Первыми говорили девочки. Они признались, что терпеть не могут, что малышка постоянно будит их по ночам, но им нравится, что первым словом, которое она произнесла, было не «мама» или «папа», а «Сиси». Потом настал мой черед. Я признался, что терпеть не могу, когда Джейкоб без разрешения берет мои вещи, и я совсем не против, когда он перебивает меня, чтобы сообщить никому не нужные сведения о динозаврах, но когда перебивают его, он злится и с ним случается припадок. Мне нравится, как он разговаривает, — иногда это кажется смешным, хотя речь идет о серьезных вещах. Например, психолог в лагере сказал ему, что научиться плавать «плевое дело», и с Джейкобом тут же случился припадок, потому что он подумал, что ему придется плеваться под водой и он обязательно утонет. Потом наступила очередь второго мальчика. Не успел он и рта раскрыть, как распахнулась дверь, влетел его брат-близнец и уселся ему на колени. Мальчишка перднул — да-да, перднул. Тут в дверь просунула голову их мама. «Прошу прощения, — извинилась она, — Гарри любит, чтобы подгузники ему менял Стивен».
«Не везет Стивену!», — подумал я. Но он абсолютно не смутился, как смутился бы я, и совершенно не разозлился, как разозлился бы я на его месте. Стивен только засмеялся и обнял брата. «Идем», — сказал он, взял брата за руку и вывел из комнаты.
Мы еще чем-то занимались в тот день, но я не мог сосредоточиться. Из головы не шел образ девятилетнего Гарри в огромном памперсе и Стивена, который его меняет. Вот еще одно, за что я люблю своего брата-аутиста: он умеет ходить на горшок.
Во время обеденного перерыва ноги непроизвольно привели меня к Стивену. Он сидел один, ел яблоки, которые лежали нарезанными в пластмассовом контейнере.
— Привет! — поздоровался я, забираясь на соседний стул.
— Привет!
Я оторвал соломинку и вставил ее в пакетик сока. Выглянул в окно, пытаясь разглядеть, что он там увидел.
— Ну и как тебе? — спустя минуту спросил я.
Он не стал делать вид, что не понял моего вопроса. Достал кусочек яблока, пожевал, проглотил.
— На его месте мог оказаться я, — ответил он.
Мама Спатакопулос не вмещается за свидетельской трибуной. Ей приходится протискиваться на место свидетеля, и судья в конце концов просит пристава принести более удобное кресло. Если бы я оказался на ее месте, то уже спрятался бы под этим дурацким стулом, но она, похоже, даже рада. Вероятно, она считает себя лучшим подтверждением того, насколько вкусная у нее еда.
— Миссис Спатакопулос, ваше место работы? — спрашивает Драконша, известная и под именем Хелен Шарп.
— Называйте меня Мамаша.
Прокурорша смотрит на судью, тот пожимает плечами.
— В таком случае, Мамаша, где вы работаете?
— Я хозяйка пиццерии «У Мамаши Си» на главной улице в Таунсенде.
— Как долго вы владеете этой пиццерией?
— В июне этого года будет пятнадцать лет. Лучшая пицца в Вермонте. Приходите, я вас угощу.
— Очень любезно с вашей стороны… Мамаша, вы работали днем десятого января две тысячи десятого года?
— Я работаю каждый день, — гордо заявляет она.
— Вы знали Джесс Огилви?
— Да. Она частенько ко мне наведывалась. Хорошая девочка, умная головка на плечах. Однажды после снежной бури она помогла мне посыпать дорожку солью — не хотела, чтобы я шлепнулась.
— Вы разговаривали с ней десятого января?
— Я помахала ей, когда она вошла, но в тот день был сумасшедший дом.
— Она была одна?
— Нет. Она пришла со своим женихом и мальчиком, с которым занимается.
— Вы видите сегодня в зале суда этого мальчика?
Мамаша С. посылает моему брату воздушный поцелуй.
— Пару раз он приходил с мамой за пиццей. У него проблемы с усвоением глютена, как у моего отца, царство ему небесное.
— Вы разговаривали в тот день с Джейкобом Хантом? — спрашивает прокурор.
— Да. Когда я принесла их заказ, он уже сидел за столом один.
— Вам известно, почему Джейкоб Хант остался за столом один? — спрашивает Хелен Шарп.
— Они все перессорились. Жених разозлился на Джейкоба, Джесс на своего жениха за то, что тот разозлился на Джейкоба, а потом жених ушел. — Она качает головой. — Потом Джесс разозлилась на Джейкоба и сама ушла.
— Вы слышали, почему они ссорились?
— У меня было восемнадцать заказов, я не прислушивалась. Слышала только последнюю фразу Джесс перед уходом.
— Какую именно, Мамаша С.?
Женщина поджимает губы.
— Она велела ему проваливать.
Прокурор возвращается на свое место, наступает черед Оливера. Я не смотрю полицейские сериалы, я практически не смотрю телевизор, за исключением «Блюстителей порядка», с тех пор как Джейкоб прибрал к рукам пульт. Но находиться в зале суда — сродни тому, как наблюдать за игрой в баскетбол: одна команда забивает мяч, потом мяч переходит к противнику, который уравнивает счет. И так по кругу. И совсем как в баскетболе, держу пари, все решают последние пять минут.
— Значит, вы не слышали, что стало причиной ссоры, — констатирует Оливер.
— Не слышала. — Она подается вперед. — Оливер, ты настоящий красавчик в этом модном костюме.
Он улыбается, но немного вымученно.
— Спасибо, Мамаша. Вы по-настоящему внимательны к своим клиентам.
— Нужно же зарабатывать на жизнь, верно? — говорит она, потом качает головой. — Похоже, ты похудел. Слишком часто питаешься вне дома. Мы с Константином беспокоимся за тебя…
— Мамаша, нужно покончить с заданным вопросом, — шепчет он.
— Ладно. — Она поворачивается к присяжным. — Ссоры я не слышала.
— Вы стояли за стойкой?
— Да.
— Возле печи?
— Да.
— Вокруг вас работали другие люди?
— В тот день еще трое.
— И было шумно?
— Звонил телефон, играли в пинболл, работал музыкальный автомат.
— Значит, вы не знаете, почему расстроилась Джесс?
— Нет.
Оливер кивает.
— Когда Джейкоб остался один, вы с ним разговаривали?
— Попыталась. Но он не очень-то разговорчив.
— Он когда-нибудь смотрел вам в глаза?
— Нет.
— Он делал что-нибудь угрожающее?
Мамаша С. качает головой.
— Нет, он хороший мальчик. Я просто оставила его в покое. Похоже, именно этого он и хотел.
Сколько я себя помню, Джейкоб всегда хотел быть частью компании. Именно поэтому я никогда не приглашал друзей домой. Мама стала бы настаивать, чтобы мы взяли играть и Джейкоба, а это стопроцентная гарантия того, что дружбе пришел бы конец. (Вторая причина моего нежелания — стыд. Я не хотел, чтобы посторонние знали, как я живу. Я не хотел объяснять все заморочки Джейкоба: несмотря на то что мама продолжает утверждать, что это всего лишь причуды, окружающим они покажутся чертовски смешными.)
Однако временами Джейкобу удавалось проникать в мою обособленную жизнь, отчего становилось еще хуже. Однажды я построил из пятидесяти двух карт домик, а Джейкоб решил, что будет смешно, если он потыкает его вилкой, — вот так и с жизнью.
В начальной школе я был из-за Джейкоба настоящим изгоем. Но когда мы перешли в средние классы, приехали ребята из других городков, которые не знали о синдроме Аспергера. Каким-то чудом мне удалось подружиться с двумя мальчиками, Тайлером и Уолли, которые жили в Южном Берлингтоне и играли последней моделью «летающей тарелки». После занятий они пригласили поиграть и меня. Я тут же согласился, даже не стал звонить маме и спрашивать разрешения. От этого я казался себе еще «круче». Я не стал объяснять, что не позвонил, потому что меня и так часто не бывает дома. Мама уже привыкла, что я возвращаюсь домой, когда темнеет, а в половине случаев даже не замечает, что меня нет.
Это был, говорю без преувеличения, лучший день в моей жизни. Мы пускали «летающую тарелку» по полю для игры с мячом, и несколько школьниц, которые остались, чтобы поиграть в хоккей на траве, пришли в своих коротких юбочках на нас посмотреть. А в волосах у них играли солнечные зайчики. Я прыгал выше головы, рисуясь перед зрительницами, а когда вспотел, одна из девочек дала мне попить из своей бутылки. Я прижался губами к тому месту, где еще минуту назад прикасались ее губы, — считайте, поцеловал ее, если говорить откровенно.
