Они поспешно помчались к берегу, бросились в испанскую лодку, стоявшую там, и заставили сидевших в ней двух моряков грести к одному из наших кораблей. Это был единственный случай, когда я пустил в ход ту пращу, и так как она стала уже очень ветха, то совершенно развалилась при этом. Большой кусок ее полетел вместе с бомбой, а маленький обрывок, оставшийся в моей руке, лежит теперь в нашем семейном архиве вместе с другими замечательными древностями. Если вы почтите меня в ближайшем будущем вашим посещением, я охотно покажу вам все семейные достопримечательности…
Вскоре после этого я покинул Гибралтар и направился в Англию. Там случилось со мной одно из самых странных событий во всей моей жизни.
Однажды — это было как раз четвертого июня — я приехал в Уаппинг, чтобы присмотреть за погрузкой на корабль разных вещей, которые мне надо было отправить в Гамбург. Обратный путь я решил проделать вдоль корабельных верфей, а так как я устал до полусмерти, к тому же солнце пекло нещадно, и искал какого-нибудь тенистого местечка, чтобы отдохнуть немного, то я забрался в одну из стоявших там больших пушек. Это был как раз день рождения короля, и все пушки утром зарядили порохом, чтобы ровно в час дня произвести салют. Ничего не подозревая, я в ту же минуту погрузился в пушечном дуле в глубокий сон. Ровно в час явился канонир, вставил в затравку запал и приложил фитиль. «Бум!» — грянул выстрел, и ваш друг Мюнхгаузен полетел вперед головой через Темзу, которая, однако, раз в шесть шире Эльбы у Гамбурга, и на другом ее берегу уткнулся головой в огромный стог сена. Меня сперва оглушило, но даже это состояние не прервало моего крепкого сна, и я спокойно продолжал похрапывать в стоге сена. Вероятно, я спал бы там и по сей день, если бы спустя три месяца не вздумали отвезти сено на рынок и при этом меня разбудили…
Мне часто случалось замечать, что мои слушатели, когда я рассказывал эту историю, выражали на лицах некоторое недоверие. Однако грушевое дерево, растущее около стога, служит неоспоримым доказательством того, что я действительно проспал три месяца: эти деревья цветут обыкновенно в начале июня, а когда я проснулся, оно было сплошь увешано самыми спелыми, сочными грушами, и я тотчас же съел несколько штук с превеликим аппетитом. Вы легко можете представить себе изумление моих лондонских друзей, тщетно разыскивавших меня целых три месяца, когда они увидели своего друга возвращающимся целым и невредимым в том же летнем платье среди по-осеннему хмурого сентябрьского дня.
Путешествие по Северному Ледовитому океану. Мюнхгаузен убивает тысячу белых медведей. Знаменитая легавая собака чует живых куропаток в желудке акулы. Морское чудовище проглатывает целый корабль. Счастливое спасение из его желудка. О подземном водном пути в Каспийское море. Крепкое рукопожатие с медведем. Отъезд в Персию.
— Не знаю, господа, друзья и товарищи, слыхали ли вы о последнем научном путешествии по Северному Ледовитому океану капитана Фиппса — ныне лорда Мюльгрева. Я сопровождал капитана в этом путешествии — не в качестве офицера, а как его друг. Мы миновали уже Шпицберген и почти две недели не видели суши, а только небо и воду, да на некотором расстоянии от нас — колоссально высокие ледяные горы, которые были, наверное, раза в три выше, чем наши самые длинные мачты, — когда я взял свою подзорную трубу… Кстати сказать, я всегда считал полезным время от времени осматриваться вокруг, особенно в путешествиях.
Ближайшая к нам ледяная гора находилась приблизительно в полумиле от нас. Я заметил на ней двух больших белых медведей. Когда мы подплыли к этой горе, я взял ружье и тронулся в путь; но чем ближе продвигался я к вершине, тем невыразимо тяжелее и опаснее становилась дорога. Скоро мне пришлось перепрыгивать через страшные пропасти, затем, постоянно падая и снова поднимаясь на ноги, четверть часа безостановочно вползать по гладким, как зеркало, покатым склонам, и прошло много времени, прежде чем мне удалось добраться до медведей, которые, однако, не дрались, а совершенно мирно играли друг с другом…
Тут только я увидел, что каждый из них был величиной по меньшей мере с доброго, хорошо откормленного быка. Я уже оценивал стоимость их шкур и только что прицелился, как правая нога моя соскользнула, и я полетел кувырком вниз. От сильного удара я потерял сознание, а когда снова пришел в себя, вероятно, через полчаса, то оказался не в особенно приятном положении. Одно из чудовищ, очевидно, перевернуло меня лицом вниз и как раз в этот момент схватило зубами застежку моих кожаных брюк. Ситуация не из приятных! Кто знает, куда утащила бы меня эта бестия, но я вынул из кармана складной нож — тот самый, который вы здесь видите, — и отрубил три пальца на левой задней ноге медведя. Как я и ожидал, зверь тотчас же бросил меня и страшно заревел. Я быстро схватил ружье, лежавшее лишь в двух шагах от меня, и вогнал медведю в сердце два лота свинца, так что он сразу упал мертвым на землю, вернее, на лед… Однако, отправив на тот свет одно из этих кровожадных животных, я тем же выстрелом разбудил несколько сотен других, спавших на льду в полумиле вокруг. И скоро они начнут собираться со всех сторон… Нельзя было терять времени, и мне несдобровать, если не придумаю какого-нибудь средства спасения.
Ну, и что же я сделал?..
Примерно за такое же время, сколько нужно набившему руку охотнику, чтобы снять шкуру с зайца, я содрал с мертвого медведя его шубу и сам влез в нее, причем моя голова пришлась как раз под его головой… Едва я успел перерядиться, как подошли сначала десятка два медведей, а через несколько минут собралась и вся стая!
Меня бросало то в жар, то в холод в моей шубе, однако моя уловка удалась превосходно…
Все эти бестии рычали и ревели вокруг меня, обнюхивая то меня, то ободранный труп своего собрата… Однако, должно быть, все, по их мнению, обстояло благополучно, хотя и было несколько удивительно, потому что они всевозможными знаками приглашали меня принять участие в их играх… Ну я, как умел, старался подражать всем их манерам и движениям и при этом соображал, что теперь делать и как отвязаться от непрошеного общества.
Тут я вспомнил, как один старый фельдшер рассказывал мне, что перелом спинного хребта приводит к мгновенной смерти… Это надо попробовать! Я снова взял в руку нож и вонзил его самому крупному медведю в шею.
Вы правы, если подумали сейчас: «Какой отчаянный поступок!..» Конечно, и мне в тот момент стало очень страшно: несомненно, переживи только чудовище мой удар, я был бы растерзан в клочки! Однако моя попытка блестяще удалась. Медведь упал к моим ногам, не охнув.
Оставалось, значит, только тысячу раз повторить тот же удар… К счастью, незадолго перед тем я плотно позавтракал. Итак, я со свежими силами принялся за работу, и хотя то справа, то слева беспрестанно падали трупами один мишка за другим, тем не менее на остальных это не производило никакого впечатления… Наконец я уложил последнего — и стал, как Самсон, расправившийся с тысячей филистимлян!..
Закончу вкратце: после этого я вернулся на корабль и привел с собой на поле боя три четверти его экипажа, чтобы снять с медведей шкуры и перенести на палубу окорока и меха. Мы кончили работу лишь к солнечному закату, и капитан Фиппс жалел, что не мог принять более деятельного участия в геройских подвигах этого медвежьего дня.
Другое морское плавание я совершил в Ост-Индию с капитаном Гамильтоном. Тогда со мной была превосходная легавая собака, и в один прекрасный день, когда мы только заговорили о том, что по последним наблюдениям и измерениям мы находимся на расстоянии по меньшей мере трехсот миль от ближайшей суши, я должен был обратить внимание господ офицеров на мою собаку, которая еще час назад обнаружила присутствие дичи где-то поблизости. Из этого я заключил, что, вопреки лоции и всему прочему, мы должны быть неподалеку от земли, но мои слова были встречены общим хохотом. Однако это нисколько не поколебало у меня доверия к моей собаке, и я предложил капитану побиться об заклад на сотню гиней, что мы в течение получаса найдем дичь. Капитан, предобрейший человек, засмеялся и шепнул судовому врачу:
— Мюнхгаузен сошел с ума. Я не могу принять такого пари.
Доктор на это возразил тоже шепотом, но настолько громким, что я мог все слышать:
— Нет, капитан! Он совершенно здоров, но доверяет чутью своей собаки большее, чем разуму всех ваших офицеров… Он, разумеется, проиграет, да и поделом.
— Тем не менее, — сказал капитан, — с моей стороны было бы не совсем честно согласиться на такое пари. Впрочем, тем больше будет для меня чести, когда я потом верну ему деньги.
Тем временем поведение моей собаки еще больше укрепило меня в моей правоте, и, когда я вторично предложил пари, Гамильтон принял его. Но едва мы уговорились и ударили по рукам, как сидевшие с удочками матросы вытащили из воды громадную акулу. Собака стала крайне беспокоиться, и я сказал коротко:
