— Ты слышал о Беби-Бое? — спросила Робин.
— Петра звонила мне, когда искала тебя.
— Я только что была в полицейском участке Голливуда и разговаривала с ней. — Она оглядела потолок. — Никогда еще не была так близко знакома с человеком, которого убили… Все годы, прожитые вместе с тобой, я оставалась на обочине событий.
— Ты ничего не упустила. Робин дергала себя за сережку.
— Это отвратительно… чувство прострации. Вспоминаю смерть моего отца. Это, разумеется, не то же самое. Я питала теплые чувства к Беби, но он не был моим родственником. И все же по какой-то причине…
— Беби был отличным парнем.
— Прекрасным парнем, — согласилась Робин. — Кто мог причинить ему зло?
Она встала и еще раз прошлась по гостиной. Поправила картину на стене.
— Мне не следовало беспокоить тебя.
— А у Петры есть версии? — спросил я. Робин покачала головой. — Что-нибудь связанное с его образом жизни? Не вернулся ли Беби к наркотикам?
— По-моему, нет, — ответила Робин. — Во время нескольких последних посещений он, казалось, находился в полном порядке, правда?
— Насколько я мог судить.
Нет, я не уделял особого внимания манере поведения Беби-Боя. В последний раз, когда он принес свои инструменты, из мастерской Робин полилась музыка и я подошел, чтобы послушать. Беби-Бой оставил дверь в мастерскую открытой, я стоял у притолоки, смотрел и слушал, как он ласково, словно с ребенком, обращался со своей старой акустической гитарой, извлекая из нее низкие звуки, и пел что-то глубоким, болезненно нежным голосом.
— Но я ничего не знаю, — сказала Робин. — Может, Беби вернулся к своим прежним дурным привычкам. Да и что мы все знаем о ком бы то ни было? — Она потерла глаза. — Мне не следовало приходить. Я не посчиталась с твоими чувствами.
— Мы все еще остаемся друзьями.
— Да, мы так условились — разойтись, оставаясь друзьями. Тебя это устраивает?
— А как у тебя с этим обстоят дела?
— О'кей. — Она встала. — Ну, я пойду, Алекс.
— Делать дела, видеть места? — спросил я, гадая, зачем она приходила. Ей хотелось выплакаться? А плечо Тима не годится для этого? Я понял, что злюсь. Вместе с тем я не признавался себе в том, что Робин доставила мне удовольствие, выбрав именно меня.
— Ничто меня здесь не удерживает, — добавила она. — Это не мое.
— Мне нравится, что ты здесь. С какой стати я это сказал?
Она подошла ко мне, взъерошила волосы и поцеловала в макушку.
Однажды нам придется ответить на вопрос: «Знаешь, почему?»
— Почему? Робин улыбнулась.
Когда-нибудь мы снова начнем изображать из себя животное о двух спинах. Именно к этому мы всегда прибегали, борясь со стрессом.
— Худших способов я не припомню.
— Да уж, — согласилась она.
Робин опустилась мне на колени, и мы слились в долгом поцелуе. Издав печальный вздох, она прижалась ко мне. Но потом взяла себя в руки.
— Извини, пожалуйста. — С этими словами Робин устремилась к двери.
Я встал, но не двинулся с места.
— Извиняться не за что.
— Есть за что, за многое, — возразила она. «Новая любовная интрижка», — подумал я.
— Как поживает Спайк? — Когда не знаешь, что сказать, спроси про собаку.
— Прекрасно. Приходи взглянуть на него.
— Спасибо.
В прихожей раздался звонок. Робин быстро повернула голову, взмахнув, как кнутом, волосами.
— Это я заказывал ленч. Тот самый ресторан «Ханань», что в Виллидже.
— Хорошее место.
Жалобно улыбнувшись, Робин повернула дверную ручку. Паренек латиноамериканского вида осмотрелся и протянул жирный пакет. Я поспешил к двери, взял пакет, полез в карман за деньгами, вытащил слишком много банкнот и вручил ему. — Спасибо, — сказал тот и поспешно удалился.
— Ты голодна? — спросил я.
— Все, что угодно, только не это.
Когда Робин повернулась, чтобы уйти, у меня появился миллион слов, которые хотелось бы сказать ей, но я сказал лишь:
— Петра не хуже других. Она продолжит следствие.
— Знаю, что продолжит. Спасибо, что выслушал меня.
— Всегда готов, — ответил я. Но это уже не было правдой.
За две недели работы по две смены кряду, которую она не регистрировала как сверхурочную, Петра довела себя до ручки. Она пыталась отследить как можно больше слушателей последнего концерта Беби-Боя. Ей едва удалось составить список лиц, приглашенных в качестве гостей. Он состоял из тех, кто вообще не соизволил прийти, и тех, с кем Петра уже побеседовала. Она поговорила с владельцем «Змеючника», не участвовавшим в мероприятиях Беби-Боя. Это был зубной врач из Лонг-Бич. Петра еще раз допросила сторожей, вышибал, подавальщиц коктейлей, оркестрантов Ли — случайно подобранных музыкантов — и тщедушного, обутого в плохие ботинки Джеки Тру. Все бесполезно.
Петра даже попыталась встретиться с членами группы «Тик-439», породившей надежды Беби-Боя на лучшие времена. Здесь она столкнулась с еще одной стороной музыкального бизнеса: приходилось преодолевать бесконечные препятствия, создаваемые буквально всеми — от служащих в приемных высших руководителей компании звукозаписи до менеджера джаз-банда Вельзевула Лоренса, громилы с елейным голосом. После десятикратных просьб он наконец снизошел до телефонного разговора с Петрой. Лоренс говорил мягко на фоне глухих ударов музыкальных инструментов. В течение двухминутного разговора Петра перенапрягла слух и почти потеряла терпение.
Да, Беби-Бой был великолепен.
Нет, он не знает, кто мог желать его смерти.
Да, ребята сделали с ним сногсшибательную запись.
Нет, после записи они с ним ни разу не встречались.
— Он в самом деле привнес нечто в их музыку? — спросила Петра.
Она купила их компакт-диск и обнаружила, что это омерзительная смесь слов поп-песен с тяжелым ритмом. И только мелодичные и поддерживающие минимальное напряжение звуки гитары Беби-Боя, прозвучавшие на двух дорожках, придавали всей этой мешанине некое сходство с музыкой.
— Да, он был невозмутим, — изрек Вельзевул Лоренс.
Коронер закончил свои дела с телом Беби-Боя, но никто не приходил забрать его. И хотя это не входило в ее обязанности, Петра провела кое-какие генеалогические исследования, и они вывели ее на ближайшую ныне здравствующую родственницу Эдгара Рэя Ли, Гренадину Берджиус, его двоюродную бабушку, немощную и говорившую надтреснутым голосом.
Вскоре стало ясно, что она страдает старческим слабоумием. Телефонный звонок привел старушку в замешательство, а Петра растерялась. Позвонив Джеки Тру, она известила его о сложившейся ситуации.
— Беби хотел, чтобы его кремировали, — ответил тот.
— Он говорил о смерти?
— А кто не говорит? Я займусь этим.
Был понедельник, около четырех утра. Душевные силы Петры истощились, но возбуждение не давало сомкнуть глаз. Глубоко вздохнув, она откинулась на спинку кресла и выпила холодный кофе, простоявший уже несколько часов. Кофеин — вот что поможет измотанным нервам, умница.
В комнате детективов было тихо — кроме только Петры и детектива второго класса Бальзама, который что-то выстукивал на стареньком компьютере, здесь никого не было. Бальзам, ровесник Петры, держался как старик, в том числе и в музыкальных предпочтениях. Он принес с собой мощный приемник, но никаких оглушающих звуков из него не исходило. Детектив слушал тихую легкую музыку: передавали какую-то песню волосатиков восьмидесятых годов, переделанную для исполнения на струнных инструментах и губной гармонике. Петра вдруг перенеслась мыслями к лифту универсального магазина. Третий этаж, женская спортивная одежда…
Перед ней на столе лежали ее записи по делу Беби-Боя. Петра собрала их и начала укладывать в папку по порядку номеров листов. Лишняя аккуратность в данном случае не повредит… А какая разница? Это дело еще долго не будет закрыто. Зазвонил телефон.
— Коннор слушает.
— Детектив? — спросил мужской голос.
— Да, детектив Коннор.
— Хорошо. Говорит полицейский Солдингер. Я на углу Вестерн и Франклина, и вы, ребята, здесь были бы нужны.
— Что там случилось?
— Это по вашей части, — ответил Солдингер. — Тут сплошная кровь.
После короткого визита Робин наши контакты ограничивались вежливыми телефонными звонками и корреспонденцией, сопровождаемой еще более вежливыми записками. Если ей и хотелось поговорить о Беби-Бое или еще о чем-нибудь существенном, то она нашла себе другого слушателя.
Я размышлял, не навестить ли Спайка. Я принял его в семью, но он кончил тем, что проникся ко мне презрением и всячески добивался внимания Робин. Никакой тяжбы за право на опекунство — я знал, чем все это кончится. И все же порой я скучал по морде маленького бульдога, по его смешному себялюбию, впечатляющему обжорству.
Наверное, скоро я сделаю это.
После звонка Петры я ничего не слышал об убийстве. Много недель спустя я увидел ее имя в газете.
