Крики незнакомца стали громче. Послышалась длинная тирада отвратительной брани. Внезапно чужака осветило фарами. Раздался визг тормозов, и тело мгновенно смяло колесами неизвестно откуда налетевшего грузовика. Крики тут же смолкли.
Грузовик заскользил юзом и стал, дымя шинами. Из кузова посыпались какие-то овощи. Я выбежала на мостовую.
Спрыгнув из кабины, водитель приземлился на асфальт и, заглянув под переднюю ось, громко запричитал:
— О Господи… О Господи…
Я подбежала к грузовику с водительской стороны:
— Можете сдать назад?
Обрюзгшее, с двойным подбородком лицо шофера выражало отчаяние.
— Он зажат там, внизу…
Присев рядом с ним на корточки, я достала мобильный и набрала Службу спасения. Водитель начал оправдываться:
— Выскочил прямо перед машиной…
Положив руку ему на плечо, я сказала, что «скорая» и спасатели уже в пути. Водителя трясло.
— Слушай, нужно попытаться ему помочь.
— Да, — не шевелясь, ответил он. — Боже, прямо перед капотом. Я не мог затормозить.
Я осмотрелась кругом. Прихожане высыпали из дверей церкви. Обхватив голову руками, Смоллек замер на бордюрном камне. Пэкстон, по-видимому, не задетый осколками, прилег на бок перед грузовиком, внимательно рассматривая то, что находилось под машиной. Я решилась спросить:
— Сможете его достать?
Пэкстон взглянул на меня. Его лицо хорошо освещали фары грузовика. Ничего не говоря, Пэкстон встал, отряхнулся и пошел в сторону толпы. Ответ достаточно ясен: «Уже не моя проблема».
Ужаснувшись, я все же легла на асфальт и наклонила голову. В нос ударил запах масла и выхлопных газов, я почувствовала жар от двигателя. Потом осторожно взглянула в сторону темного овала колеса. Из-под резины высовывалась нога человека, сломанная и неестественно вывернутая. Рядом лежала безжизненная рука, на которой блестел циферблат «Ролекса». Не разглядев остального, я на всякий случай спросила:
— Вы слышите меня?
Ответа не последовало. Осторожно подавшись вперед, я вытянула руку, сжав его пальцы.
— Если слышите меня, пошевелите рукой.
Ничего.
— Помощь близко, — сказала я и, зная, что уже ничем не могу помочь, вылезла из-под машины.
Водитель сидел на бордюре со стеклянным взглядом, обращенным на торчавшую из-под колеса руку. В воздухе еще витал запах жженой резины. Забравшись в кабину, я выключила зажигание, подобрала валявшийся за водительским сиденьем треугольник аварийной остановки и спрыгнула на мостовую, чтобы выставить за машиной отражающий свет сигнал. «Оставшиеся» сгрудились около своей церкви. Никто из них не вышел из толпы, чтобы оказать помощь, зато я увидела направленные на меня пальцы и услышала слова:
— Она виновата.
И громче:
— Она принесла беду.
Толпа собралась на тротуаре, стоя ближе к бордюру, однако не пересекая его — так, словно перед ними лежал край пропасти. Определенно они увидели в несчастье знак. Или предупреждение, или наказание… Под ногу попало что-то скользкое. Разбитая вдрызг тыква. Тыквы слетели с грузовика, и, по-видимому, именно они не давали пастве Вайоминга сойти с тротуара. Отворачиваясь от оранжевых круглых овощей, люди делали такой вид, словно в кузове лежали отрубленные головы.
Над толпой разнесся голос Питера Вайоминга:
— Это насмешка. Нас выставляют на осмеяние. Хорошо, у меня есть ответ!
Сойдя с бордюра, пастор наступил на одну из тыкв ковбойским каблуком, размазав ее по мостовой. Через секунду, задрав повыше свое красное одеяние, то же самое сделала солистка хора, и ее примеру тут же последовали танцовщицы. Выбежав на проезжую часть, они принялись лупить тыквы своими дубинками так, как охотники бьют тюленей на лежбище. За ними последовали остальные.
О нет! Я отступила к грузовику. Водитель стоял на коленях около колеса, приговаривая:
— Эй, приятель… Держись, помощь близко. Держись…
Призрак надежды. Молитва, высказанная с отчаянием и ощущением вины. Сзади раздавались шум, сопение и звук от разлетавшихся на асфальте тыкв. Некоторые летели обратно, разбиваясь о борта грузовика. Взяв водителя за руку, я заставила его подняться. Увидев, что «Оставшиеся» творят с его грузом, он одними губами проговорил:
— Что происходит?
Кто-то махнул рукой в сторону грузовика и крикнул:
— Там есть еще!
Человек десять забрались в кузов и принялись метать тыквы на мостовую.
— Садись в кабину! — Я толкнула водителя к двери. Но, увидев, как он посмотрел в сторону капота, тут же добавила: — Я останусь с ним.
Водитель взялся за ручку. Наверное, он почувствовал, как качается его грузовик, и замер. Посреди дороги стоял Питер Вайоминг. Уперев руки в бока, пастор с просветленным лицом взирал на творившееся вокруг — так, словно зрелище казалось ему истинно прекрасным.
Отклонив голову назад, он завопил:
— Обретем же Библию!
Обращаясь ко мне, водитель сказал:
— Нет, лучше мы оба останемся.
— Спасибо.
Вдали послышался звук сирен. Мы увидели красно-синие огни пожарных машин, отражавшиеся на стеклах, мостовой и лицах собравшихся. Высветив «Оставшихся», фары превратили людей в стоящие вдоль дороги плоские силуэты. Я принялась махать руками, но машины ревели совсем рядом, а их экипажи в смятении осматривали место происшествия.
В какой-то ужасный момент мне показалось, будто «Оставшиеся» хотят окружить пожарную машину. Но Питер Вайоминг тут же простер над толпой свои руки — так, словно изображал приветствующего свой народ «пастыря доброго», — и громко произнес:
— Идите же, люди.
Все проследовали на тротуар за пастором. Неторопливо освобождая мостовую, они спрыгивали с грузовика и победно размахивали руками.
Пожарные подъехали ближе. Еще не понимая, что, собственно, произошло, экипаж спрыгнул на землю. Водитель грузовика показал расчету зажатого под машиной человека, и мы отступили назад. Профессионалы взялись за свое дело.
«Оставшиеся» сгрудились на бровке, скандируя:
— Вернемся на улицы на тысячу лет…
Они стояли все вместе — за исключением одной, одетой в белое фигуры, застывшей поодаль и смотревшей только на меня. Табита. Ее хорошо освещали огни пожарной машины. Красный, синий, красный… Цвета чередовались, раздражая и без того раздерганные нервы. Я подошла ближе:
— Что происходит? И что творится здесь именем Господа?
Быстрые вспышки падали на лицо Табиты калейдоскопом страха и жестокости.
— Ты не слушала.
Я ткнула пальцем в сторону грузовика с тыквами:
— Скорее всего тот человек умер. Скажи наконец, что происходит за стенами этой церкви?
Она почти не смотрела в мою сторону. Подступив ближе, я с волнением спросила:
— Почему ты убежала?
— Тебе не понять, — ответила Табита.
— Попробуй объяснить. Хотя, кажется, меня уже ничем не удивить.
Ее голос, некогда чувственный, прозвучал невыразительно и отстраненно:
— Эван, раскрой глаза и отвернись от лжи. Приближается то, что нельзя остановить.
Сзади прохрипела радиостанция. Экипаж запросил у диспетчера помощь. Распевая о крови и беззаконии, последователи Вайоминга продолжали голосить. Губы Табиты вновь зашевелились. Словно она решала — сказать или нет. Напротив развевались алые одежды хористок, особенно зловещие на фоне красно-синих пожарных стробоскопов.
Она сказала:
— Тебе не удержать Люка. Он не твой.
Затем Табиту поглотила толпа, и я потеряла ее из виду.
Подъехав к дому, я несколько минут посидела в машине, стараясь отделаться от полученных за вечер гадостных впечатлений. Не хотелось, чтобы Люк видел меня настолько подавленной. В ушах еще слышался хруст битого стекла, и я продолжала видеть перед собой наэлектризованные до предела глаза Табиты. Я чувствовала в своей руке руку искалеченного человека. Она была мягкой, словно состояла из одних хрящей.
Выбравшись из «эксплорера», я захлопнула дверь и побрела по улице.
Когда, вытащив пострадавшего из-под грузовика, спасатели из пожарной команды опустили тело на носилки, я не знала, сумеет ли этот человек продержаться до прибытия в госпиталь. Спасатели работали, как всегда, аккуратно — словно пытались спасти хрустальный сосуд.
И не было ни малейшей зацепки насчет его личности. Я не представляла, для чего этому человеку понадобилось явиться на мессу и кому были адресованы его вопли. В полиции Санта-Барбары я сделала заявление, сообщив обо всем увиденном, и даже высказала мнение, что пострадавший казался слабым или больным человеком. Еще я предположила, что больны сами «Оставшиеся», назвав их инфицированными патологической формой веры. Окинув взглядами разбитую витрину и мокрую от раздавленных тыкв мостовую, полицейские лишь недоуменно пожали плечами, не зная, как расценить мою информацию. Копы уважают факты, а вовсе не метафизику с налетом мистики.
