Волков выбрался из прокатки в темноту коридора и двинулся назад. Отдыхать некогда. В «санатории» уже непременно тревожатся. Только бы они не вздумали пойти за ним! Надо сделать укол Багрову, проследить за хитрым старичком Кирпичевым, чтобы он не вздумал опять выплюнуть свои порошки.
Какое счастье, что у него есть настоящая работа, что он головой отвечает за жизнь этих людей! И пусть они себе фыркают, пусть обзывают «мальчишкой», но он еще заставит их каждое утро вставать, умываться, выходить на небольшую прогулку, а главное — не съедать сразу свою порцию. У него хватит терпения и воли. Он еще завоюет авторитет.
— Товарищи! Я врач! Кому нужна помощь?..
Он пришел уже на «свою» сторону, но тут фашисты начали новый обстрел завода. Пришлось спрятаться за какой-то широкой железной балкой и пережидать налет. Снаряды рвались непрерывно. Ему теперь было видно, что большинство их действительно рвется около ремонтного цеха.
« Как там мои?» — с тревогой спрашивал себя Волков после каждого взрыва.
К счастью, налет вскоре прекратился и можно было идти, не боясь осколков. Но перед самым входом в цех Волков остановился. Что-то заставило его обернуться и замереть. Со стороны залива ему почудился стон...
— Товарищи! Кому нужна помощь?
Падал густой снег. Подожженная термитным снарядом, трещала крыша соседнего цеха. Стон? Нет — никакого стона... Стон!
Волоча ноги, Волков пошел к заливу и у кромки разбитого льда увидел лежащего человека.
Неужели кто-то пошел за водой и не сумел спрятаться от осколков? Уж не Корсаков ли?
Человек лежал на спине и тихо постанывал. Он был не из «особой бригады».
— Что с вами? — наклонился над ним Волков и увидел лужу крови. Для истощенного человека такая потеря крови смертельна, даже если он ранен легко.
— Вы один были? — Волков огляделся вокруг, нет ли еще раненых. Фронтовая привычка.
— Во... водички, — прошептал раненый.
Быстро достав из сумки нашатырный спирт и дав понюхать раненому, Волков снова по фронтовой привычке спросил:
— Вы ранены только в ногу? — толстая ватная штанина на правой ноге сочилась кровью. — Понимаете мой вопрос? Вы ранены только в ногу?
— Да... только в ногу... кажется...
— Сесть можете? Ну, я буду помогать. Вот так. Сейчас попробуем наложить жгут, — торопился Волков, понимая, что раненый может в любую секунду потерять сознание. — Теперь мне нужны ваши руки! Давайте! Тяните за концы. Тяните, у меня ж одна рука! Тащите, черт возьми! — покрикивал Волков, зная, что в такие минуты крик действует.
Кое-как, в три руки они стянули жгут выше раны. Только тут Волков дал раненому попить из фляги.
— Куда вы лезли под самые осколки?.. Как я вас потащу, спрашивается?
— Мне к... к Корсакову в бри... — раненый не договорил. Потерял сознание. Фляга выпала из его рук.
«В бригаду к Корсакову? К нам... Как же быть? Пока я хожу за людьми, тут снова обстрел начнется», — подумал Волков, он лег на землю и стал затаскивать раненого себе на спину. Потом пополз, пополз очень медленно, боясь, что сам может потерять сознание. Он не помнил, как дополз, как открывал тяжелые двери «санатория», но, к счастью, у него хватило сил на все. Когда он с раненым на спине заполз в подвал, все оцепенели.
— Примите раненого.
Никто не двинулся с места, настолько неожиданной была эта картина.
— Что с вами?! Помогите же!
И тут все бросились к нему. И Корсаков воскликнул:
— Постойте... да это же Жаворонков. Наш лучший токарь! Откуда вы его взяли?
— Сделайте мне укол. Дайте кипятку, — приказным тоном заторопил Волков. — Нужно перевязать его. Товарищи! — обратился он ко всем. — Побольше дров в печь! Зажгите коптилки. Раненого — на топчан к печи, И разрежьте штанину. Только осторожней. Жгут не снимать!
— Эх, Миша, — пробасил Багров. — Зачем же ты под осколки лез? — Но раненый был без сознания и не слышал его.
Наконец все было сделано. Волков обработал рану, Корсаков неплохо забинтовал ее, руки его, оказывается, помнили эту работу.
Вскоре Жаворонков пришел в себя, но ничего еще не понимал. Глаза его были бессмысленными и огромными от боли.
— Не задавайте пока ему вопросов, — сказал Волков, отводя Корсакова в сторону. — Он в бреду. Но крови потерял меньше, чем я думал.
— Осколок застрял в кости? Я не ошибся? Все уже перезабыл.
— Осколок? Да, проник глубоко в кость.
— Плохо дело, Борис Федорович? Ведь он может... умереть? Волков промолчал.
14. 3. 42 г.
«...Сегодня старик Корсаков ходил в город. На подстанции был сильный взрыв. Все исправили, но сразу перебило подземный кабель. Сейчас срочно ремонтируют, чтобы дать ток. Я спросил Корсакова, почему он не попросил устроить Жаворонкова в госпиталь. Он рассердился: мол, здесь двое медиков на одного раненого, а там такое... Он прав, конечно, но он уже не медик, а у меня одна рука. Очень слабы Багров, Помогай-Бо и Кирпичев. Особенно боюсь за Кирпичева. Если он поцарапается при своей гемофилии, то попробуй остановить кровь! Вся эта затея мне кажется нелепой. Боюсь, что никто из них не сможет подойти к станку, когда дадут ток. Они все время лежат и слишком много пьют. Багров опух от воды, однако на мои уговоры не обращает внимания...»
15. 3. 42 г.
«...Сегодня — праздник: снова на полчаса зашли две девчурки-комсомолки из бытового отряда. Натаскали нам шашек — топить времянку. Подарили мне санитарную сумку с лекарствами и несколько порошков сахарина. Сделали хорошую перевязку Жаворонкову, да и мне. Я их тихонько попросил выяснить, нельзя ли госпитализировать Жаворонкова. Обещали. Жить стало лучше».
16. 3. 42 г.
«Приказал Кирпичеву вообще не снимать рукавиц. В темноте может поцарапаться обо что угодно. Жаворонков все время бредит. Нужна госпитализация. Жду вестей от своих комсомолок. Одна немного похожа на Белочку. Светлые глаза».
17. 3. 42 г.
«Корсаков бреется каждый день. Говорит, от безделья. Остальные заросли. Сегодня Жаворонкову получше. Дал ему воды с сахарином, он принял за мед».
...Одна радость у Волкова в этом каменном мешке — посидеть в мягком бархатном кресле, блаженно вытянув опухшие ноги. Посидеть, с наслаждением следя, как быстро меняет цвета жестяной бок разгорающейся печки-времянки, как из мертво-сизого с грязными обводами подпалин, оживая, вибрируя и гудя, он становится сперва темно-малиновым, потом оранжевым и, наконец, ярко-алым.
И воздух тоже оживает. Был только что резкий, сырой, пропахший ржавью и густой, осевшей по стенам паутинной копотью, не воздух, а почти газ какой-то. Но вот начинает прогреваться воздух — и сразу становится легче для хрипло-тяжелого дыхания десятка спящих людей.
Даже капель принимается звенеть. Это подтаивают грязные пальцы огромных сосулек, нависших по углам, как сталактиты в пещере. От тепла пальцы начинают светлеть, обтекая, становясь тоньше.
Но для того чтобы произошло это чудо, необходимо следить за своевременной заготовкой дров — промасленных восьмиугольных шашек, которые приходится выдирать в цехе из пола.
Хорошо горят березовые шашки! У них вкусный запах машинного масла и мазута.
Старики просыпались, открывали глаза, убеждались, что электрическая лампочка под потолком — проклятая! — не горит и сегодня. Они шевелились на топчанах под ворохом принесенных из дома одеял, ворчали, но не вставали, пока не наступала пора кому-нибудь отправляться в булочную за хлебом и в столовую за обедом.
— Товарищи! — в который раз и без всякой надежды сказал Волков. — Надо бы вам встать, сделать несколько движений. Надо выйти на воздух.
— Не уговаривай ты нас, паренек, — проворчал дядя Володя. — До нужного часа мы уж доживем как-нибудь, а там... Нам бы только задание выполнить.
— Если не будете меня слушать, то и к станкам не сможете встать. Вы же ослабли. Встаньте, походите. Поднимитесь наверх и подышите немного.
— Я зарядку и раньше не делал! — громыхнул бас Багрова. — Бывало, на работу опаздываю, а по радио: «Приседание де-елай! Голову — под мышку, три-четыре!».
— Шаваронкова шкорей лечи. Мы шами шправимся, — вставил Кирпичев.
— Да-а... — протянул дядя Володя. — Какой токарь пропадает. Еще мальчишка, а лучше всех работал. Даже лучше Багрова. Скажи, Багров?
— Умеет он работать, — согласился Багров. — Если б наш студент так мог... — Он звал Волкова студентом. — Раненого притащил, а помочь не может. Плохо, видно, учили. Я вот и одной рукой любую деталь тебе сделаю!
— Товарищ Багров, — с укоризной одернул Корсаков. — Человек за нами смотрит день и ночь, а вы...
Но Волков не сердился на Багрова, понимая, что всех раздражает это сидение в подвале. Ждать хуже всего.
Осмотрев всех, Волков посоветовал Корсакову сегодня полежать, сделал ему укол и дал воды с сахарином. На самом дне сундука у Волкова еще были пять черных сухарей, выданных ему в госпитале. Волков решил, что сегодня он отломит кусочек и, разведя водой, сделает дополнительный суп для Жаворонкова.
