Она явно напрашивалась на комплимент.
– Ты самая красивая в мире! – провозгласил он. Они добрались уже в сумерках. Как по заказу, поднялся ветер, нагнал тучи.
– Ты меня не провожай до подъезда, – попросила Люда. – Соседка на первом этаже все время сидит у окна и следит за всеми. Потом расскажет отцу.
Ветер усилился, трепал волосы и одежду, заглушал слова. Они стояли на пустыре с торца ее дома, обдуваемые со всех сторон.
Обнялись.
Пустое ведро с окровавленной марлей на дне зловеще поскрипывало на ветру.
– Я завтра приду тебя провожать, – пообещала она.
– Лучше не надо, – отказался он. – Мне будет тяжело…
– Пиши мне чаще…
– И ты… Не забывай.., –Никогда…
Путь от ее дома до заводского общежития проходил через цыганский поселок и занимал не более получаса.
Саня шел очень быстро, почти бежал, но не из страха, а потому что стыдился собственных слез. Вдали уже громыхало, но дождь не начинался. В поселке не было ни души. Все попрятались в ожидании ливня. Два года он ходил этим поселком, зимой и летом, ночью и днем, провожая Люду после занятий, после заводской смены. Он знал здесь каждое дерево, каждый кустик, но приходит время и надо сказать: «Прощайте, прощай…»
От поселка до общежития – рукой подать, но он вдруг остановился, ему показалось, что в порыве ветра, в раскате грома он слышит собственное имя.
Странное это ощущение, когда из черного тоннеля, каким предстал вдруг неосвещенный поселок, доносится:
– Шу-ура-а-а!
Он постоял с минуту, сомневаясь, но крик повторился. Это кричала она.
Саня ринулся в черноту тоннеля, ничего не различая в десяти шагах, кроме столбов пыли да деревянных резных ворот перед домами оседлых цыган.
– Лю-уда-а-а!
И вот уже совсем близко раздался жутковатый скрип пустого ведра.
Обнялись.
– Разве уже был дождь? – прижалась она к его мокрой щеке.
– Там, за поселком, накрапывал, – соврал он.
– А я, представляешь, оставила на даче ключ от квартиры! Господи, бежала за тобой целую вечность! И еще это проклятое ведро!
Молния шарахнула совсем близко и осветила марлю на дне ведра. Гром оглушил. И небо наконец прорвало. Ливень ударил с градом. Стало по-зимнему холодно.
Мокрые, замерзшие, счастливые, они ворвались в общежитие.
Им повезло дважды. Старик вахтер куда-то отлучился, и они беспрепятственно взлетели на третий этаж. А на столе в темной сырой комнате лежала записка от Витяя: «Решил попрощаться с городом. Проведу ночь на набережной. Встретимся на призывном. Привет Людмиле. Пока».
– Ура-а! – закричали они в голос, не подумав, каково Витяю на набережной в такой ливень.
Они развесили свою мокрую одежду на бельевой веревке, навечно протянутой от окна к двери.
Люда сразу забралась под одеяло, а Саня взялся за приготовление ужина.
В холодильнике обнаружилось кое-что. Банка рыбных консервов, яблоко, засахаренное малиновое варенье. Не густо, конечно, но до утра прожить хватит.
Он заварил чай, подал ей в постель бутерброды с рыбой и яблоко на десерт.
– Нет, яблоко – пополам! – не согласилась Люда. – У нас равноправие!
Они впервые проводили вместе ночь, и оттого возбуждение было крайним.
Саня доводил себя до изнеможения, отдыхал и вновь принимался за дело, словно хотел запастись на все два года. Люда не сопротивлялась, только тяжело вздымалась белая грудь – ария казалась бесконечной. Но на четвертый или пятый раз – они сбились со счета – ария вдруг прервалась коротким вскриком.
– Что с тобой?
– Не знаю, не знаю, – мотала она головой, как в бреду, и дрожала всем телом. – Кажется, я сейчас описаюсь…
– Давай же, давай! Еще немного! – подгонял он ее резкими движениями.
Люда застонала, всхлипнула, а потом обмякла, будто лишилась сознания.
– Вот теперь мы квиты, – обессиленно прошептал он ей в грудь. – Теперь равноправие.
– Ты именно этого хотел добиться?
– Иначе бы мне худо служилось.
– Шура, я тебя люблю! Я тебя люблю, Шурочка! Никого мне не надо, кроме тебя! Слышишь?
– Слышу…
– Веришь мне?
– Теперь верю…
Уже светало. Выпили чай с остатками варенья. Она натянула на себя полусырое платье. Ведро, умолкшее на ночь возле двери, вновь заскрипело у нее в руке.
Саня побрился. Влез в тренировочные, оставив единственные летние брюки сушиться навсегда.
– А как же брюки? – испугалась Люда.
– Из армии я вернусь совсем другим человеком, – махнул он рукой.
– Богатым, что ли?
– Просто другим. – Он не знал, как ей это объяснить.
Улица встретила их туманной дымкой. Вместо цыганского поселка – голубое пятно, будто не было уже обратной дороги.
– Ее и так нет, – грустно сказала она, когда они добрели до автобусной остановки, где по случаю воскресенья не было ни души.
– Что будешь делать?
– Поеду на автовокзал.
– А про ключ разве ты мне не наврала?
– Нет.
– Значит, если бы не ключ, ничего бы не случилось?
– Значит, так…
Обнялись.
Заревели навзрыд, как малые дети.
– Пиши мне чаще…
– И ты… Не забывай…
– Никогда.
Шаталин не спал всю ночь, вспоминал Люду. А под утро ему показалось, что внизу, в гостиной, кто-то ходит. Раздался знакомый скрип. Он не поверил своим ушам, но с места не тронулся. "Это сейчас пройдет, – успокаивал он себя.
– Зачем пугать маленькую?" Он слышал ровное дыхание рядом. Он чувствовал ее тело. Девушка крепко спала.
Однако скрип приближался, скрип поднимался по лестнице. Потом заскрипела дверь. Совершенно разные скрипы. А пол уже совсем по-другому скрипит.
На ней были белый платок в горошек и полусырое платье. Она несла ведро, накрытое марлей. Улыбнулась ему и сказала:
– Не бойся. Я ненадолго.
Села на край постели. Поставила ведро перед ним. Сняла платок, вытерла шею и под мышками. Собрала в кулачок шпильки. Распустила волосы.
Помолчали.
Она оглядела его огромную американскую спальню.
– Да, это не комнатка в общежитии!
– На что намекаешь?
– Просто так. Обязательно надо на что-то намекать?
– Зачем пришла?
– Соскучилась. Ты ведь не вернулся.
– Как это не вернулся? Это ты меня не дождалась!
– Не будем спорить, – предложила она. – Кто это рядом с тобой?
– Маленькая.
– Ты ее так зовешь?
– Да.
Ему вдруг стало стыдно перед Людой, что он до сих пор не знает имени девушки.
– Странно… – Она запустила обе руки себе в волосы и неожиданно попросила:
– Можно, я лягу с тобой?
– Не дури!
– Ну, хоть на секундочку! Пусти меня под одеяло! Ведь нам было так хорошо той ночью!
Он больше не мог возражать. Она мигом оказалась в его объятиях.
– Люда, Людочка, – шептал он в нежную девичью щеку. – Какая же ты дуреха! Не могла подождать еще полгода?
– Я испугалась. Ты сказал, что вернешься совсем другим.
– Мало ли что я сказал?
– Знаешь, я так растерялась, когда ты вышиб дверь. Я поняла, что ты не обманул…
Помолчали.
Краем глаза Саня заметил, что клубника в ведре шевелится, оставляя на марле темные пятна.
– Что там у тебя в ведре?
– Клубника. Мы ведь тогда даже не попробовали. Все продали.
Она встала. Бережно сняла марлю.
Сверху в ведре лежала голова с выпученным глазом. Голова шевелила губами, выпуская воздух, будто никак не могла отдышаться. А рот у головы был кривой.
– Узнаешь? – доброжелательно улыбнулась Люда. – Здесь их ровно четыре…
Он очнулся в холодном поту. В окнах спальни темнела ночь, шумел ливень, сверкали молнии. Где-то далеко раздавалось: «Шу-ура-а-а!»
Он спустился вниз. В окнах гостиной ослепительно сверкало солнце.
Он включил телевизор. Сел в кресло. На экране появились знакомые фигуры. Они шли молча. Никто не курил. Никто не глазел по сторонам…
Шаталин почувствовал движение у себя за спиной. Погасил экран.
– Это ты, маленькая? – спросил, не оборачиваясь. Ответа не последовало. – А мне, знаешь, приснилась Люда. Пришла, чтобы угостить клубникой. Чего молчишь?
Он обернулся. Девушка смотрела безумными глазами, направив на него пистолет.
– Убей меня, маленькая! Все правильно. Сколько можно? Давно пора.
Ее трясло. Она начала опускать пистолет.
– Нет! – закричал Саня. – Убей меня! Слышишь? Убей! Ты метко стреляешь, маленькая! Нажми на курок! Иначе не выжить!
Пистолет выпал из ее рук. Она заплакала.
– Не могу, Шура. Не могу! Как я буду без тебя? Они катались по полу, сцепившись, как два борца. Сначала рыдали. Потом смеялись.
Все окна в доме были распахнуты. Шторы сняты. Сброшен тюль. На дворе заливались птахи. Каркали вороны. Строители возились на самой макушке часовни.
Золотили купол.
В конце Тенистого переулка показались две машины. Два черных «шевроле» с затемненными стеклами.
Двое на полу в гостиной притихли, вслушиваясь в гармонию звуков, наполняющих мир.
