понятно, что ценник не от качалки; она, разумеется, частная собственность. Ему просто хотелось выяснить, сказал Блох, уже двигаясь дальше. Ему стали кричать вслед, где можно приобрести качалку точно такого же образца. В кафе Блох спросил цену музыкального автомата. Автомат принадлежит не ему, сказал хозяин, он взят напрокат. Он не о том, отвечал Блох, просто хотелось узнать цену. Лишь когда хозяин назвал цену, Блох успокоился. Но он не совсем уверен, добавил хозяин. Тогда Блох стал спрашивать о других вещах в кафе, цену которым хозяин не мог не знать, так как они принадлежали ему. Потом хозяин кафе заговорил о купальне, постройка которой значительно превысила смету.
— На сколько? — спросил Блох.
Хозяин кафе не знал. Блох стал терять терпение.
— А сколько же составляла первоначальная стоимость по смете? — спросил он.
Хозяин опять-таки не мог ответить ничего определенного. Во всяком случае, прошлой весной в одной из кабин нашли убитого, он, видимо, пролежал там всю зиму. На голову была натянута полиэтиленовая сумка. Убитый был цыган. Тут в округе имеются оседлые цыгане. На компенсацию, полученную за годы заключения в концлагерях, они себе на краю леса построили хибары.
— Говорят, там у них очень чисто, — сказал хозяин.
Жандармы, которые в поисках пропавшего школьника допрашивали поселенцев, только диву давались, какие там были чисто вымытые полы и какой порядок в комнатах. Но именно этот порядок, продолжал хозяин, еще усилил подозрения, потому что без причины цыгане уж наверняка не стали бы мыть полы. Блох не сдавался и спросил, хватило ли компенсации на постройку жилья. Хозяин не мог сказать, какую сумму составляла компенсация.
— Тогда стройматериалы и рабочая сила были дешевле, — сказал он.
Блох с любопытством перевернул пивной стакан, на донышке все еще была наклеена этикетка.
— А это что-нибудь стоит? — спросил затем Блох, доставая из кармана пиджака и кладя на стол камень.
Хозяин, не беря в руки камень, отвечал, что такие камни попадаются в округе на каждом шагу. Блох возражать не стал. После чего хозяин взял камень, покатал его на ладони и положил обратно на стол. «Аут!» Блох тотчас же спрятал камень.
В дверях он столкнулся с обеими девушками-парикмахершами. Он пригласил их пойти с ним в другое кафе. Вторая заявила, что там в музыкальном автомате нет пластинок. Блох спросил, что она этим хочет сказать. Она ответила, что пластинки в музыкальном автомате все плохие. Блох пошел вперед, а они следовали за ним. Девушки заказали какой-то напиток и развернули бутерброды. Блох, наклонившись вперед, беседовал с ними. Они показали ему свои пропуска. Когда он прикоснулся к оберткам пропусков, у него сразу вспотели руки. Они спросили, не солдат ли он. У второй вечером было назначено свидание с приятелем, торговым агентом; но они могли бы пойти развлечься вчетвером, потому что вдвоем не о чем говорить.
— Когда бываешь вчетвером, сперва один что-то скажет, потом другой. Все рассказывают анекдоты.
Блох не знал, что ответить. В соседней комнате по полу ползал ребенок. Собака прыгала вокруг ребенка и лизала ему лицо. На стойке зазвонил телефон; пока он звонил, Блох не участвовал в разговоре. У солдат обычно не бывает денег, сказала парикмахерша. Блох молчал. Когда он взглянул на их руки, они объяснили, что ногти у них всегда черные от краски.
— Покрывать их лаком бесполезно, все равно остается черная каемка.
Блох поднял глаза.
— Платья мы всегда покупаем себе готовые.
— И друг друга причесываем.
— Летом, когда мы добираемся домой, уже светает.
— Я предпочитаю медленные танцы.
— И в поезде мы уже совсем не шутим, даже говорить неохота.
Она принимает все слишком близко к сердцу, сказала первая парикмахерша. Вчера по пути к вокзалу она даже заглядывала во фруктовые сады, все искала пропавшего школьника. Вместо того чтобы отдать девушкам пропуска, Блох лишь выложил их на стол, словно не вправе был даже в них заглядывать. И теперь наблюдал, как исчезают туманные отпечатки его пальцев с целлофановых оберток. Когда они спросили, кто он, Блох ответил, что бывший футбольный вратарь. Он объяснил, что вратари могут дольше оставаться в спорте, чем полевые игроки.
— Замора был уже довольно старый, — сказал Блох.
В ответ они заговорили о футболистах, которых знали. Когда у них в городке бывает матч, они становятся за воротами чужой команды и насмехаются над вратарем, чтобы он нервничал. У большинства вратарей ноги колесом.
Блох заметил, что всякий раз, когда он о чем-то упоминал или рассказывал, обе девушки отвечали историей, как-то связанной с упомянутым, — историей, которую сами пережили или хотя бы знали понаслышке. Говорил ли Блох, например, о переломах ребер, полученных им в свою бытность вратарем, они отвечали, что всего несколько дней назад на здешней лесопилке пильщик сорвался со штабеля досок и тоже получил перелом ребра; стоило Блоху упомянуть, что ему и губы много раз зашивали, как они в ответ привели в пример встречу боксеров, транслировавшуюся по телевидению, там боксеру рассекли бровь; а когда Блох рассказал, как однажды в прыжке наскочил на штангу и прокусил себе язык, они тут же парировали тем, что у немого школьника также язык прокушен.
Кроме того, они говорили о вещах и, главное, о людях, которых он никак не мог знать, словно он должен был знать их и во все быть посвящен. Мария трахнула Отто по голове сумочкой из крокодиловой кожи. Дядя спустился вниз, в погреб, выгнал Альфреда во двор и отстегал кухарку-итальянку березовым прутом. Эдуард высадил ее у развилки, и ей пришлось среди ночи пешком добираться домой; она пошла через Лес детоубийцы, чтобы Вальтер и Карл не увидели ее на Дороге иностранцев, и под конец скинула бальные туфельки, подаренные ей господином Фридрихом. Блох же, напротив, называя чье-либо имя, всякий раз пояснял, о ком идет речь. Даже упоминая какие-либо вещи, он их описывал, чтобы было понятно. Произнеся имя Виктор, он сразу добавил: «Один мой знакомый»; а когда рассказывал о свободном ударе, не только описал, что такое свободный удар, но и разъяснил, пока девушки-парикмахерши дожидались продолжения рассказа, правила подачи свободных ударов вообще; мало того, упомянув об угловом, который назначил судья, он счел своей прямой обязанностью разъяснить, что тут подразумевается не угол комнаты. Чем дольше он говорил, тем более неестественным представлялось Блоху то, что он говорит. Постепенно ему стало казаться, будто каждое слово требует пояснения. Он должен был следить за собой, чтобы среди фразы не запнуться. Раза два или три, когда Блох додумывал фразу, которую произносил, он оговаривался; когда же то, что говорили девушки, оборачивалось именно так, как он, слушая их, предполагал, он не сразу находил ответ. Пока они непринужденно беседовали друг с другом, он как-то все больше забывал об окружающем; даже перестал видеть ребенка и собаку в соседней комнате; но лишь только он начал запинаться, не зная, как продолжить, а потом принялся подыскивать фразы, которые мог бы сказать, окружающее снова подступило и он всюду стал видеть детали. В конце концов он спросил, уж не друг ли Альфред парикмахерше; всегда ли лежит на шкафу березовый прут; не торговый ли агент господин Фридрих; и не потому ли дорога называется Дорогой иностранцев, что проходит она мимо поселка иностранцев-переселенцев. Девушки с готовностью отвечали, и мало-помалу Блох опять стал воспринимать вместо обесцвеченных, темных у корней волос, вместо броши у шеи, вместо одного черного ногтя, вместо единичного прыщика на подбритой брови, вместо лопнувшей обивки незанятого стула в кафе — контуры, движения, голоса, возгласы и людей в целом. Одним ловким, уверенным движением он подхватил уроненную со стола сумочку. Первая парикмахерша предложила Блоху поделиться с ним, и он естественнейшим образом откусил кусок.
Ознакомительная версия.
