— так быстро построились ребята перед палаткой.
По всему моему телу пробежали какие-то радостные мурашки. Честное слово, я разволновался. Года? два назад
я был с дядюшкой Алымом в областном центре и видел, как по улице под музыку шел батальон солдат. Вот тогда
я испытывал точно такое же чувство... И, если бы дядя не держал меня за руку, я не побоялся бы заблудиться в огромном городе и побежал бы следом за войском...
Но там были взрослые люди, воины. А здесь? Такие же ребята, как я, мои одноклассники. И острая жалость к
самому себе сжала мое сердце. Ведь и я мог быть с ними. Нет, мне обязательно нужно было шататься с бродягой
Султаном по джайляу, пить чужой кумыс и участвовать в похищении овечьей шкурки.
Неведомо откуда взялись сухие, уже очищенные от коры бревна. Батырбек негромко отдавал приказания. Никто
не спорил друг с другом, никто не скандалил из-за того, каким именно концом нужно заносить бревно.
Я чуть не сорвался с места и не прыгнул в воду, чтобы показать ребятам, куда нужно уложить конец бревна, но
меня опередил Батырбек. К стыду своему, я отметил, что он сделал это без того шума, крика и волнения, которые
собирался принести в дело строительства моста я, Кара Кожа.
Прошло всего несколько минут, и мост был готов. Строгий критик отказался бы признать это сооружение
настоящим мостом. Просто от берега к берегу, опираясь на камни, шли два ряда толстых бревен на таком друг от
друга расстоянии, как и колеса автомашины.
Кайыпжан сел за руль. Ребята с того берега командовали:
— Немного правее!
— Чуть-чуть в эту сторону!
— Теперь прямо-прямо!
Еще мгновение — и я почувствовал, что колеса вступили на бревна. Мне стало немного страшновато. Но вот и другой берег.
— Ура!—закричали ребята,— Ура! Первым заметил меня проныра Тимур.
— Привет дезертирам!—закричал он.— Где ты гулял целый месяц, Кожа?
— А ты кто такой?— сердито ответил я.— Не твое дело.
— Нарочно сбежал на джайляу. Чтобы не работать...
Еще секунда — и я вцепился бы за неимением ворота прямо в шею Тимура, но послышался голос Батырбека:
— А вы чего стойте? Скорей грузите вещи!
В аул мы въехали с шумом и песнями. Машина остановилась у дома правления колхоза. В эго время с крыльца конторы сошел высокий молодой человек, одетый по-городскому, как говорит бабушка. Я не очень хорошо понимаю, что значит быть одетым по-городскому. Наши учителя, все молодые мужчины, и многие из тех, что
постарше, носят такие же пиджаки и штаны, как городские люди. С другой стороны, я и в городе видел стариков
в халатах и старинных шапках. Но раз уж так говорят, одет по-городскому, я и пишу эти слова про незнакомого молодого человека. О том, что он из города, я догадался, конечно, не по его костюму, а потому, что на шее у него
висел фотоаппарат — вещь, которая у нас в ауле была не так уж распространена. Я знал всех владельцев «фэдов», «зорких» и «зенитов» наперечет.
— Погодите, ребята!— крикнул молодой человек.— Не слезайте с машины.
Нужно сказать, что меня довольно быстро выставили из кабины. Каждому хотелось проехаться рядом с
водителем, и Кайыпжану приходилось останавливаться почти через пять минут, впуская в кабину нового
пассажира.
В тот момент, когда молодой человек начал нас фотографировать, я сидел на скамейке посередине кузова. Но
мне хотелось получше разглядеть приезжего фотографа, и я протиснулся к самой кабине. Едва я успел
облокотиться на ее крышу и привести в порядок свою одежду, как фотоаппарат щелкнул.
По дороге домой я, сам не знаю почему, все вспоминал Жанар. Мне хотелось бы поскорее увидеть эту девочку.
Наверно, она уже забыла о нашей ссоре при игре в шашки Я очень ясно припомнил все подробности того вечера.
Как Жанар сидела на диване, поджав ноги, словно птичка на веточке, как она забирала, одну за другой, мои
шашки. Перед моими глазами всплыла и другая картина — Жанар кружится по комнате и кричит: «Кожа-хвастун!
Хвастун Кожа!»
Но, честное слово, я не сердился на нее за это.
Я нарочно пошел не прямо к дому, а сделал большой крюк, чтобы пройти мимо дома Жанар. Но поблизости от
него не было ни души. На перекладине ворот сидели воробьи и негромко чирикали свои песни. Казалось даже, что лопухи и лебеда возле забора разрослись как-
то особенно густо со времени моего последнего посещения.
Я подошел поближе к забору и заглянул во двор. У сарая на солнышке сушился кизяк. Значит, бабушка здесь, в ауле? Может быть, и Жанар где-нибудь неподалеку.
Вдруг над самым моим ухом прозвучал насмешливый голос:
— Кого это ты ищешь, друг Кожа?
Я вздрогнул и оглянулся. Ну конечно, это проходимец Жантас!
— Тебе-то что?— ответил я как можно грубее. Из-под плоской синей кепки- блинчика ехидно засверкали желтенькие глазки.
— Соскучился?— протянул Жантас.
— О чем?— Я старался вложить в свой тон как можно больше удивления.
— Знаю... знаю, кого ты высматриваешь,— погрозил мне пальцем Жантас и на всякий случай отошел подальше.
Потом я узнал, что Жанар не было в селе. Она уехала в лагерь, на вторую смену.
Я ушел во внутреннюю комнату, плотно прикрыл за собой дверь и принялся сочинять стихи.
Я скучаю по тебе, Жанар! Быстрее приезжай ко мне! Я тоскую дни и ночи по тебе с тяжкой печалью в душе.
Эти строки пришли мне в голову быстрее, чем я смог их записать, и я очень развеселился. Мне стало легко и приятно от мысли, что я умею так быстро сочинять.
Видимо, потому, что я целый месяц не брался за перо, стихи лились сами собой, и я довольно скоро исписал целых две страницы.
Особенно удались мне последние строки:
Безрадостно на свет гляжу, Томит меня разлуки грусть, Листком березовым брожу. Вот-вот — и с веточки сорвусь.
Правда, здорово! Не сразу, конечно, поймешь, но здорово! У меня, признаюсь честно, возникло вдруг подозрение,
что я где-то уже слышал такие стихи. Но сколько я ни ломал голову, так и не мог вспомнить где.
Только ложась спать, я сообразил: да ведь это стихи Абая. Я хотел сейчас же вскочить с постели, зажечь свет и зачеркнуть это последнее четверостишие.
Потом я раздумал. Что ж тут такого, если я и позаимствую немножко у Абая. Абай настолько велик, что славы его
не убавится оттого, что кто-то
