Владислав Крапивин - Портфель капитана Румба

– Ах, как не хочется устраивать неприличную свалку в океане, который называется "Пацифик", что означает не только "Тихий", но и "Мирный", – вздохнул шкипер Джордж. – Гвоздик, мальчик мой, шел бы ты и правда вниз. Эти нехорошие дяди с "Фигуреллы" настроены, кажется, совершенно хулигански.

Рыжебородый "дядя" в нелепой, старинного вида треуголке (видимо, капитан Драгенногер) заорал, надрывая легкие:

– Эй, на "Дюке"! Майнай паруса, гробокопатели! Если поделитесь припасами и скажете, где зарыт сундучок, так и быть, отпустим домой!

– Я же говорил, – сказал помощник Сэм.

– Но сначала я выпорю вашего юнгу! – закричал господин Шпицназе. – Я не злопамятен и не сержусь на него за случай на узкой тропинке, но обязан сделать то, что не успел в школе! Этого требуют законы педагогики!

– Клавито, хочешь, я отстрелю этому типу нос, когда он повернется в профиль? – спросил Педро Охохито.

– Лучше перебей им дирик-фал! Грот упадет, и вдобавок ноком гафеля кого-нибудь брякнет по голове…

– Тогда уж и гафель-гардель, – сказал Педро. – Пусть всю эту компанию накроет парусиной…

– Ох, Педро! – встревожился Гвоздик. – Но ведь топсель-шкот не даст упасть ноку. Надо сперва стрелять по шкоту!

Этот разговор профессионалов, конечно, непонятен сухопутному читателю. Но он доказывает, что Гвоздик хорошо изучил хитрости бегучего такелажа. А также то, что в эти опасные минуты он не терял головы.

"Фигурелла" и "Дюк" между тем сближались бортами.

– Смотрите-ка, они убирают топсель, чтобы не обгонять нас! – воскликнул шкипер Джордж. – Уж не хотят ли они устроить маленький абордаж? Приготовьтесь, мальчики…

– Минуточку, капитан, – сказал Охохито. – Не забывайте, что я начальник судовой артиллерии.

Ба-бах! – разнесся над водой звонкий дуплет. Большой парус "Фигуреллы" дрогнул. Слышно было, как завизжали блоки. Тонкое бревно гафеля дернулось и поехало к палубе, собирая парусину в хлопающие складки. Парус обрушился на головы пиратов, из-под него послышались проклятия и грохнули выстрелы. Пуля отколола щепку от грот-мачты "Милого Дюка".

– Ну что же, у нас есть передышка, – хладнокровно заметил шкипер Джордж. – Возможно, мы успеем под прикрытие могучих береговых фортов его величества Катикали, если джентльмены на "Фигурелле" не будут спешить с ремонтом… Однако что за безобразие? Куда девался ветер? Я так не играю…

Ровный зюйд-ост утих. В жаркой тишине беспомощно качались обвисшие паруса шхуны.

– Капитана-сан! – закричал вахтенный матрос Сакисаки. – Шквал с норд-веста, извините! Очень нехорошо!

На северо-западе стремительно распухало темное облако.

– Брамсель и марсель долой! – завопил шкипер Джордж. – Фока-трисель, стакселя и кливера долой!.. Боцман, грота-трисель на двойные рифы и крепить втугую, чтобы держал против ветра!.. Сейчас мы получим настоящую трепку, это вам не шпана с "Фигуреллы"!..

Обычно тропические шквалы проносятся быстро. Устроят большой шум, крепко потреплют попавшиеся на пути корабли и рассеются на бескрайнем океанском просторе… Но этот шквал оказался началом долгой бури. Небо и вздыбившуюся воду охватила темно-зеленая мгла. Сквозь нее сверху лишь изредка пробивался тускло-похоронный свет. "Милого Дюка" швыряло с гребня на гребень, швыряло в пропасти и укладывало то на левый, то на правый борт. Ветер вопил и ревел, как тысячи пиратов, разозлившихся друг на друга. "Фигурелла" при первых же порывах шквала исчезла неизвестно куда. Скорее всего, она перевернулась и потонула, потому что (если Сэм Ошибка был прав) экипаж перед этим слопал все свои запасы, которые были загружены в трюм, и не мог заменить их балластом, отчего судно потеряло остойчивость. Но к этому выводу пришли позже, при спокойной погоде, а во время бури рассуждать было некогда.

Потом все говорили, что, сколько ни ходили по морям, а в такой свирепый ураган сроду не попадали. Видимо, океан спохватился, что плавание наших путешественников до сей поры было слишком благополучным, и решил отыграться за все разом.

Гвоздика загнали вниз, а дядюшка Юферс помогал матросам крепить паруса и рангоут, пока это было еще возможно.

В тесной каюте, однако, было страшнее, чем наверху. Гвоздика кидало с койки на койку, хотя он и цеплялся изо всех сил за деревянные стойки-пиллерсы. Он видел, как на иллюминатор люка то и дело наваливается темная толща воды, и боялся, что всех смоет с палубы… Сколько прошло времени, понять было невозможно. Гвоздик наконец не выдержал и вскарабкался к люку. Головой и плечами поднял тяжелую крышку. На четвереньках выбрался на вздыбленную, мыльно-скользкую палубу. Крышку тут же захлопнуло могучим ударом воздуха и отрезало путь вниз. Гвоздика приподняло и опрокинуло на спину.

То, что он увидел, было ужаснее всякого жуткого сна. В зеленом сумраке носились, как воющие привидения, столбы пены. Отчаянно мотался штурвал, и привязанные к нему мотались, как тряпичные куклы, Два Сапога Пара. Люди хватались за тросы и, кажется, пытались что-то делать, но ударами гребней их отрывало от снастей и швыряло друг на друга.

Волны вставали до неба и гремели, будто канонада. Они показались Гвоздику твердыми, как горы мутного бутылочного стекла. Одна такая гора воздвиглась над Гвоздиком, обрушилась на него страшной тяжестью. Эта тяжесть смыла мальчишку, потащила его по мокрым доскам. Спиной Гвоздик проломил столбики ограждения фок-мачты и застрял там. Волна схлынула, снова открыв картину бури.

– Гвоздик, держись! – крикнул ему маленький Чинче. Но тут же нависла новая волна – такая, что сразу стало ясно: вот она – погибель!

– Ма-ма-а! – закричал Гвоздик. И умолк под тоннами воды.

К счастью, застрял он крепко, его не унесло. Чинче и Харро Бланко схватили Гвоздика, дотащили до люка, спустили юнгу в кубрик. Следом упал дядюшка Юферс. Гвоздика уложили на койку прихватили к ней свернутым в жгут одеялом. Раскачка бури сделалась, кажется, ровнее. Но Гвоздик уже ничего не чувствовал.

Даже тогда, когда ураган пронесся, оставив на плаву истерзанного, но уцелевшего "Дюка", Гвоздик не пришел в себя – только метался в бреду. У него началась лихорадка.

Очнулся Гвоздик оттого, что его мяли, гладили и натирали чем-то пахучим. Он увидел над собой большущее темно-коричневое лицо. Морщинистое, с похожим на растоптанный башмак носом, широченными губами – не розовыми, а почти белыми. Губы разъехались в улыбку, за ними показались длинные желтые зубы, и Гвоздик опять перепуганно закрыл глаза.

А громадные мягкие ладони все мяли и терли его, и это было немного щекотно, однако он терпел. Потому что кто его знает, это чудовище. Из-под опущенных ресниц Гвоздик видел, как вокруг страшного лица колышутся косматые седые кудри, а под оттянутым ухом качается медное кольцо размером с блюдце. "Дядя Ю…" – хотел позвать Гвоздик, но опять провалился то ли в обморок, то ли в сон.

Когда он пришел в себя, дядюшка Юферс был рядом и улыбался. А сквозь плетеные из тростника стены било солнце.

– Кто меня тискал, такой ужасный?..

– Молчи, молчи! – всполошился дядюшка. Потому что больным всегда говорят, что им вредно разговаривать.

– Молчу, – покорно согласился Гвоздик.

– Это была знаменитая колдунья Тонга Меа-Маа. Двоюродная сестра здешнего короля.

– Значит, мы приплыли на Нукануку?!

Потрепанный бурей "Милый Дюк" действительно добрался до Нукануки и встал в бухте Тагао. Встретили его торжественно. Король Таи-Буанга-Меа Катикали Четвертый сам прибыл на шхуну. Его величество был в белом атласном жилете парижского пошива, галстуке-бабочке на голой шее и в пышной юбке из кокосовых волокон. Про жилет он сказал:

– Французы приходили на "Красотке Жанне", жемчуг выторговывали, а этот наряд я у них выменял на дюжину кокосов. Ну, как? – И покрутился перед шкипером Джорджем.

– Отлично, ваше величество, – похвалил тот. —Изящно и недорого. Но только надо бы и штаны заодно… – У короля и капитана Седерпауэла были давние приятельские отношения.

– Штаны – это пфуги, – заявил Катикали Четвертый, что в примерном переводе означало "несусветная чепуха". – Шотландские лорды носят пиджаки и жилеты с юбками, и никто к ним не придирается. А в них ведь тоже королевская кровь.

Король был довольно образованный молодой человек. Знал по-английски и по-французски, дважды плавал на купеческих судах в Сидней и разбирался в политике. Он был известен своей скромностью и добрым нравом. На острове хватало хлебного корня таро, бананов, кокосовых орехов и съедобных крабов, жители разводили свиней, ловили рыбу, и жизнь была безбедная. Катикали Четвертый поэтому вполне справедливо полагал, что чем реже король вмешивается в дела народа, тем народ счастливее. Большую часть времени его величество проводил в плетеном из тростника обширном дворце, сочинял научный труд по истории своего государства и записывал его на сушеных листьях дерева орона нуканукским алфавитом, который изобрел сам. А исполнительную власть (ежели таковая оказывалась необходима) поручил осуществлять старшей двоюродной сестре Тонге Меа-Маа, которая и была фактически правительницей столицы (и единственного населенного пункта на острове Нуканука). Столица именовалась Уонги-Тутоа, что означает "деревня", и вполне отвечала своему названию.