— Не знаю, — произнес Серега.
Надо было бы сказать «нет», а он сказал «не знаю» почему-то. Потому что это было более правдиво?
— Жалко мне, жалко всего, — почти всхлипнул старик. — Это ведь сейчас ни во что не верят, а мы-то верили. Мы мечтали, мы жизни клали за эти мечты! Нам сейчас что говорят: бросьте врать, все вы видели, все знали, ни о чем не думали, а только боялись. Это мы-то боя-, лись? Мы в сорок третьем вшестером удерживали высоту против роты. Да мы в Кенигсберге на доты грудью прыгали! Что же мы, Берлин с перепугу, из-под палки взяли?! Ладно, есть хитрее; говорят, что мы не за Сталина шли, а за Россию. А что для нас был Сталин? Россия и была… Это и ты, я вижу, не понимаешь. Не-ет, упустили мы вас, упустили! Мало нас пришло. А те по лагерям от войны отсиделись, выползли от щедрот Никиты-дурака, да вас и оболванили. У нас энтузиазм был: все — людям, себе — ничего. Голодай, холодай, а работай, чтоб другие жили лучше. Вы, в частности! А вашему поколению как повернули? Материальную заинтересованность подсунули, мину замедленного действия! Вместо того, чтоб сказать «работай», стали говорить «зарабатывай». И пошло все на деньги измеряться, а мораль, идеи — все побоку. Вот и вырос чертополох вместо зерна. А Сталин-то пропалывал, пропалывал. Дурную траву — с поля вон. При Никите еще в хлебе сорняков не было видно, а теперь в сорняках — хлеба! Они-то уж тогда произрастали, только потихоньку, не спеша. Брежнев — это я и сейчас прокричу — лучше Хрущева был! Он в главном добился равенства — в оружии. Орден «Победы» он зря надел — не по Уставу, но Вьетнам-то он спас — спас. Кампучию от Пол Пота — отбил.
Вот это Сереге слушать уже не хотелось. И тошно было, и скучно, а кроме того, каша в голове от этого закипала еще большая. Эх, если бы у Сереги там, в мозгу, все перестроилось. Не так-то это просто.
— Извините, Анатолий Сергеевич, — как можно вежливее сказал Серега, — я бы с удовольствием еще с вами посидел, но вот спешу. Вы все там же живете?
— Все там же, — вздохнул старик, осекшись на еще какой-то обличительной тираде, которую хотел высказать. Должно быть, он все понял.
— Так я зайду к вам как-нибудь! — пообещал Серега, хотя прекрасно знал, что никуда не пойдет.
…Снова Серега ставил точки, долго, до умопомрачения, до рези в глазах. Пришлось закончить и выйти на ночной двор, сесть на холодный чурбак и закурить. Работа всегда давала приятную усталость, сейчас была усталость гнетущая, обескровливающая. Что утомляло? Монотонность или однообразие? Сколько еще осталось? Уже немного. Какие-то семьсот пятьдесят тысяч точек из миллиона. В секунду примерно четыре точки с учетом затрат времени на обмакивание кисточек. За час — четырнадцать тысяч четыреста. Позавчера он ставил точки пять часов подряд, вчера — с девяти вечера до трех ночи — еще шесть часов, сегодня с пяти вечера до полуночи — аж семь часов. Итого восемнадцать часов работы — 259200 точек. Это Серега вычислил в уме. Получилось, что всего чуть больше четверти работы сделано. Еще вчера казалось, что уже почти четверть. А все потому, что шел от краев к центру, к фигуре. Надо еще наддать, собраться, взять соцобязательство.
Но тут на полуночной улице засветились автомобильные фары. Мощные, «волговские». Серега, кажется, даже по звуку угадал — Аля!
Она и была. Притормозила около выбежавшего — да, да, выбежавшего, а не вышедшего из калитки, Сереги.
— Прю-вет! — прощебетала она весело. — Это я! Открывай свои ворота.
Серега молча притиснул ее к себе. А сказать — не знал что.
— Чудовище ты, — прошептала Аля. — Разбойник, маньяк и вообще… совратитель. Я тебе обещала месяц отдыха, помнишь? Меня хватило на три дня.
Серега как-то пришел в себя, но куда исчезла его усталость?! Едва Аля зарулила во двор и помогла ему закрыть ворота, как он подхватил ее на руки и унес в дом.
— Прямо какой-то Джек-потрошитель, — обвив его шею руками, бормотала Аля. — Хоть бы чаем напоил предварительно.
— После — с одержимостью в голосе произнес Серега, повалив ее, хотя и мягко, на кровать.
— Я же в сапогах, обормотище, — захихикала Аля восторженно, но унять его было нельзя, да она и не хотела, чтобы он унимался.
Ух, как же нетерпеливо дышал Серега! Аж самому было противно. Аля посмеивалась, но позволяла ему беспрепятственно расстегивать и сдергивать все, что он находил нужным.
— Я знала, что так будет, — впадая в полубред, сказала она. — Иначе сюда не стоило бы ехать. Иди, иди сюда… Ты тут нужен… А-ах! А-ах! А-ах!
Хорошо было Сереге, очень хорошо! И Але, как видно, тоже.
— Ну, теперь и чай пить можно, — вальяжно произнес Серега, откатываясь на спину.
— Изнасиловал бедную женщину и доволен, — вздохнула Аля, — к тому же — председателя кооператива. Все, посажу по сто семнадцатой статье. Я — миллионерша, и все органы у меня в руках. И эти — тоже…
— Только не надо трогать органы, — предупредил Серега, и имел он в виду вовсе не МВД, КГБ или прокуратуру. — Значит, тебя выбрали.
— Из девятнадцати членов правления одиннадцать — за, семь — против, прочие воздержались. Это было в понедельник в одиннадцать утра. Альтернативная кандидатура только одна — «Маленький Мук».
— Партийная кличка?
— Вообще его зовут Марк, и он, как ты догадываешься, не из православных. Рост метр пятьдесят с кепкой, точнее со шляпой. Резкий сторонник коммерциализации нашего художественного бизнеса.
— А ты, значит, бессребреница?
— Понимаешь, есть разница — торговать оригинальными произведениями или, что называется, штамповкой.
У нас есть такое направление: еще летом Владик нашел мастерскую, где мы начали делать посуду, изразцы, статуэтки — в общем, глиняную керамику. Конечно, не ширпотреб, а вещи уникальные, авторские. Мелкое, долгое производство, но зато — поиск, возможность самовыражения. Доходы небольшие, в основном все получали сами авторы. Всего около шести тысяч получали мы в казну «Спектра». «Маленький Мук» считает, что на той же базе мы бы могли делать ширпотреб в огромных количествах и вместо мастеров держать ремесленников. Расход на зарплату меньше, наши доходы — больше. Ну и вообще, он желает, чтобы мы ударились в массовую культуру, шли в кильватере за спросом. У него главное — деньги.
— А у тебя?
— Деньги плюс искусство. Разумное сочетание того и другого. Причем деньги не ради денег, а ради развития искусства. Вот как твои картины… То, что я привезла, мы решили выставить. Конечно, не на Кузнецком и не в Манеже, но выставим. И, наверное, устроим аукцион.
Возможно, даже пригласим иностранцев. Во всяком случае, Мацуяма, Клингельман и Розенфельд могут появиться. Вчера ко мне заходили еще двое, Джулия ди Читтадоро и Серджо Бьянконе, итальянцы. Тоже интересовались современной живописью, поглядели кое-что из твоего творчества. Очень заинтересовались, хотели тут же что-нибудь купить, но я сказала, что пока эти работы кооперативу не принадлежат и надо согласовать это дело с тобой. Предложили личную встречу на нейтральной почве. Я пригласила их на завтра к себе. Поедешь?
— У меня завтра занятие с пионерами.
— Когда заканчиваешь?
— Когда как… Иногда и в половине восьмого.
— А пропустить не можешь?
— Неохота.
— Что ж мне, дать им отбой?
— Не знаю.
— Ну хорошо. Я знаю, что делать. Отпросись у Ивана Федоровича, а с Домом пионеров я договорюсь. В 15.00 ты должен быть здесь в полной парадной форме. Я тебе, кстати, привезла обувку. Хочешь, покажу?
Не дожидаясь ответа, Аля сбегала к машине и принесла шикарную коробку.
— На. Семьдесят целковых.
— Вот, — Серега тут же отсчитал деньги, — сверху не надо?
— Надо, — нахально улыбнулась Аля, — отдашь в постели.
— Давай сначала все-таки чайку хлебнем? — предложил Серега.
— Ты померяй сначала.
Тютелька в тютельку. Серега прошелся по комнате в добротных «саламандрах», светло-серых, хорошо гармонирующих с его костюмом, который был подарен Алей в прошлую пятницу.
— Ну как? — спросила она, — Нормально?
— Шикарные шкары, — сказал Серега приблатненно, как говорили в годы его отрочества, — у нас тут в таких не выйдешь, однако. Жалко!
— Это только для деловых визитов. Между прочим, синьорина Читтадоро прозрачно намекнула, что может тебе устроить выставку в Италии. Представляешь себе — Рафаэль, Леонардо и… Панаев!
Серега поставил чайник. Пока он грелся, Аля повертелась перед зеркалом.
— Вообще, — говорила она, по-девчоночьи показав своему отражению язык, — это очень любопытные ребята. По-русски говорят очень чисто, приехали специально для работы, но умеют и отдыхать. Сводили меня в «Космос», предложили сходить с ними на спектакль в Большой. Я там последний раз была лет десять назад. Они не муж и жена, но спят вместе. Вместе учились в университете, лет пять уже в бизнесе, но жениться не собираются, предпочитают быть компаньонами. Очень веселые и откровенные. Серджо у нее очень обаятельный, глазками так и стреляет. По-моему, я ему понравилась. Очень галантный и все время старался меня погладить, подержать за ручку. Если откровенно — очень симпатичный. Я во-обще-то думала, что Джулия начнет обижаться, еще скандал, думаю, устроит. А она — хоть бы что. Только улыбается. Ну, я немножко оборзела. Не ревнуешь?
