— Жаворонков зовет, — сказал Корсаков.
— Попить... — разжал губы Жаворонков и улыбнулся едва заметной улыбкой. — А но... нога не болит. Скоро поправлюсь. Замучил вас...
Нога болела. Волков это знал. Она болела так, что не помогали уколы, и Жаворонков терял сознание от боли.
— Вот вода. Я напою вас. Маленькими глотками пейте.
— Опять с медом, да? — спросил Жаворонков, жадно слизывая воду с ложки и не узнавая металлического привкуса, отличающего сахарин.
— Полежите теперь. Сейчас сделаю вам суп.
— Из чего это? — спросил Багров с недоверием.
— Вот дурень! — ответил за Волкова дядя Володя. — Из лекарств!
И тут подал голос Помогай-Бо. Он всегда молчал, этот длиннющий украинец с седыми усами, не помещающийся на топчане. Ноги его вечно торчали, и в темноте Волков натыкался на них во время обходов.
— Доктор. Ходи до меня. Вот. — Он протянул что-то Волкову.
— Что это?
— Сухое молоко. Почти целые полплитки. Сделай хлопчику молочную кашу.
Волков взял молоко. Вчера Кирпичев дал для Жаворонкова кусочек дуранды, дядя Володя позавчера «вдруг нашел» у себя настоящую шоколадную конфету.
Завернув молоко в марлю, чтобы не потерять ни крошки, Волков стал крошить его молотком. Сухари еще пригодятся, думал он. Вот дадут ток — и надо будет подкрепить людей, тогда-то он и отдаст сухари.
Волков снял с времянки кружку с кипятком и осторожно стал пересыпать молочный порошок в воду. Но неожиданно пол резко качнулся и, не устояв, волков полетел в угол, ударился раненой рукой о стену и потерял сознание...
Артналет длился долго. Сегодня дольше обычного. Тяжелые снаряды Рвались по всему Васильевскому острову. Несколько снарядов снова попали в ремонтный цех. Сидящие в подвале еще не знали, что взрывной волной, той самой, от которой качнулся в подвале пол, сорвана крыша цеха — и теперь снег беспрепятственно падает на станки, превращая их в огромные сугробы.
Настала еще одна долгая ночь. Съежившись от боли, Волков бодрствовал в кресле, раздумывал, как быть дальше с Жаворонковым. Он уже точно знал: нужно сделать операцию. Но оперировать одной рукой невозможно. Значит, необходимо самому идти в госпиталь и требовать помощи. Другого выхода нет. Утром же надо немедленно идти. Девушки из бытового отряда говорили, что все госпитали переполнены и раненые лежат даже на лестницах.
Масло в коптилках кончилось, и они погасли. У Волкова не было сил, чтобы встать и заправить их.
Живой теплый серпик света шевелится на полу возле времянки. Хорошо, хоть дров хватит до утра.
— Доктор... — позвал тихо Жаворонков.
— Да, — шепотом отозвался Волков.
— Мне уже легче. Я скоро встану. Еще денек... Только бы станки уцелели...
Вот о чем думал Жаворонков!
— Почему они все время нас бомбят? Все время нас.
— Весь город обстреливают.
— Там город, а здесь — развалины...
— Вам лучше молчать.
— Я уже поправляюсь. Это верно? Я скоро встану, да?
— Вам надо в госпиталь.
— Зачем? Я здесь поправлюсь, — встревожился Жаворонков. — Володя! Ты слышишь меня?
— Да, милый, — отозвался дядя Володя.
— Я с вами буду. Не отдавай меня никуда. Обещаешь?
— Конечно. Все вместе будем!
18.3.42 г.
«Приходила дружинница. Объявила, что принято решение: бригаде расходиться по домам. Тока может не быть еще несколько дней. Мои старики заявили, что никуда не пойдут и задание назло Гитлеру выполнят. Жаворонкова в госпиталь принять могут, в случае крайней необходимости, но доставить его туда надо самим. Представляю, что сейчас в госпитале. Такую операцию я бы сделал и одной рукой, но ведь надо затягивать швы. Как мне хочется самому помочь Жаворонкову».
«Белочка, ты будешь удивлена тому, что мой почерк меняется. Просто иногда я пишу, не снимая рукавицы. Это когда здесь холодно... Письма писать больше не буду. Их скопилась пачка, а как отослать? Прочитаешь когда-нибудь все вместе... Иногда я спрашиваю себя: правильно ли я поступил, не уехав лечиться в тыл? Ведь чем дальше, тем меньше надежд на полное излечение... Но два года заниматься массажем и процедурами? За это время кончится война, а чем я помог Ленинграду, своему народу, как врач, как хирург? Мы не спали всю ночь, и я читал на память Пушкина. Все, что помню. «Я вас любил» прочитал дважды. Тогда Багров сказал, что Пушкин погиб из-за своей плохой жены. Но начальник наш, Корсаков, закричал, что Пушкин больше жизни любил свою жену и никто не имеет права оскорблять ее память. Мой покойный отец тоже примерно так рассуждал. Он...»
— Доктор, — раздался из темноты бас Багрова, — не уснуть с голодухи, и все! Кишки скручиваются внутри, как пружины... Читай опять стихи!
— Заткнись ты, — просыпаясь, заворчал дядя Володя. — Договорились спать. Давно ли похлебку ел!
— Что мне эта похлебка! Айда рыбу ловить на залив. Тут всегда ершей было много. Уха из них сладкая.
— Во дурак!
— Чего ругаешься, — обиделся Багров. — Сам раньше ловил подледным способом.
— Какой тут лед тебе... все разбито, а лодки у тебя никогда и не было. Ухи захотел, дурень... Вот те на! Почитай ему еще, доктор. И мы послушаем.
Свежак надрывается. Прет на рожон
Азовского моря корыто.
Арбуз на арбузе — и трюм нагружен,
арбузами пристань набита...
— Це ж у нас в Мариуполе! Мы кавуны на пристань доставляли. — Помогай-Бо смешивал русские и украинские слова. — Возьмешь кавунчик, об колено его поломаешь и пьешь...
— А мы в Одессе их с ситником ели, — впервые за много дней заговорил Соловаров. Топчан его находился в самом углу, и Соловарова никогда было не видно и не слышно.
— А мой сын, представьте, что выделывал с мальчишками. Мы жили на Волге в тридцать пятом году, — стал вспоминать и Корсаков. — Там бахча была... мальчишки приползут на бахчу пораньше, сторож дремлет, собака его дрыхнет. У мальчишек с собой пачка дрожжей. Вырежут они в арбузах кружочки аккуратненько, запихают дрожжей и опять закроют коркой. Сверху грязью заляпают. — Корсаков засмеялся, с удовольствием вспомнив то прекрасное время. — Дни стояли жаркие. Вот и начинают эти арбузы с начинкой бродить под солнцем... А потом рваться один за другим, как бомбы.
— Пороли мало, вот и баловались, — проворчал Багров. — Дайте человеку дальше стишки говорить.
У Волкова снова сильно закружилась голова, он еле смог продолжать. Когда дошел до любимого места, вспомнил отца. Отец признавал эти строки прекрасными.
В два пальца, по-боцмански, ветер свистит,
и тучи сколочены плотно.
И ерзает руль, и обшивка трещит,
и забраны в рифы полотна...
Последние слова стихотворения Корсаков читал вместе с Волковым:
...Конец путешествию здесь он найдет,
окончены ветер и качка, —
кавун с нарисованным сердцем берет
любимая мною казачка...
И некому здесь надоумить ее,
что в руки взяла она сердце мое
Когда он смолк, Багров резанул своим басом — видно, стихи задели его:
— Слова какие подобрал! Сколько люди красоты сделали, а вот теперь все разом обрушилось. Эй, доктор, почитали бы еще чего, на душе полегче будет.
Но Волков чувствовал себя обессиленным.
— Потом. Отдохну немного.
Отдыхать было некогда. Кончилась вода. Угол, в котором лежали шашки, опустел.
Пора было делать укол Жаворонкову, сменить бинты. Только управившись со всем, он сможет идти в госпиталь.
— Товарищи... — Волков оглядел всех. Его слушала горстка ослабевших стариков, закутанных поверх пальто в свои одеяла с обгоревшими от сидения у времянки краями. Он жалел их и боялся за жизнь каждого из них, такую слабую, находящуюся на самом последнем пределе. — Товарищи... нужны вода, дрова. Надо поглядеть, не завалило ли нас.
— Какая разница... пусть завалит... — грохнул Багров.
— Ни один из вас не умрет! — крикнул Волков.
— Это кто ж нагадал? — хмуро спросил дядя Володя, недоверчиво вздыхая. — В детстве мы в игру играли. Гаданчики звалась. Положишь в руку копейку и спрячешь за спину. Угадай: в какой руке? А сейчас мы все в одной руке. Не сердись на меня, сынок! Тебе двадцать?
— Двадцать первый.
— Внучок... ты только не очень нами командуй... А за водой и дровами сползаем. Ты бы нам Жаворонкова поднял, мы б тебя тогда... — Он не договорил, стал собираться наверх.
— Я с вами пойду, — сказал Корсаков, заставив себя подняться. — Прошу подождать меня. Я за все отвечаю здесь.
Они ушли втроем: дядя Володя, Корсаков и Помогай-Бо.
Тишина ожидания воцарилась в подвале. Только Волков возился с Жаворонковым, остальные лежали неподвижно, томительно ожидая известий сверху.
Наконец трое вернулись. Прошло больше часа с их ухода. Вернулись заметенные снегом и какие-то необычно возбужденные.
