— Может, просто дадите какую-нибудь таблетку?
Я делаю вид, что не слышу, и продолжаю разбирать носки по парам. Работа неблагодарная — уже завтра эти носки снова очутятся в моей корзине, — зато неплохой способ выучить имена наших подопечных и даже попробовать угадать возраст по размеру ноги. Мысленно вижу, как матери пришивают именные метки на вещи дочерей.
— Уж простите, — качает головой сестра-хозяйка, — но сначала нужно вас осмотреть.
— Да у меня просто горло побаливает. Ну и живот немного.
Я отрываюсь от носков и, скользнув взглядом по пяти койкам, где в испарине стонут наши больные, смотрю в соседнюю комнату. У Эдама все еще компьютер под мышкой. И он все еще не извинился.
— Мистер Кингсли, по школе гуляет опасный вирус! — говорит Сильвия. — Скоро здесь будет доктор. Если половина сотрудников сляжет, школу могут закрыть. Хотите получить лекарство — дайте мне вас осмотреть.
Я снова поднимаю глаза, откладывая очередной непарный носок, уже девятый. Эдам высокий и крепкий, но сегодня плечи у него сгорблены, шея будто с трудом держит голову прямо, пряди бронзовых волос липнут ко лбу. Да, плоховато он выглядит. Нехотя, кивком, он соглашается на требование сестры-хозяйки, и она уводит его в другой кабинет. А я сосредоточиваюсь на корзине с темно-синими носками.
Вернувшись минут через десять, Сильвия приостанавливается у одной койки, у другой, склоняется над больными, проходит мимо меня и мимо растущей горы свернутых в клубок носков. Со вздохом улыбается:
— Конца этому не будет.
Такие люди в тяжелые времена только крепче становятся.
— Помощь нужна?
Сильвия роется в кладовой.
— Ага, нашла! — восклицает она, не услышав меня, и появляется с коричневой бутылкой в руках. — Бедняга Эдам. Вот уж огорчение для него — свалиться с этим вирусом. Особенно сейчас.
— Почему?
— Одержим своим исследованием. Занимается им все свободное время. Он книгу пишет. — Сильвия яростно трясет бутылку, на мутноватой жидкости вскипает пена и снова оседает. Сильвия приглядывается к этикетке. — Небось срок годности вышел. А ему лекарство вынь да положь — страсть как не хочет разболеться! Крепкие орешки эти австралийцы. — Она строит кислую физиономию микстуре, которой, судя по виду, лет тридцать, не меньше, и удаляется с ухмылкой, потряхивая на ходу бутылкой, словно погремушкой.
Австралиец. Сказал, что с юга, как я. Выходит, почти на двадцать тысяч километров южнее.
Я вытаскиваю из корзины очередную охапку носков. В школе я очень стараюсь быть со всеми вежливой, но не более, и до сих пор никто из сотрудников не пробовал покопаться в моем прошлом.
— Худо ему. — Мимо меня снова пробегает сестра-хозяйка и на этот раз, поджав губы, встряхивает градусник, а затем из смотровой появляется Эдам: глаза обведены темными, как грибные шляпки, кругами, рот будто синяк на бескровном лице.
— Господи! — невольно вырывается у меня.
— Да уж, — мрачно откликается Эдам и обращается к Сильвии: — У меня сегодня три урока, нужна замена. Поможете?
— Положитесь на меня. Отправляйтесь к себе и немедленно в постель. Фрэнки, проводите Эдама до комнаты. Не дай бог, где-нибудь по дороге свалится.
Сестра-хозяйка бросается с ведром к одной из девочек, которую снова тошнит. Она гладит ребенка по голове, а я перевожу взгляд с Эдама на свою корзину.
— Право слово, это ни к чему. Можете отдаться… своим носкам.
Он еще и острит, хотя, судя по лицу, ему совсем не до шуток.
— Простите за давешнее… Я помог бы собрать белье, но…
— Ничего страшного. Подумаешь, стопка простыней.
Зря я его перебила. Любопытно, что за разговор был у него с девчонками.
— Я не хотел вас обидеть, — добавляет Эдам и тяжело шаркает на выход из лазарета. Я, как было велено, направляюсь за ним. — Да не надо… — Он приостанавливается, смотрит на меня. Спорить у него сил нет. — Тогда сюда.
— Стало быть, вы австралиец? А из каких мест?
Может, мне следует поддержать его, взять под руку?
— Кто говорит, что я австралиец? — На его больном лице мелькает слабое подобие улыбки, к которой я уже начала привыкать.
— Сильвия.
Поклясться могу, что проходы в этой части здания еженощно меняются местами, нарочно чтоб меня запутать. Один темный коридор переходит в другой, третий сплетается с четвертым.
— В какую сторону? — Я кручу головой, очутившись перед развилкой.
— Я такой же англичанин, как вы, — говорит Эдам тусклым голосом, словно все его силы уходят на то, чтобы оставаться на ногах. Вид у него — краше в гроб кладут.
Мы снова поднимаемся по лестнице. Эдам грузно опирается на перила и хватает ртом воздух, как при последнем издыхании.
— А по говору вы не похожи на англичанина.
— Не все мы в действительности таковы, какими кажемся, — пыхтит он, переводя дух и вытирая бисерины пота с лица. Затем вытаскивает из кармана связку ключей. — Вот моя комната.
— Верно, — соглашаюсь я. — Выздоравливайте. — Развернувшись, иду в обратную сторону.
— Мервилламба, если вам интересно, — сообщает он мне вслед. — Я там прожил достаточно долго, чтоб подцепить акцент.
— Мерви… что?
Я не оборачиваюсь, напоминая себе об опасности. Друзья — это опасно, оговорки, любая утечка информации — опасно. Для всех я загадка и должна ею остаться. Я не имею права увлекаться.
— Местечко в Австралии, где выращивают бананы, — говорит Эдам.
За спиной у меня раздается щелчок замка, я тороплюсь прочь и снова теряюсь в путанице лестниц и коридоров.
Нина всегда не ладила с высотой. Лестница пошатнулась, Нина ухватилась за перекладину, и в палец впилась заноза.
— Ой! — Она слизнула с пальца кровь и пробормотала, силясь дотянуться до пыльной коробки на полке: — Никак… не достать.
— Надо было повыше залезть. Пустите, дайте-ка я попробую.
Стоявшая внизу девушка-помощница, симпатичная и молоденькая, только что из колледжа, напоминала Нине ее саму лет двадцать назад — такая же дерзкая, полная решимости добиться успеха.
Нина с трясущимися коленями, потихоньку, ступенька за ступенькой, спустилась вниз. У нее сильно кружилась голова.
— Прости. Думала, одолела свой страх. — Нина виновато развела руками, сконфуженно засмеялась, но горло перехватило. — Оказывается, стало еще хуже…
— Посторонитесь, — ухмыльнулась Петра.
Невесомая и гибкая, она по-мальчишечьи ловко вскарабкалась по лестнице. У нее была короткая стрижка и чистая, без малейших следов косметики, кожа. Между репетициями Нина хотела испробовать новые румяна и попросила Петру послужить ей моделью. Та отказалась наотрез, заявив, что касаться ее кожи дозволено лишь воде и натуральному оливковому маслу.
— Осторожнее! — Нина с тревогой наблюдала, как балансируют на тонкой перекладине кроссовки Петры. — Не хватало только, чтоб ты грохнулась. Ты мне нужна живая и здоровая — нам еще с кордебалетом работать. Смывать эту сажу между сценами — тихий ужас!
Нина шутила, а у самой внутри все похолодело, когда девушка потянулась за коробкой.
— Есть! — Мгновение спустя Петра уже стояла рядом. — Вы что, в самом деле боитесь высоты?
Нина пожала плечами, вдруг ощутив себя древней старухой рядом с этой девочкой.
— Не так чтобы. Когда-то и повыше залезала.
Усмехнувшись, Петра скинула с коробки крышку. Поднялась пыль, заплясала в столбе света, проникавшего в кладовку через оконце на задней стене. Викторианский театр Нина знала как свои пять пальцев — работала здесь на многих постановках, — потому все у нее и спрашивали, где что лежит. А через пару недель тут начнет репетировать «Чикаго» молодежная труппа. Джози получила главную роль Рокси Харт, обойдя на прослушивании других претенденток. Сбылась голубая мечта ребенка, и Нина очень гордилась дочкой. Та буквально оживала на сцене, словно в чужом образе сбрасывала с плеч все заботы и тревоги, вечно терзающие подростков.
— Отлично, — хмыкнула Петра, заглянув в коробку. — Что скажете?
— Что ты заслужила одну из них — за то, что добыла с такой верхотуры, — улыбнулась Нина, вынимая парочку потускневших медалей. — Как раз то, что нужно нашим солдатам. Как у тебя с шитьем?
— Примерно так же, как у вас с чувством высоты. — Петра весело хлопнула Нину по плечу, и обе вышли из кладовой.
— Увидимся в обеденный перерыв. — Нина кивнула девушке и направилась к гримерным — она знала, что сейчас там никого нет.
Актеров собрали на летучку прямо на сцене, и у Нины появилась прекрасная возможность поэкспериментировать с новым видом «быстрой раны» для военной сцены. По ходу пьесы у нее ровно двадцать минут на то, чтобы поработать с лицами и руками трех главных героев и учинить, так сказать, кровавую расправу. Как с этим справиться? Театр — это вечно работа на грани, но Нина обожала душевный подъем и напряжение всех сил, которые он дарил.
