— Уилл! — обрывает она меня. — Ты же знаешь, мне очень стыдно за это.
— Да, знаю. Просто я хочу, чтобы и он об этом знал. — И ты тоже, Патриция. Ты тоже. — Иными словами, — договариваю я, — ты не собираешься со всем этим мириться. Не согласна ни в какую! Если найдет коса на камень, подашь в суд на него и на его досточтимую фирму по обвинению в ущемлении твоих прав на сексуальной почве. И баста!
— Не знаю, Уилл.
— Ты бы предпочла, чтобы тебя уволили.
— Нет! Просто я хочу сказать… мне страшно. Ты же знаешь, что я терпеть не могу затевать открытые ссоры.
— Речь о том, как ты будешь жить.
— Может, мне не стоило уходить из отдела по рассмотрению апелляций, — канючит она. — Может, там мне и нужно было работать.
Вот оно что. Теперь мы подбираемся как раз к тому месту, где собака зарыта. Ее гложет страх, что она — ни на что не годная дуреха, не заслуживающая своей нынешней работы. Если ты всю жизнь тянул лямку государственной службы, то волей-неволей начинаешь думать, что там и есть твое место до скончания века. Начинаешь трусить.
Но это же не так. Каждый заслуживает лучшей участи, клянусь, Патриция, и ты заслуживаешь! Иначе тебя бы там не было. Поэтому, Патриция, кончай вздор молоть, молча прошу я. Кончай вздор молоть в том, что касается тебя самой. И нашей Дочери.
— Не знаю, — говорю я. — Но я так не думаю. Я лишь высказываю свое мнение, но я так не думаю.
Наступает пауза.
— Хорошо, — наконец говорит она. — Я подумаю.
— Вот и славно.
— Я рада, что мы с тобой поговорили.
— Я тоже. Я знаю, ты примешь правильное решение. Каким бы оно ни было.
— Надеюсь… надеюсь. — Я слышу испуганные нотки в ее голосе. Решение обещает быть нелегким. Иным людям так и не удается его принять.
— Дай мне знать, когда надумаешь, — говорю я, вежливо давая понять, что разговор окончен.
— Уилл, — отвечает она, прежде чем я вешаю трубку, — спасибо тебе.
Не говори глупостей, будь ты на моем месте, ты бы тоже так поступила.
— Спасибо за то, что ты рядом.
— Ну конечно. Дай мне знать.
— Обязательно.
— Стой на своем.
— Попробую.
— Ну вот и хорошо.
— Пока, Уилл. Еще раз спасибо.
— Пока.
Я осторожно кладу трубку. Если у тебя есть ребенок от женщины, которая была твоей женой, нельзя говорить, что ты с ней разведен.
— Это адвокат Александер?
По акценту говорящего, по тому, как он произносит слова грудным голосом, растягивая их, можно без труда определить, откуда он, — из горных, южных районов страны.
— Да, — улыбаюсь я про себя. Голос в трубке напомнил мне о людях, с которыми я в прошлом проводил летние отпуска в Алабаме и Миссисипи. В этих штатах я не был уже больше двадцати лет после того, как поступил в колледж, и, откровенно говоря, больше и не надеюсь там побывать. Однако сам звук голоса, похожий на музыку, мне очень нравится.
— Здорово, что я наконец до вас добрался! — говорит голос. — Я пытаюсь дозвониться уже дня два, а то и три.
Жалостливых ноток нет и в помине, одно упрямство.
— Прошу прощения, — отвечаю я, хотя извиняться на самом деле не намерен, просто дань вежливости, если уж он повел себя так чопорно. Я и так знаю, что звонит не клиент, Сьюзен пару дней назад упомянула, что со мной пытался связаться некто Уиллард Дженкинс, которого она с трудом смогла понять. Не застав меня, он просил перезвонить ему в любое удобное для меня время. Первым делом я звоню клиентам и потенциальным клиентам, остальным приходится дожидаться своей очереди, особенно когда они дают понять, что время терпит.
— Я как раз собирался вам звонить. — Это на самом деле так, рано или поздно я бы ему перезвонил.
— Ничего страшного, — растягивает он слова, голос у него тягучий, как черная патока, и почти такой же густой. — Мои разговоры по телефону оплачивают власти округа, так что раскошелиться на лишние десять центов не такая уж и проблема.
Порывшись в бумагах на столе, я нахожу оставленное им сообщение. Код района, откуда он звонил, мне незнаком.
Словно угадав мои мысли, он возобновляет разговор.
— Я шериф в здешних краях. В Рэли. Это в штате Западная Виргиния, знаете? Городишко рядом с шоссе из Виргинии в Кентукки? Может, вы никогда о нем и не слыхивали. Так обычно и бывает, если ты не из наших мест.
Я припоминаю эту характерную для южан особенность — ставить на конце изъявительного предложения вопросительный знак.
— Да? — говорю я.
— Ладно, я о том случае, который произошел у вас в Нью-Мексико, когда эти ребята, ну, рокеры, прикончили паренька, отрезали ему член и так далее? — продолжает он. — На днях ко мне пришел один мужичок, говорит, это его рук дело.
Столько времени уже прошло, а я до сих пор чувствую, как кровь прилила к лицу. Может, все дело в том, что мне необходимо располагать чем-то более существенным, чем показания Риты. Я так хочу, чтобы это было именно оно, хотя наверняка чувствую, что все это — очередной сущий вздор.
— Алло? Вы меня слушаете?
— Да, да. Слушаю.
— О'кей, — успокаивается он. — Не хочу, чтобы вы куда-то пропадали. У нас телефон выходит из строя довольно часто, а при таком старье, как в наших краях, еще пара дней пройдет, прежде чем свяжусь с вами снова, — смеется он.
— Я вас слушаю.
— Хорошо. Меня утешает мысль, что у кого-то есть телефон, который работает как полагается.
До сих пор мне казалось, что поток самозванцев уже иссяк. Мы даже завели специальную папку для вымышленных показаний по данному делу, которую Сьюзен предусмотрительно положила передо мной на рабочий стол. Семнадцать человек признались в совершении этого преступления, однако в прошлом году ни одного такого звонка уже не было.
Не знаю почему, но при звуке голоса этого типа, о котором мне ровным счетом ничего не известно, я настраиваюсь на другой лад и явственно чувствую невольное волнение.
Впрочем, по всей вероятности, через пять минут после того, как я повешу трубку, от него не останется и следа. Это случается не впервые: в сердце человека надежда умирает последней. Во всяком случае, в моем. Издержки профессии.
— Значит, к вам пришел человек и с ходу признался в том, что совершил это преступление. Он что, заявился прямо с улицы или еще как?
— Примерно так оно и было, — отвечает шериф Дженкинс. — Вместе со своим приятелем-священником он пришел и спросил, не может ли он со мной поговорить. А потом этот приятель встает и с ходу заявляет, что, мол, это его рук дело. Я имею в виду то преступление.
— А что именно он сказал? Он стал вдаваться в подробности?
— В том-то и дело, он рассказал обо всем очень подробно. Всего он, конечно, говорить не стал, — тут же поправляется он, — сказал, что обо всем расскажет вам, все, как было, так как вы ведете это дело, но он привлек мое внимание. Видите ли, господин Александер, я знаю, вам довольно часто приходится иметь дело с людьми, выступающими с подобными признаниями, — он словно читает мои мысли, — но этот парень упомянул так много всяких подробностей, что это смахивает на правду. Я хочу сказать — таких подробностей, о которых не узнаешь по телевизору. Вы понимаете, что я имею в виду?
Меньше всего в жизни мне хочется ехать в Западную Виргинию, это же у черта на куличках!
— Да, я понимаю, что вы имеете в виду. — Я протягиваю руку к блокноту и карандашу. — Начнем с начала. Как его зовут?
Его зовут Скотт Рэй. Он бродяга, уже не то три, не то четыре месяца находится на территории района, подотчетного шерифу Дженкинсу. Ведет себя в общем нормально, может, больше чем нужно интересуется девочками, но ничего плохого за ним не водится — так мне говорят, я делаю пометки в блокноте. Некоторые женщины находят его весьма привлекательным, хотя большинство здешних мужчин считают, что он слишком уж выпендривается, не надо забывать, что здешний трудовой люд придерживается консервативных жизненных взглядов.
Дело в том, что Рэй увлекся религией. Он считает себя последователем преподобного Ройбена Хардимана. Преподобный Хардиман снискал в наших краях довольно хорошую репутацию, рассказывает Дженкинс. Это на редкость обаятельный проповедник, врачеватель людских душ, знахарь, лечит он больных молитвами и наложением рук, и равных ему нет даже в южных районах Западной Виргинии, где таких знахарей и врачевателей людских душ пруд пруди. Это диковатый на вид сукин сын, сорока — пятидесяти лет, сколько ему на самом деле, никто не знает, живет в горах, в окружении своей паствы, состоящей из горцев, которые работают не покладая рук. Словом, речь идет об одном из тех по-настоящему пылких проповедников, которые способны убедить кого угодно так, что он сам обратится к Богу за спасением души. В чем-чем, а в пылкости этому Хардиману отказать нельзя при всем желании.
