Вам бы понравились эти ребята, мистер Блох. Просто бери и лепи.
Парня с Боуи звали Ольха («как дерево», — пояснил он), он все время чихал и извинялся, вставая за салфетками, лежавшими возле классной доски. В итоге я отдала ему всю коробку, и он совсем сник.
— Я хочу сделать что-нибудь про тысяча девятьсот тридцатые, — сказал он. Мы снова говорили по кругу, обмениваясь идеями для подкастов. — Но я хочу это сделать так, словно сейчас тридцатые.
В почтовой рассылке на прошлой неделе я попросила их проработать темы, связанные с прошлым или настоящим Грэнби. «Таким образом, — написала я, — вы получите легкий доступ к базам интервью и архивам». Кроме того, так я могла избежать фанатских подкастов по видеоиграм и вампирам.
Я приложила перечень тем со ссылками. Пожар, уничтоживший исторический спортзал в 1940 году. Смерть учительницы Грэнби в 1975 году у нее в квартире в Керне от рук ее дружка-наркомана — я в свое время была одержима этой историей. Ситуация с дедовщиной в конце нулевых и последовавшие за этим отчисления. Недавние последствия того, что школа распустила свою футбольную команду. Дебаты по поводу подготовительных курсов. Смерть Талии Кит в 1995 году.
Если бы вы тогда спросили меня, почему я включила Талию, я бы сказала, что пыталась побудить ребят к мышлению, пыталась дать им как можно больше различных событий из истории Грэнби. Я и сама в это верила.
Ольха сказал:
— Моя идея такая, что как бы в то время уже были подкасты, ну, типа что-то среднее между старым радио и подкастами. И я, ну, учусь в Грэнби тридцатых, говорю о жизни. Я, по сути, единственный черный парень в Грэнби, а там еще Великая Депрессия и типа Рузвельт…
Его перебила девушка по имени Джамиля.
— Тебе надо выбрать год, — сказала она. — Есть большая разница между тысяча девятьсот тридцатым и тридцать девятым.
Ольха медленно кивнул и скатал одной рукой салфетку в трубочку.
— Тысяча девятьсот тридцать восьмой, — сказал он. — Это тридцать восьмой, и я, пацан на подкастах, шлю послания в пустоту и по ходу изобретаю подкасты.
— В тридцать восьмом издали «Войну миров», — сказала я, и Ольха хлопнул по столу и указал на меня, усмехнувшись.
— Да! — сказал он. — Вы в теме!
Джамиля планировала делать сериал про финансовую помощь и расовый вопрос в Грэнби. Судя по всему, ее ожидала тяжелая работа в плане интервью, поскольку мне слабо верилось, чтобы приемная комиссия была открыта для диалога по этой теме, но Джамиля казалась решительно настроенной и хорошо осведомленной.
Я надеялась, что они хотя бы прочитают мою рассылку, но я и не мечтала, что они придут с заметками, будучи уже в теме, а кто-то — и со своими предложениями. К тому времени, как мы сели за стол, я бы не удивилась, узнав, что они уже получили денежные гранты. Деточка с лиловыми волосами, Лола, назвавшаяся небинарной персоной, пространно рассуждала (рассуждали) о своей преданности защите слонов и хотела (хотели) брать интервью у работников ресторанов в городе. Алисса Биркит, тихая лыжница, которая уже нацелилась на Дартмут, [11] остановилась на сложном наследии Арсарет Гейдж Грэнби.
Только одна из них колебалась: Бритт, серьезная девушка с длинными карамельными волосами, которая могла бы показаться мне типичной представительницей золотой молодежи Грэнби моей эпохи (свободный кашемировый свитер, очаровательные джинсы, генетически безупречные скулы), если бы не татушка анка на внутренней стороне запястья и то, как она без смущения говорила о клинической депрессии на первой встрече. Голос у нее был сухим и глубоким, напоминавшим одновременно голос курильщицы и пятидесятилетней юристки.
Когда очередь дошла до нее, она пожала плечами.
— Я разрываюсь между несколькими идеями.
После урока она задержалась у двери, пережидая монолог Ольхи о ссылках, которые он собирался отправить мне, на свои любимые подкасты о музыкальной критике и любимые документальные сериалы, а также на подкаст, где читали вслух блоги конца 90-х. Выходя, он послал Бритт поцелуй — актер, отбывающий с вечеринки в свою честь.
— Я… м-м, — сказала Бритт, глядя на пол, а затем за мое плечо. — Окей, не в обиду вам сказано, но я типа знаю, что вы в своем подкасте много внимания уделяете криминальной документалистике, и это, по-моему, проблематичный жанр.
Она подождала, словно мне полагалось раскаяться. Я сказала:
— Не без этого. Но мы прослеживаем работу студийной системы, а не идем по следу из запекшейся крови.
— Меня волнуют мотивы криминальной документалистики, то, как она превращается в развлечение.
— Вы умница, — сказала я. — Это определенно вопрос подачи материала. Когда мы что-то фетишизируем…
— Да, но я не о том. Я слушала ваш подкаст, и я понимаю, даже когда вы сделали выпуск про Патрицию Дуглас или про Черную Орхидею, я понимаю, что вы делаете — это больше касается структур и… как я сказала, без обид. Я просто… вижу столько фетишизации и мне не хочется быть очередной белой девушкой, хихикающей про убийство.
Я сказала:
— Большинство насильственных преступлений на редкость скучны. — Я выдвинула стул и снова села, предложив сделать то же Бритт, но она осталась стоять, теребя лямки рюкзака. Я заговорила словно на камеру: — Подавляющее большинство убийств происходит, когда двое молодых людей выясняют отношения: один убивает другого. Вы погружаетесь в нераскрытые преступления или, в кавычках, интересные преступления, и почти все, что вы находите, это как кто-то убивает своего партнера. Так что вы либо говорите о структурном расизме, бытовом насилии и изъянах полиции, либо вы приходите к тому, что выбираете одну историю, интересную своей нетипичностью. Интересную чем-то, разрушающим эти стереотипы. Проблема только в том, что такие случаи дают искаженную картину. И, конечно, существует искушение сделать сенсацию. Так вам, — я ожидала, что она отведет взгляд, но она смотрела не моргая, — вам интересно развивать эту тему?
Бритт сказала:
— Я же типа белый человек, и, если я хочу рассказать об убийстве белого человека, значит, я игнорирую насилие в отношении черных и смуглых людей. Но я не могу рассказывать о насилии над цветными людьми, потому что я белая и это будет неэтично, — в ее голосе слышалась досада.
Мне не стоило удивляться, что она говорит, как первокурсница заштатного колледжа, глубоко переживающая, но не до конца понимающая суть вопроса, — я ведь преподавала студентам, — но это казалось таким неуместным здесь, в Грэнби, где все мы раньше разговаривали с такой легкомысленной, прямодушной беспечностью. Разве не вчера это было?
Я сказала:
— Вообще-то, я не считаю это неэтичным. И, честно говоря, это мало кто увидит. — Я указала на голые деревья за окном, надеясь, что Бритт поймет, что я имею в виду: мы в лесу, а вовсе не — как это кажется двенадцатикласснице — в центре вселенной.
Она сказала:
— В той рассылке у вас два убийства. Одно из семидесятых, другое из девяностых. Я думала взять одно из них. Но…
Я ощутила, как пульс отдается в шее. Словно ты ребенок на представлении фокусника, когда он просит добровольцев, и ты до жути напуган, что он выберет тебя, но и взбудоражен. Даже если я не спешила это признать, мне хотелось, чтобы эта девушка увидела смерть Талии взглядом, невозможным для меня (из-за близости, из-за травмы, из-за иррационального страха, что мои бывшие одноклассники сочтут меня самонадеянной — нет, что меня каким-то образом сочтет самонадеянной сама Талия); и в то же время, примерно по тем же причинам, мне хотелось остановить ее. Я уже пожалела, что включила Талию в рассылку. Я подумала, что, возможно, сумею увлечь Бритт Барбарой Крокер, убитой в 1975 году своим приятелем, который скрывался в лесу вблизи кампуса и отделался невероятно легким приговором.
Но Бритт сказала:
— Я знаю, что вы дружили.
— Что, прости?
— Вы с Талией Кит. Окей, я ведь пошла в журналистику, и у нас есть доступ к архивам «Стража». Я вникла в эту историю в прошлом году и прочитала все, что есть в газете, и раскопала все что можно в интернете, через «Реддит».
